nct in da house

«You wanted me to express my love for you in words. So I mentioned you in all my prayers».

…       Все мы заложники фантазий, необузданных желаний и несбыточных мечт. Каждый день мы неосознанно запираем себя в замке, надеваем маску, скрывая от других настоящего себя. Мы пытаемся сбежать от реальности, страдаем от бессилия и несправедливости, боимся показывать свои чувства и забываем, как по-настоящему любить и искренне смеяться. Наши дни не меняются, и со временем боль притупляется, а одиночество становится чем-то должным. Мы стираем границы, чтобы нарисовать новые, мы заточаем сердце в клетку и теряем ключи. Но где-то глубоко внутри все равно теплится надежда, что мы достойны чего-то лучшего, что мы живем и дышим не только для себя. И если бы мы не надевали маски и не скрывали бы себя, было бы сейчас все по-другому?       Осень наступила слишком рано. Ветер обдувал светлые волосы, покрывая их слоем инея, а руки черствели с каждым его порывом все сильнее. Но не этот холод заставлял Джемина дрожать. Ноябрь был намного теплее, чем те руки, что его держали. И он почти теряет обладание, когда его впечатывают в шершавую поверхность. Снова он и снова его горячее рваное дыхание на губах, холодные руки на голой коже, заставляющие его дрожать даже в самый жаркий августовский день. Пьянящие глаза цвета виски напротив поблескивают от жара, и он не в силах сопротивляться этой химии между ними. И хочется его оттолкнуть, сказать себе остановиться, но вместо этого, он, наоборот, прижимает его к себе еще ближе. На губах привкус ментола, перед глазами все плывет, накрывает пеленой, и лишь ощущение невесомости во всем теле, будто он давно не стоит на ногах. — Скажи, что ты чувствуешь ко мне? — спрашивает парень, когда отрывается от губ Джемина.       Ли Марк. Это имя было выжжено на сердце пламенной гравировкой, стояло клеймом на сердце, не позволяя дышать. Марк заставляет его чувствовать себя нужным, а потом также просто забирает у него это чувство каждый раз. И если бы можно было заморозить сердце и разбить вдребезги чувства — Джемин сделал бы это прямо сейчас. Он отчаянно пытается забыть каждую секунду, проведенную с ним наедине, но по-прежнему подпускает его к себе непозволительно близко. И даже если он причинит ему нестерпимую боль, Джемин все равно найдет в себе силы стерпеть ее. Все же мы продолжаем любить розы, даже если их больно срывать.       На губах тлеет дымчатый привкус сигарет. Отрывистые поцелуи оставляют послевкусие сладкой горечи на самом кончике языка. И кусаясь, словно звери, каждый хочет быть сильнее, ведь они не могут по-другому — не умеют. Марк тянет его за волосы на затылке, вдыхает терпкий запах одеколона на ключицах, а после, потеряв рассудок, снова впивается в сладкие нежные губы. Только эти поцелуи, только с ним и ни с кем больше, приносят ему гораздо больше удовольствия, чем какой-либо секс. Джемин ломает его своей улыбкой, разбивает вдребезги этим томным влюбленным взглядом, и лишь сжимая его кисти над головой, терзая его губы, Марк чувствует, что наконец-то одержал над ним вверх, пускай и всего лишь на одну ночь.       Джемин научил любить его весну, научил любить цветы, не срывая их, научил смотреть на солнце так, чтобы не слепило, научил быть на плаву в одиноком бескрайнем море и не тонуть, научил любить без боли, научил его всему, что он так беспечно и без оглядки видел каждый день и забывал. Марку хотелось всегда его касаться. Не на мгновение, а долго нежно, согреваясь. И мысли путались, и обрывались, лишь стоило его вновь увидеть. И не смотря на всю эту нежность, он грубо держит его — не отпускает, и каждый раз его ломает, когда пытается соврать. — Я же нравлюсь тебе, не так ли? — Марк знает это, прекрасно знает, и всегда ухмыляется — добивает.       На Джемин. Это имя отдавало шелестом в ушах, заставляло пропускать удары сердце и вовсе не дышать. Марк не помнит, когда в последний раз чувствовал себя так странно, потому что этого никогда и не было. Чувство, будто его грудь сдавливают тиски, когда он смотрит на него, улыбающегося другим. Марк понимает, что именно он причина его помутнения в рассудке, он причина в его непонятной ломке. И будто бы боясь самому сломаться, он по-прежнему им играет, превращает все это в шутку, заставляя Джемина чувствовать себя ненужным. — Джемин, — зовет его Марк, когда пытается заглянуть в потемневшие в сгущающихся сумерках зрачки, — Ты меня ненавидишь? В этот момент вместе с этими словами ломается чье-то сердце. И Джемин боится, что его. Он слепо тычется носом в измятый