Слепой.

Похороны были слишком уж тихими, без гостей и толпы родственников – только я, отец Никитин, молодая его жена… Будто бы и не было у парня друзей, будто бы не было никого, кроме нас. Священник долго не хотел отпевать друга, но за деньги… за деньги в нашем мире возможно все. Мой отец тоже заглянул на кладбище, молча пожал руку ректору, постоял над свежей могилой и ушел, лишь мельком взглянув на меня. Было очень странно. Никогда у меня никто не умирал в сознательном возрасте – мать так давно, что я уже не помню ее лица, приходится смотреть на фотографии. А еще я чувствовал, что скорби как таковой не было. Наверное, это заслуга Мира, что тогда, три дня назад, я рыдал на его плече, не в силах успокоиться. Я благодарен ему за ту молчаливую поддержку, что он мне дал. Потому сейчас я чувствовал лишь светлое чувство печали из-за того, что больше у меня друга нет. Перед уходом, отстояв свое на похоронах, я лишь сообщил какому-то потерянному, сразу постаревшему на несколько лет Павлу Геннадиевичу, что насчет универа меня можно не ждать. Минимум неделю. Тот лишь кивнул, продолжая стоять, не шевелясь. Страшный момент. А я поспешил домой. К Миру. Мне, правда, сейчас больше всего хотелось напиться. Жуть, как хотелось, но я лишь достал сигарету из пачки, на ходу прикуривая. У меня уже странная, совершенно непреодолимая тяга к никотину. Я, кажется, никотиновый наркоман, раз без сигареты не могу прожить и часа – сейчас меня чуть ли не трясет от того предвкушения затянуться сизым дымом. Погода, будто чувствуя, что за день сегодня, серая, унылая; такое вот серое-серое безмятежное небо, которому, как и Господу, абсолютно плевать, что кто-то умер. Плевать, что на душе кошки скребут, а в горле до сих пор першит. Я обещал себе, что больше не буду рыдать, даже перед Мирославом. Напротив - перед ним в первую очередь не могу, потому что он явно видит во мне сильного, волевого человека, хотя… Наверное, я уже разрушил этот образ. Потому что слабак. Фильтр обжигает губы дымом, а я плотнее запахиваюсь в пальто, ловя такси. Здесь, на окраине города, это довольно сложно, но сегодня, словно в насмешку, быстро останавливается машина, а водитель соглашается подвезти за энную сумму. Жаль, что покурить и там нельзя. Я запахиваюсь в пальто сильнее, опуская голову и собираясь подремать, пока водитель лавирует по пробкам. * * * А я и забыл, что с утра отвел Мира в Центр и теперь, впервые за последнее время, моя квартира пуста. Значит, есть повод прочитать записи Мира, что он усердно печатает каждый день, стуча по клавишам. Забавно – что можно писать так долго и так часто? Дневник ли?.. Меня совершенно не заботило, что я вторгаюсь в чужую личную жизнь, в то место, куда он точно не подпустит меня. Потому что мы друг другу, по сути, пока никто. А хочу ли я стать ближе? Безусловно, он милый, он мне симпатичен, он добрый, он даже простил мне все, что я сделал – я знаю, простил и никогда не вспомнит снова, - но… хочу ли я большего? Это так сложно решить, потому что я не могу его отпустить. Это… это как сигареты – и что-то вроде неважное, но уже не сможешь без этого. Грубоватый пример. Усмехнувшись, я снова закурил – на этот раз в квартире. Без меня Кантемиров домой не придет, а сейчас только день, а значит, я могу спокойно почитать его записи. М-да, сложно это будет, учитывая, что язык слепых я не вполне знаю. Вернее, не знаю вообще, к счастью, у меня есть алфавит. Скинув ботинки и куртку в прихожей и зажав зубами сигарету, я прошел в гостиную, которая уже твердо превратилась в комнату Мира. Его записи как всегда были аккуратно сложены стопочкой в ящик комода, печатная машинка стояла на диване поверх незаправленной кровати – с утра я проспал, и пришлось торопиться, а Мир не успел ее застелить. Стопка пустых листов, белизной отсверкивающих на солнце, была вставлена в раствор машинки. Остальные, еще не собранные Мирославом, раскиданы по дивану. Я быстро сгонял за алфавитом, который сделал только для себя, чтобы читать, что там парень пишет. Уселся на диван, одной рукой держа сигарету, а второй сложенный лист бумаги и ручку. Предстоит много работы, чтобы перевести хотя бы один лист… * * * Выдержки из дневника Мирослава, который я перевел, просто беря отдельные листы, начав