Сам решай, кто такой: Ты герой или просто живой.
С дороги Сурана съехал, как только Башню Бдения скрыл хмурый темнеющий горизонт. Солнце, что дарило Ферелдену скупое тепло с самого рассвета, ближе к вечеру стыдливо завернулось в туманную дымку, а потом и вовсе исчезло за сизым полотном туч. Погони Тан не ждал: прощальный жест признания наверняка обернулся бойней во дворе, и до его отъезда никому не стало дела. Несчастное ухо беспокоило куда больше: изуродованное еще в далекие детские годы, теперь оно лишилось острого кончика и невыносимо ныло. Крови, вдобавок, натекло предостаточно: испачкало капюшон плаща, ворот мантии и даже рубашку. Ткань неприятно липла к коже, но терять время на поиски ручья и стирку не хотелось: до заката Сурана рассчитывал найти ночлег и переждать долгую стылую темень. Недолго думая, решил потерпеть до первого постоялого двора, а там уже выпросить лохань и мыло. Несмотря на неряшливость в вещах, он всегда был строг к чистоте своего платья и тела. Спешившись и некрепко спутав коня, чтобы можно было легко сдернуть веревку и тут же вскочить в седло, Тан отправился в глубь редкого подлеска за молодой порослью эльфийского корня. Отыскав тонкие, едва вытянувшиеся к солнцу стебли, оборвал целебные листья, разжевал и приложил кашицу к ране. Шепотом выругался, когда стало жечь. Травы пришлось сменить несколько раз, прежде чем боль начала постепенно стихать. Спокойный до того мига мабари, не отходивший от хозяина ни на шаг, насторожил уши и, предупреждая, негромко заворчал. С дороги послышалось конское фырканье, стук копыт, громкий смех и веселые мужские голоса, тянувшие гласные и ужасно картавившие на каждой букве «р». Тан спешно укрылся за могучим стволом поваленного дерева, принимая такую позу, чтобы с тракта его нельзя было заметить, а сам он мог бы видеть всё. Путников, неспешно направлявшихся в сторону Башни, удалось разглядеть лишь мельком: все они были при оружии и носили чудную броню в чередующуюся белую и синюю полоску, украшенную гравировкой грифона на латных пластинах. У того, кто ехал первым, на коленях покачивался вычурный крылатый шлем с ярким пышным плюмажем. «Орлесианцы! ― догадался Сурана. ― Как же… недальновиден Первый Страж, если хочет, чтобы ферелденцами командовал шевалье из Орлея!» Следовало немедленно уходить. Скверна связывала Стражей крепче любых уз, и его присутствие наверняка перестало быть для всадников тайным задолго до того, как они выехали из-за поворота. Ставленник Вейсхаупта, казалось, уловил эти мысли. Натянул повод. Обернул в сторону эльфа моложавое, гладко выбритое лицо. Сощурился. Подал знак свите, и остальные принялись без лишнего шума спешиваться, обнажать мечи. Танариэль кинулся назад, уже не заботясь о тишине шага, быстро стянул путы и вскочил в седло. Скрыл лицо, метнулся черным вихрем навстречу преследователям, и те бросились врассыпную, страшась угодить под копыта. Новый Командор двинул было коня наперерез, но тот взвился на дыбы и чуть не скинул всадника, едва к груди его потянулись ледяные копья. Погони благоразумно не послали. В остальном путешествие выдалось скучным. Тан переждал ночь на первом же постоялом дворе, смыл с себя дорожную пыль, отстирал от крови одежду, а к полудню следующего дня догнал караван Торговой Гильдии и присоединился к нему, не раскрывая себя. Гномы отнеслись к нему настороженно: где это видано, чтоб у эльфа мабари был? ― но гнать не стали. Сурана держался особняком: ел только свои припасы и пил из своей лишь фляги, ничего не просил у попутчиков и снимал отдельную комнату, если доводилось останавливаться под чьей-либо гостеприимной крышей. Так прошли три дня, тихо, размеренно, ― лишь однажды на лесную дорогу выскочило несколько оголодавших волков. Поздняя весна в Ферелдене по привычке расщедрилась на дожди, ветродуй и распутицу ― все это напомнило Танариэлю