ворот чужой толстовки, которая скрывает его лицо. Он и сам не замечает, как тихо вздыхает, а после и вовсе хочет провалиться сквозь землю, закусывая влажные губы. «Уходи. Уходи, уходи, уходи…». Голос перестает его слушаться, издать сейчас хоть звук, будет слишком сложно — Джемин не может пересилить себя и набрать в легкие воздух. Зачем ты вообще в моей жизни, если продолжаешь причинять мне только боль? Но эта мысль как-то смутно исчезает, стоит ему вспомнить все до мелочей, что было между ними: его запах, прикосновения, поцелуи. Разве это не любовь? Или Марк не умеет любить, а Джемин так и не смог этого понять? Осознание опустошенности приходит слишком поздно, с разбитым вдребезги сердцем и множеством неизлечимых ран. Смертельных ран. Джемину еще никогда не причиняли столько боли, его никогда и не спрашивали, больно ли ему. Он не помнит, чтобы кого-то любил. Это слишком сложно, слишком больно и необратимо — любить кого-то, и ждать любви в ответ. Каждое его прикосновение, любое касание, пускай даже невзначай, заставляет Джемина рассыпаться на кусочки. Хочется вечность смотреть в его бездонные глаза, словно вглубь океана, ловить губами его терпкие поцелуи с привкусом сигарет, и умирать, умирать в его руках каждый раз, как в первый. Любит ли он его? Наверное. Ненавидит ли? И это тоже. Без него ему действительно плохо, но и вместе — невозможно. И если это и есть любовь, то Джемин влюблен, живет больной любовью, что невозможно дышать. И он задыхается, теряет рассудок, даже когда Марк находится всего в одном шаге от него. Марк никогда никому не говорил слов любви. В его памяти еще никто не отпечатывался так сильно, никто не заставлял его сердце так сильно скучать. И ему по-прежнему кажется, что, не смотря ни на что, Джемин все еще не принадлежит ему, он все еще не его. И в попытках догнать его, схватить и не отпускать, ему не хочется делать ему больно, но он заставляет его страдать. Хочется сломать его, заставить плакать и умолять, и при этом крепко держать и не отпускать. Марк болен им, пропитан насквозь одними мыслями о нем, и сам не замечает, как становится зависимым, становится полностью его. И кто же из них теперь страдает? Марк не знает, и не хочет знать. Он делит это чувство на двоих, и отравляет их обоих.       Спускаясь ниже, к шее, к этим плечам молочного цвета, целуя каждый миллиметр, Марк тонет в нем, как в океане, и совершенно не пытается спастись. Джемин дышит рвано, с надрывом, будто хочет отключить сознание, но все еще ощущает его касания и чувствует кожей его дыхание, как оголенный нерв. Продрогший от холода, но пылающий внутри, Джемин думает о том, что они должны к чему-то прийти. Стоит ли остановиться? Стоит ли продолжать? Есть ли этому конец, хотя они не успели начать? Ни на один из этих вопросов у него нет ответа. И просто хватаясь за него руками, он позволяет ему себя разбирать по кусочкам — стирать в порошок и ломать. Он лишает себя кислорода, вдыхает звездную пыль, говорит себе, что не любит его, но прижимается к нему так, что слышно биение сердца. И смотря ему в глаза цвета миндаля, Джемин хочет сказать ему, что не любит, но говорит это неуверенно и опять про себя.       Такое вряд ли можно будет когда-либо забыть, стереть из памяти и уничтожить. Это не тот случай, когда потрачено всего ничего. Здесь слишком много чувств, взрывающихся реакциями под кожей, и им, к счастью или нет, не суждено исчезнуть. Примерно в этот момент Джемин понял, что как раньше уже не будет. Его счастливый билет был только в один конец, и он приехал к Марку, а после необратимо начал иссякать. И лучше бы они вообще не встречались, никогда, чем так сгорать, истлевать под гнетом его ухмылок и превращаться в пепел всякий раз. Есть ли в этом смысл? Есть ли смысл в существовании без него? Джемин не знает, что сказать на эту горькую правду. Любое упоминание о нем делают его в разы несчастным, когда он и так разбит. Он прекрасен, может быть даже слишком. Джемин ослеплен им, он им сожжен. И если бы он хотел умереть, то только с ним. Погрязнуть в их общем мире, в их крохотной вселенной для двоих. — Ты мне нравишься, — Джемин отчаянно хрипит, — Делай со мной, что хочешь. Я все равно буду тебя любить. Марк больше не пытается соврать, не пытается его сломать. Он улыбается и облегченно вздыхает, когда наконец-то слышит эти слова, и запуская пальцы в чужие спутанные волосы, утыкается в макушку, а после целует замерзшие скулы. — Глупый, — он наклоняется и шепчет на самое ушко, — И ты мне нравишься. — а после целует, чтобы закрепить эти слова на чужих губах.