с тех, что первыми увидел, были… удивительны. Он, я не знаю, как описать свои чувства, но я в смятении… Потому что действительно не знаю, что сказать теперь ему. «Мой мир перевернулся. Правда. Я не понимаю, отчего так. Зачем я ему? Какой-то парень, которого я даже не знаю, а уже чего-то требует от меня. Не понимаю… Зачем он тогда притащил меня к себе домой? Мне жутко стыдно и горько из-за ванны, словно я в чем-то виноват перед этим придурком. Ненавижу! Что я ему сделал, чтобы он посмел называть меня «педиком»? Скотина. Пожил бы слепым хоть денек, никогда бы не бросил человека. Мне просто не нужна его помощь. Подумываю позвонить в Центр, чтобы от меня наконец отвалили…» - совсем ранние записи, но сколько трудов стоило их перевести! Зато я неожиданно осознал, что он и правда меня возненавидел. Сильно, всей душой, за то, что я сделал. Снова накатило жгучее раскаяние за те поступки. «Все это настолько сводит меня с ума, что я не узнаю самого себя. Неделю ни слуху ни духу от него, да я и привык, что люди бросают меня, только появившись. Не знаю, может быть, это глупо, но я привык ненавидеть его, чуть-чуть поверил, что хоть кому-то от меня что-то нужно. Этому парню, Максу, ему нужна компания отца, а требует помощи от меня. На его бы месте я стал бы трудиться, но не могу. Счастливый он, хотя не осознает этого: у него все есть, и семья, и дом, собственная квартира, и учеба, и… глаза. У него есть зрение, а я лишь гляжу в темноту. Это страшно, правда страшно, понимать, что никогда не увидишь солнца. А какое оно, это солнце? В приюте мне говорили, что оно большое и очень яркое, такое, что на него невозможно смотреть. Но… яркое, это какое? Что такое яркое? Я могу смотреть на солнце сколько влезет, но не видеть его. Идиоты люди, идиот этот парень – вместо того, чтобы смотреть на солнце, он ищет проблем. * * * Снова. Это уже какой-то замкнутый круг. Почему он был там? Я, правда, растерялся, я не знал, что мне делать, когда в кабинете директора услышал Максима. Надеявшись, что никогда его не встречу, не рассчитывал, что он заявится и будет работать. Еще и к себе пригласил. Не понимаю, зачем я согласился, но он накормил меня. Нет, правда, он будто изменился. Не вижу его, но чувствую, будто что-то случилось. Но его приставания… Я никогда ни с кем не целовался, дневник, и ты это знаешь. Получается, он попросту украл то, что не принадлежит ему. Он попросил простить его, но как? Моя же душа тоже страдает, и тогда, когда он приставал ко мне, и когда орал на меня ни за что. Мне надоело рыдать. Я не слабый, зачем Максим вынуждает меня выглядеть слабым? Хорошо хоть не жалеет. Пожалуй, это первый человек в моей жизни, который не чувствует ко мне жалости. Потому что не понимает. Глупый. Идиот. * * * Я писал, что он не жалеет меня. Теперь он еще и пытается завоевать меня. Говорит, что я ему нравлюсь, пытается заставить «признать» себя. Я же уже давно простил его, что еще? За что мне злиться? За то, что он прав? За все те грубые и резкие слова, что другие просто боятся мне сказать? Да, больно, да, обидно, но… чувствуется это странное единство с миром. Я не изгой же, да? Я не хочу быть один, дневник. Не хочу, это страшно – одиночество. Страшнее только темнота, но она уже у меня есть. * * * Порой мне кажется, что лучше бы я не рождался. Зачем я живу? Чтобы проедать государственные деньги? Чтобы сидеть на шее у приюта? Моя жизнь такой и должна была быть. Прошение в переходах служило мне эдаким развлечением, побои – адреналином и эмоциями, что так не хватало, изнасилования… Пожалуй, только это я никогда не смогу простить. Это так больно и так унизительно. Я собирался похоронить это глубоко в себе, но те уличные парни снова всколыхнули воспоминания. А потом Макс. Когда он успел настолько врезаться в мою жизнь? И зачем я только тогда согласился пожить в его квартире… Гады. Не будь тех парней, не будь дождя, не доведи он меня… Не знаю, наверное, я никогда бы не узнал, как выглядит Макс. И сейчас не слишком знаю. Мои пальцы не запоминают мгновенно, лица – на них у меня особенно плохо. Я различаю людей по голосам и шагам. У кого-то легкий неспешный шаг, у кого-то быстрый, нервный, у кого-то твердая поступь, как у Макса. Самоуверенный тип, думает, что все