моровой год, когда они частенько не могли найти сухое место под лагерь. Колеса беспрестанно вязли в глине, в мокром песке; в иных местах даже порожние телеги проваливались по брюхо, чиркая днищами по камням старого имперского тракта. За раскисшими дорогами следила хмурая стража. Подводы останавливали, досматривали, убеждались, что шли они пустыми, и только тогда давали дорогу. На границе эрлинга некогда служившие в Башне Бдения солдаты едва не раскрыли Сурану, обратившись к нему по всей форме, но он вовремя остановил их, кланяясь и уверяя тихим испуганным голосом, что достопочтенные господа стражники ошиблись. Те людьми были не глупыми, смекали, что к чему, и оставляли его в покое. В Денерим караван прибыл ближе к вечеру четвертого дня, вполз со скрипом в главные ворота, всполошив сонных голубей и кур, неторопливо расхаживавших по нагретым камням мостовой. Инарил, оказавшись в знакомых местах, с радостным лаем бросился вперед, распугивая редких прохожих, и вскоре скрылся из виду. Начал накрапывать дождь. Тан коротко попрощался с торговцами, скрыл лицо под широким капюшоном плаща и пустил коня шагом. Столица жила обычной своей вечерней жизнью: закрывались лавки, на улицах становилось менее людно, стихал многоголосый шум, выходили в ночной дозор стражники. На эльфа почти не обращали внимания: всадников помимо него хватало, а широкая улица, что продолжала большой тракт и вела в Торговый Квартал, никогда, наверное, не пустела. Возвратившийся мабари принялся гордо вышагивать с правого боку, держась подальше от копыт. Притащил непонятную дрянь, пахнувшую чем-то тухло-мясным, и теперь важно нес добычу в зубах, на все увещевания Сураны бросить отвечая утробным рыком. Денерим после Мора отстроили заново, кое-как отвоевав землю у скверны. Тан долго здесь не был, старый город помнил плохо, а теперь и вовсе не мог узнать. В свете заходящего солнца темные гранитные стены хищно поблескивали, а дома в три этажа лепились друг к другу так тесно, словно лишь эта скученность помогала им согреться в холодную ферелденскую погоду. И все же вокруг хватало пустырей ― черных, мертвых, с искореженной пузырящейся землею, приводивших в ужас одним своим видом всех непривычных к подобному. Сурана повидал их немало: это в них обратился данный ему Алистером эрлинг, на них было похоже все королевство в тот страшный год. Ворота Торгового Квартала становились все ближе, и Танариэль мог бы оживить в памяти ту битву ― язык не повернулся бы назвать ее славной после цены, уплаченной за победу, ― но разум упорно подсовывал совсем иные картины. Среди них затерялась и выходка рекрутов с иллюзией в день отъезда. Как, как смогли они увидеть то страшное, что пережил он в застенках форта Драккон?.. Кто проговорился?.. Тень от шпиля грозной цитадели, подобная черной руке без кисти, дотянулась до копыт его коня.***
Спасение королевы Аноры с самого начала походило на ловушку, расставленную так же заметно, сколь и умело; но избегнуть ее никак не представлялось возможным: путь к Собранию Земель лежал строго через нее, не петляя и не сворачивая. Рендон Хоу пал от руки Сураны; вчетвером ― с ним отправились Стэн, Лелиана и Огрен ― они вырезали всех солдат и наемников в поместье, но у самых дверей налетели на людей Логэйна. Могли бы разойтись миром ― Танариэль до последнего верил в заступничество Аноры, она сама ведь молила о помощи! ― но королева разыграла целое представление. Изобразила оскорбленную и обманутую невинность, обличила попытку коварных Стражей выкрасть ее из дома верного сподвижника отца, а после торопливо сбежала со своей служанкой. Запахло жестокой бойней. Солдаты тейрна имели значительный численный перевес: сэр Коутрен привела не только два десятка стражников, с нею пришли и храмовники из столичной церкви, и придворный чародей. К чести ее, правая рука Мак-Тира тоже хотела избежать