его? Что все всегда достанется ему? Дурак. Что ему взять с меня? Тело? Он и так его использует частично, не скажу, что это не нравится, мне приятно целоваться, но… это задевает мою гордость. Это больно бьет по ней, заставляя отступать назад, качаясь от невидимых ударов. Надоело. Я человек, а не вещь, Макс. Если слепой – значит, не имею голоса? * * * Домой… Теперь с таким чувством я и правда иду в квартиру Макса. А мне больше и некуда пойти. Работа мне нравится: учить детей, таких же, кто никогда не сможет увидеть солнца - счастье. Они понимают меня, я понимаю их. Никита тогда, на первом уроке, сказал мне спасибо. Сказал, что ослепнет, но уже почти не боится, потому что он точно сможет стать таким же отличным человеком, как я. Это жутко приятно – слушать похвалы. Меня мало кто хвалил в жизни, а потом еще директор… За что благодарность? Это я должен в ноги падать, что могу работать и зарабатывать САМ. * * * Что-то не так. Я проснулся, но Макса не было в квартире. Он сорвался, как с цепи, едва ответив на звонок. Может, что-то случилось? Я сижу перед машинкой, хотя сейчас только утро, и я должен собираться на работу, но без Макса… Я неожиданно осознал, насколько зависим от него, и это мне не понравилось. Какая-то противная беспомощность. Я даже поесть могу с трудом, потому что продукты узнаю лишь на ощупь, да и то лишь готовое. Я не знаю, что это за место, хотя хожу пешком отсюда каждый день, не знаю, кто такой Максим. Никогда не спрашивал, откуда он и как зовут его родителей. Я, собственно, не знаю о нем ничего, кроме фамилии и места работы отца. Но между тем, привязан ли я к нему? Он же причинил мне столько боли, столько раз довел до слез, но не уверен, что смогу вот сейчас бросить все и уйти. Потому что привык? Привык, что он достает меня, что пытается добиться расположения. Интересно, зачем ему это? Кажется, как только я сдамся, он просто вышвырнет меня на улицу. Так, да? Игрушка, которую можно завоевать? Я зол, сильно зол сейчас, что мне пришлось пропустить работу из-за него. И где он шляется?! Зависимость? Смех да и только. Это он постоянно твердит, что зависим, что я ему нужен, только я не верю. Но это так странно ощущать себя нужным кому-то, кем-то, без кого никак. * * * Хватит. Я сдаюсь. Пусть меня вышвырнут, зато я вижу, что у него и правда есть сердце, есть душа, не гнилая, порченная, как я думал, а… страдающая. Как и моя. Прости, дневник, но мне страшно. Я так не хочу оставаться один. Жутко-жутко. Может, обратно в приют и зажить прежней жизнью? Но смогу ли… Он заботится обо мне, как не заботился никто, но вместе с тем я не чувствую жалости от него. И… почему я так привык? Ко всему-то подлец-человек привыкает… Я настолько гадкий, педик, да? Горько так, что я не могу поддержать Макса сейчас, когда он лишился друга. Не знаю, какой тот был, наверное, отличный парень, раз Макс переживает. Тот многое для него значил. И это не его вина, а моя. Это я тогда полез со своими рассказами о темных моментах моей черной жизни и слезами. Если бы не я… Наверное, этот Никита был бы жив. Мне следовало держать дистанцию. И я не могу найти оправданий тому, что так расклеился. Я же сильный. Моя вина, значит, я выдержу. Все же выдержал. И зачем я полез к нему тогда? Промолчал бы как обычно, и все было бы на своих местах. Захотел тепла? Идиот. Сейчас вообще хочется оказаться подальше от него из-за стыда за свое сомнительное поведение. Еще и накричал на Макса по приходу. Я полный придурок. Не следовало позволять себе такое. Был изгоем – им бы и оставался… А ведь, дурак, подумал, что кто-то может привязаться к тебе, и просто все испортил. Гадость. Все же, лучше быть одному. Такому как я, не следует мешать людям жить. Обуза она обузой и останется. Тьма вокруг меня тьмой не перестанет быть. И д и о т. Забавно, наверное...» Я не мог переводить дальше, да и времени прошло немало – солнце клонилось к закату, а глаза болели от частого сверяния с алфавитом, зато я его почти выучил. Лучше бы не учил. Что за вулкан творится в этом тихом парне? Что за… Придурок, точно. Я аккуратно сложил все на место, давно забытая сигарета даже не дымила в пепельнице, а я поспешил забрать своего слепого с работы. А по пути обдумать… Ну что за идиот. Надавать бы ему по ушам…