лишней крови, предложила Стражу сдаться, и Тан, не раздумывая, вышел вперед, бросил посох, загородил собою остальных. ― Ты это чего?! ― взревел позади гном. ― Это бесчестье, ― мрачно заметил Стэн. ― Не нужно! ― чуть не плача, взмолилась бард. ― Вы должны жить! ― успел крикнуть им Танариэль перед тем, как ему скрутили руки и увели. Едва миновали внутренний двор, храмовники «Святой карой» выжгли его магию, и мир вокруг превратился в одно большое черное ничто. В первый раз Тан очнулся оттого, что на него вылили ведро холодной затхлой воды. Он обнаружил себя в одном исподнем в каком-то подземелье прикованным к длинному деревянному ложу, и ему медленно, со знанием дела, растягивали руки и ноги до тошнотворного резкого хруста. За каждым поворотом колеса следовал вопрос. Остагар. Смерть короля. Планы Стражей. Убийство Хоу. Опять Остагар. Сурана никогда не был героем. Он не молчал. Эльф орал от боли, срывая голос в бесплодных попытках рассказать правду ― ту, которая никому не была нужна. Из него выбивали единственно верное признание в измене, но он стоял на своем, снова и снова захлебываясь криком, повторяя про огонь на башне Ишала и порождений тьмы, вырвавшихся из подземных ходов. Мастер над допросами, не старый еще мужчина, жилистый и крепкий, наблюдал за работой палачей из-за стола, что принесли и поставили чуть поодаль. Тан силился отворачивать голову, не встречаться взглядом с жестокими холодными глазами, которые его самого видели, наверное, насквозь. Ему казалось, этот ужасный человек уже прочел все его страхи и немедля воспользуется ими. И точно: он поднялся, взглянул на него с плохо скрываемым превосходством и брезгливостью и громко хлопнул в ладоши. Дверь отворилась, лязгнули чьи-то доспехи. ― Вы знаете, что надлежит делать со строптивыми магами. Тана кое-как стащили с ложа, взяли под руки и передали храмовникам. Те отвели эльфа не в последнее его пристанище за решеткой, но в полутемную каморку неподалеку, толкнули на сваленные в углу стойки и ящики, гулко рассмеялись, когда он не удержался на ногах и с тихим стоном осел на пол. ― Гляньте-ка, ― хохотнул первый, ― хорошенький. Со спины и вовсе от девки не отличишь. ― И голосок, что надо, ― поддакнул второй. ― Видать, никто в Серую Стражу не идет ― уже мальчиков из борделей вербуют. ― Скажешь, ― фыркнул третий, ― я такого и за медяк бы не снял. Четвертый, которого разговоры заботили мало, подошел и рывком поднял его. Танариэль давно уже осознал, какую участь уготовили ему: в Круге нередко случалось, что самые ревностные служители ордена брали силой учениц и иногда ― миловидных учеников, обычно эльфов. Сурана избежал этого лишь потому, что считался любимчиком Первого Чародея, и его боялись трогать. Даже измученный пытками, Тан собирался дать отпор. В иное время его бы выручил лед, но тяжелые кандалы были хитро зачарованы, и он не чувствовал в себе ни крохи прежних сил. Слабые руки подвели; собранные с великим усилием кулаки разжались, и пальцы только глухо столкнулись с холодной сталью нагрудника, огладив пламенный меч. За этим последовал тычок в челюсть ― такой, чтобы отрезвить, но пока не попортить зубы. ― Выбью, ― пригрозил храмовник. ― Все. А уж если кусаться вздумаешь… ― Доблестные… рыцари Церкви… ― выплюнул с ненавистью он, и тут же его схватили за волосы, пыльный ящик полетел навстречу, а разбитый нос отозвался вспышкой боли и горькой кровью на губах. ― Норовистый, ― раздался сверху довольный голос пятого. ― Люблю таких. Для кошмара, начавшегося после этого, трудно было бы подобрать слова. Эти… звери долго глумились над ним: пользовали, как им вздумается, били, смеялись над его ничтожными попытками сохранить хоть каплю достоинства, награждали грязными прозвищами. Они нарочно встали кругом, и отвернуть лицо, не наткнувшись взглядом даже на одну мерзкую рожу, никак было нельзя. Ему оставалось только хрипеть, обвисать безвольной куклой в грубых руках, давиться грязной плотью... Тан молил, чтобы вся скверна разом закипела в крови, чтобы рухнул форт Драккон, чтобы явился Архидемон, чтобы… чтобы ему просто позволили умереть. Мучители, вдоволь позабавившись, вновь отволокли его в пыточную. Допрос продолжился. Палачи почти перебили ему ноги и на этот раз все же добились от эльфа нужных слов. Закончив, втащили тело ― истерзанное, поломанное, сплошь покрытое засохшей кровью и семенем ― в тесную клетку и бросили на полу. Тан, зажмурившись, ждал скорой смерти. Не двигался, почти не дышал: самый поверхностный вдох приносил жаркую боль. В мыслях возвращался к началу проклятого дня; верно, следовало дать бой и погибнуть, чем оказаться здесь. Так или иначе, у Ферелдена еще оставалась надежда, последний Страж. Алистер победит, если Танариэль умрет здесь. Станет королем, пусть даже сам Сурана этого не увидит. Еще он думал о Зеве. О том, что никогда больше не утонет в его чудных глазах цвета медового колдовского авантюрина; не будет плавиться в его руках, не услышит обжигающе-нежный шепот. Ворон освободится от клятвы, взмоет ввысь и, расправив крылья, затеряется неприметной черною точкой в багрово-сизом небе, раскинувшемся над моровыми землями. ― Эй, ― громко позвали откуда-то сбоку, выдергивая его обратно в холод, мрак и сырость из желанного забытья. ― Вид у тебя такой, будто тебя во всем дерьме мира изваляли. Что ты сделал? ― Ты… кто?.. ― Тан заставил себя повернуться на голос. Из соседней камеры вцепившись в решетку, на него пялился высокий обросший мужчина в грязных лохмотьях. ― Узник, как и ты. Так что? ― Много… всего… ― едва ворочая языком, ответил он. ― Что это… за место?.. ― Форт Драккон. Из королевских темниц еще своими ногами выйти можно, отсюда ― только на виселицу. Ты-то везунчик: тебя уже вечером вздернут, я слыхал. А я тут три месяца, почитай, кисну. Сурана сделал попытку приподняться на локтях, но, обессилев, сразу же откинулся обратно, пребольно стукнувшись затылком об пол. ― Я бы... ушел... ― прохрипел он и скосил глаза на массивные, соединенные толстой цепью зачарованные браслеты, запиравшие магию. ― Не могу... Но… мои друзья придут... ― Да ну? И кто же за тобой явится? ― собрат по несчастью, кажется, откровенно веселился. ― Придет Зевран… Не может не прийти… ― И возьмет приступом форт Драккон в одиночку? ― фыркнули из-за решетки. ― Флаг в руки. ― Стэн тоже придет... я думаю, ― Тан надеялся, что кунари понял последний его шаг. В прошлом сам командир отряда, пожертвовал бы он собою, отдал бы жизнь за вверенных ему воинов?.. ― Ну да, ну да, ― насмешливо отозвался человек, ― тут я должен затаить дыхание?.. Танариэль не ответил. Его забрала темнота. В себя он пришел, когда за пеленою давящей тишины и боли услыхал лязг мечей и сдавленные крики. В замке проскрежетал ключ, и на пороге камеры показался Зевран, за ним ― Стэн, залитый кровью с ног до головы. ― Здравствуй, милый друг. Ты по мне скучал? ― весело спросил Зев и сощурился, отыскивая его фигуру в полумраке. Разглядев, резко переменился в лице и кинулся к Суране, опустился подле него, обнял, закутал в свой плащ. Стэн остался у выхода. Глазу неопытному показалось бы, что кунари отдыхал после жестокой битвы, сложив руки на гарду Асалы, но спокойствие его было напускным: воин вслушивался в малейший шорох. ― Зев, пожалуйста... ― Тан говорил тихо, запинаясь, и почти неслышно всхлипывал, стыдясь и ненавидя себя в тот миг. ― Прошу, не смотри... Не смотри на меня... Я жалок... Не нужно... ― Они заплатят. Клянусь, мой Страж, они заплатят!.. Вставай. Нужно уходить, пока на нас не спустили всех солдат форта. ― Я… Мои ноги… Они… Зев коротко выругался. ― Стэн! Ты нужен здесь. Страж не может идти. Кунари проворчал что-то на своем языке, и приблизился к ним. Припечатал тяжелым взглядом, рубанул по цепям. Тан почувствовал, как прежние силы струятся по венам, впиваются ледяными иглами в кончики пальцев. Стэн убрал меч в ножны, опустился на одно колено и взял легкое эльфийское тело на руки безо всякого усилия, будто оно весило не больше грифоньего пера. ― Твои вещи мы не нашли, кадан. ― Ничего... ― пробормотал Сурана, накрепко вцепляясь в застежки кунарийского доспеха. У самого выхода их попытались перехватить. Едва Зевран отвлек солдат на себя, Стэн опустил свою ношу с величайшей бережностью и ринулся в бой. Тан не пожелал остаться в стороне: вычерпав все крохи проснувшейся магии, он призвал на головы врагов ледяную бурю. После опять провалился в темноту, конца боя так и не увидав. Изредка сознание возвращалось. Он слышал, как Зев отправился назад, воротился и заявил, что больше никто не посмеет отправить за ними погоню. Слышал, как вошли в поместье Эамона, как шептались перепуганные слуги, как Винн приказала немедля отмыть его и затем долго лечила, вливала по каплям жизнь. Слышал он, что много позже вымотавшуюся целительницу увели под руки Зевран и Алистер. Когда добротный матрац рядом с ним просел, он уловил легкий запах трав, кож и крови. Ворон остался с ним, и маг наконец распахнул глаза. ― Ну? Теперь позволишь мне на тебя смотреть? ― спросил Зев, аккуратно касаясь его, притягивая ближе. Тан не сдержал стона, и тот немедля отдернул руки. ― Я и забыл, что ты теперь хрупкий. Я сейчас же уйду ― Винн все рассказала и запретила мне… ― Останься, ― попросил Танариэль и стиснул его горячую ладонь в своей. Подумал, что не хотел бы со стороны выглядеть настолько отчаявшимся, и немного ослабил хватку; так, чтобы едва касаться кончиками пальцев. ― Сколько захочешь, ― Зевран наклонился и легко поцеловал его, скользнув теплыми сухими губами по прохладному лбу. ― Мне... больно, ― с мукой признался Сурана. ― Больно оттого, что ты увидел меня таким... грязным... слабым... Да кто я, в конце концов, такой, чтобы ты дарил мне... ― запнулся, подбирая нужное слово, ― свою любовь... себя... всё… Создатель, я дурак, несущий невозможную чушь!.. Зевран рассмеялся: тихо, переливчато, так, как умел только он, когда они оставались наедине. ― Я ведь дал тебе клятву, мой Страж, помнишь? Я не покину тебя, пока ты сам меня не прогонишь или не умрешь. Ну, или не умру я. ― Побудь здесь, прошу тебя. Ты нужен мне. El sol de Antiva, ― тихо выдохнул он и с улыбкой на губах смежил веки. ― El hielo de Ferelden, ― отозвался Зевран. В ту ночь они не делили друг с другом постель. Зев заснул рядом в резном кресле, согнувшись и уложив голову на большую цветастую подушку. Танариэль просыпался несколько раз. Судорожно комкал простыни, упирался руками в грудь невидимых насильников. Кричал: сперва сбивчиво признавался в измене Стражей, потом все яростно отрицал, молил о пощаде, а после через силу выплевывал, что ничего больше не скажет. Зев тут же вскакивал, придерживал его за плечи, согревал ледяные руки, пока не кончался приступ, шептал на ухо что-то успокаивающее на антиванском. Приходили другие: заспанный Алистер, встревоженная Лелиана. После самого истошного его вопля явилась Морриган и, поджав губы, всучила Зеврану пахнувший летним лугом кулек. Сонные травы взяли верх над кошмарами, и короткий остаток ночи прошел тихо. Убийца исчез под утро ― сказал, что пошел за Винн. Стало холодно и одиноко. После отвара Тан не смог забыться сном: просто лежал с закрытыми глазами, вытянувшись во весь свой небольшой рост под душным одеялом да слушал чужое дыхание. Произошедшее казалось далеким и близким одновременно, страшным и нелепым, настоящим и нет. Он даже думал, что погиб там, в застенках, а это ― посмертие в Тени, сшитое из лоскутов воспоминаний. Одно знал наверняка: тот, кого вчера привели в форт Драккон, был мертв. Замучен в пыточной, повешен на площади ― неважно; утром нынешним в постели пришел в себя кто-то другой. Из Танариэля Сураны вынули душу, изломали, порезали, а затем, едва подлатав, всунули обратно и наспех приладили к искалеченному телу. Не осталось ни друга, ни возлюбленного, ни ученика. Только Серый Страж, имевший долг, от которого нельзя отречься. Он встал. Память тела отозвалась тянущей болью. На глаза попалось круглое зеркало в оправе из бронзовых ветвей и листьев. Тан коротко взглянул на свое отражение ― и в несколько шагов решительно пересек комнату, спешно запер дверь. Схватился за оставленный кинжал Зеврана и одним движением отрезал копну волос, спускавшихся до лопаток. В старое время он считал их своей гордостью, особенностью, что ставила его на полшага ближе к далеким эльфийским предкам. Было ли жалко? Может, и так. Но теперь никто не посмел бы сравнить его с женщиной. Дверь с той стороны дернули, а когда не открылась, принялись колотить. Тан горько усмехнулся: неужели сочли его слабым, способным наложить на себя руки?.. Отпер сам, не дожидаясь, пока выбьют, и Зев налетел ураганом, сжал в кольце рук до невозможности дышать. ― Не пугай меня так, мой Страж. Винн, сперва пожурив, а затем осмотрев его, важно сообщила, что Тан снова будет ходить, но первое время хромая. Расторопные слуги тут же нашли ему крепкую палку. Позже мага навестил эрл Эамон, справился о здоровье, передал, что королева хотела поговорить с ним. Видеть эту женщину у Сураны не было никакого желания, но Анора могла как стать сильным союзником, так и погубить их всех. Зев помог подобающе одеться, и он отправился в выделенные Ее Величеству покои. Королева Тану не понравилась. Прежде всего оттолкнули пальцы: длинные, тонкие, нервные ― точно паучьи лапы. По рукам эльф многое мог рассказать о любом, кто оказывался перед ним; этому учил его Ирвинг: «Глаза умеют лгать, чужие руки же, коль взгляд твой будет цепок, способны выдать правду. Порою жест, мой мальчик, красноречивей слов; и он неосторожен чаще». Познакомившись с венценосною дамой ближе, Сурана подумал, что Анора стала бы королевой моровых пауков, не родись она человеком. Даже имея людское обличье, эта женщина ― безусловно умная, расчетливая и коварная ― оплела своими сетями весь Ферелден. Потому Танариэль и не мог оставить ее на троне одну. В конце концов, чем Алистер Тейрин был бы хуже покойного Кайлана?.. Разговор с королевой вышел коротким, фальшиво-сожалеющим и едва ли полезным: Тан понял лишь, что в местном эльфинаже беспорядки, и туда следовало наведаться. До Собрания Земель оставались три дня ― и за это время Сурана должен был заново научиться ходить и сражаться. Конец весны выдался солнечным и щедрым на тепло. Тан отправился на задний двор, чтобы поработать с вернувшимися силами, но там оказалось занято. Среди ящиков, подальше от суеты, обнаружился непривычно выглядевший без доспехов Стэн ― он чинил покорёженный нагрудник. Приблизившись, эльф ужаснулся: вмятины были престрашенные, и ему вовсе не хотелось представлять себе, с кем товарищу пришлось сойтись в бою в форте Драккон, чтобы к нему прорваться. Рядом в тени посапывал Инарил, положив тяжелую голову на скрещенные лапы, а вокруг копошилось с полдесятка полосато-серых котят ― разродилась кухаркина кошка. Пес следил за ними, лениво приоткрыв один глаз, и мелко вздрагивал, если их крохотные коготки слишком сильно вцеплялись в его шкуру. Самый храбрый и крохотный малыш, жалобно попискивая, не прекращал попыток забраться на высокий кунарийский сапог. Стэн оставался невозмутим, и Танариэль позволил себе улыбнуться. Друг, взглянув на него, молча подвинулся. Тан благодарно склонил голову и, дохромав, пристроился рядом, взял смелого котенка на руки. Тот, немного повозившись, затих. ― Рад видеть, что ты здоров, кадан. Стэн ни на миг не отвлекался от дела: теперь он заново крепил к нагруднику кожаные ремешки, разложенные на бедре. ― С-спасибо, ― Тан всякий раз осторожничал, подбирая слова в беседе с ним, ― спасибо, что пришли за мной. ― Ты важен, ― просто ответил воин и вновь склонился над работой. ― Я бы хотел... извиниться. За то, что произошло в поместье Хоу. За то, что я сдался. Это было трусливо, да? Стэн нахмурился сильней обычного ― не то взаправду был недоволен поступком Стража, не то задумался, подбирая фразу на общем языке. ― Я… как у вас это говорят?.. не уличал… тебя в трусости. ― Но ты осудил, ― заметил негромко Танариэль. Котенок пригрелся и, кажется, задремал. ― Смерть должна настигать воина в бою. Не в темнице. Не на эшафоте. ― Я маг, ― осторожно напомнил эльф, потирая колени. ― Ты Серый Страж. Твой долг ― убить Архидемона. Покончить с Мором. Любая жизнь должна подчиняться цели. Цель определяет долг. ― Значит, в Кун жизнь стоит чего-либо, только если безраздельно отдана долгу?.. И иного не дозволено?.. ― сколько ни пытался эльф постичь мир в видении кунари, очевидная лишь для Стэна мудрость и порядок вещей, которому надлежало быть, по-прежнему являли для Танариэля великую тайну. ― Скажи мне, Стэн, сдался бы ты сам, если б пришлось выбирать: жизнь твоя или твоих воинов? ― Снова вопросы, ― проворчал тот. ― Кун дает ответ, который тебе не понравится, кадан. Не станем говорить об этом, ― закончив, он поднялся и смерил Сурану внимательным взглядом с высоты своего роста. ― Впереди будет славная битва. Ты должен готовиться. Проснулся Инарил, широко зевнул, раззявив багровую пасть, стряхнул с себя назойливых котят и побрел за Стэном, до того ласково ткнувшись мордой в хозяйскую ладонь. ― Так все-таки? ― крикнул Тан. Ответа не последовало. Затем все свободное время захватили грязный денеримский эльфинаж, тевинтерские работорговцы, приют, кишевший демонами и множество иных дел, требовавших внимания Стража. Незаметно подкрался день Собрания Земель, и Тан вновь столкнулся с сэром Коутрен. Доверенный рыцарь Логэйна погибла от яда на клинках Зеврана, захлебнувшись кровавой пеной. Через несколько часов, наполненных гулом аристократских споров, Танариэль оборвал жизнь и самого Мак-Тира, до последнего колеблясь, понимая, что без прославленного полководца у них слишком мало шансов остановить Мор: равных ему среди прочих ферелденских военачальников не было. Поймав горящий местью взгляд Алистера, он с трудом поднял тяжелый тейрнов меч и обезглавил Героя реки Дейн под плач королевы Аноры и изумленные возгласы знати. С тех пор минуло три года. Сгустились, оборачиваясь в смоляную черноту, сумерки, опустел Торговый Квартал, оставив после шумного базара на широкой площади лишь голые деревянные кости лотков и прилавков. Эльфинаж вновь отделили от остального города тяжелой прочной решеткою, запирая его обитателей до утра. Пусть там и жили эльфы, это было последнее место во всем Денериме, куда Сурана отправился бы на ночлег, а потому он постарался побыстрее разыскать в переплетении узких улочек таверну «Покусанный дворянин». Трактир заметно увеличился в размерах, прирос парой этажей гостиницы. Подорожал, но и кормить стали вкуснее: подавали тонкие красно-бурые кружки редклифской кровяной колбасы, особую амарантайнскую уху из пяти видов рыбы, хайеверский мясной пирог, похлебку с брюквой и зеленью и еще многие, многие блюда, приготовленные по рецептам со всех уголков Ферелдена. Тан попросил мяса и костей для мабари, а себе взял горячих сырных лепешек и немного вина. Как уверили его, лучшего из антиванских вин, которые только привозили в столицу. Поужинав, Танариэль снял на ночь скромную комнатку под боком у шумной и пахучей кухни. Натаскал перед сном воды для мытья и, недолго поразмыслив, пока сон не шел, решил отправиться в королевский дворец после полудня.***
Столичное утро встретило серой влажною хмарью и сквозняком, по-хозяйски забравшимся под тощее одеяло. Некрепкий сон прогнали крики и брань: точно возле мутного засаленного окна в проулке громко ругались пьяные. За стеною соседней кухни, когда стихали злые и сварливые голоса поварих, пререкающихся друг с другом беспрестанно, становилось слышно, как звонко о жестяное дно подставленного ведра разбивались капли дождя. В такую погоду хорошо было бы одеться в теплое и сухое, разжечь камин, протянуть к нему замерзшие ноги и ни в коем случае не выходить наружу, в туман и холодную слякоть. В убогой комнатке, к Танову несчастью, камина не имелось, а сложенные на колченогом стуле мантия и плащ успели за ночь порядком отсыреть. Инарил привычно поднялся по своим собачьим делам до рассвета, разбудил проворочавшегося всю ночь хозяина, и Танариэль выпустил его, снова рухнув в едва нагретую собственным теплом постель. Окончательно эльф проснулся только к полудню, когда сквозь тяжелые сизые тучи несмело пробилось солнце. Он собрал вещи, поел, покормил мабари и покинул таверну. Торговый Квартал походил на многоголовое крикливое чудовище с сотнями глоток, вопившее на разные голоса: купцы зазывали к себе покупателей с каждого угла, перебивая друг друга, бранясь, хвастаясь свежестью рыбы и мяса, прочностью стали и тканей, выносливостью лошадей и искусной огранкой самоцветов. В круговерти такой оживленной торговли нелегко было сладить с искушением прикупить себе пару-другую безделиц, но Тан легко справлялся с ним: и потому, что бережлив был по натуре своей, оттого к новым вещицам холоден, и потому, что тратить дорожные деньги, еще не выехав, считал верхом неблагоразумия. В пестрой толчее, менявшей ход своего движения много чаще, чем ветреная девица ― любовников, сложно было проехать, никого не задев конем. Вслед с попеременной частотой летели ругательства и проклятья. Танариэль оставался к ним глух, но раза два или три на самые обидные ответил, витиевато на антиванском, и отрывисто-коротко на кунлате. Последнее особенно помогло: от него стали шарахаться и давать дорогу, приняв за кунари. Двинувшись к воротам, выводившим в жилые кварталы, он заметил, что поместье Эамона не пустовало: решетка была поднята, двор мели слуги, охрана застыла на посту у массивных дубовых дверей. Эрлу Редклифа после победы над Архидемоном пожаловали титул первого советника, и обретался «королевский дядюшка» теперь только во дворце. Оттуда же за его подписью иногда приходили бумаги в Амарантайн. Еще до коронации Алистер настаивал, чтобы почетная должность канцлера принадлежала Суране, но Тан отказался. Повздорили они тогда сильно и более разговора об этом не заводили. Леди Изольда, супруга Эамона, предпочитала уютное поместье огромному дворцу и редклифскому замку. Она много писала в Башню Бдения, просила заступничества Командора для Коннора, которого храмовники все же забрали ― на этом настоял муж. Тогда-то, верно, и случился между ними разлад; так или иначе, эрлесса своей долей избрала тихое уединение и покровительство столичным сиротам. Изольда не жаловала интриги двора, но будучи женою первого советника, многое знала. Могла догадываться и о том, кто решил извести Героя Ферелдена. Сурана завернул в ворота поместья и спешился. Инарил, от него не отстававший, уселся у лошадиных ног и зевнул, показав всем пасть, полную желтоватых острых зубов. Коня не торопились уводить, для прислуги, таких же эльфов, как он, его и вовсе не существовало; зато со своих постов, не мешкая, сошла крепкая стража и преградила путь. ― Я бы хотел увидеть леди Изольду, ― ответствовал Тан, скидывая капюшон. ― Я давний друг их семьи. Этих людей Танариэль не видел прежде ни в Редклифе, ни в поместье, сам был им незнаком, и пропускать его не собирались. Грубой и простой бранью ― такой разве что подросшие солдатские мальчишки ругались ― ему объяснили, куда дурной попрошайка из эльфинажа может засунуть эту свою «дружбу». Ни породистый конь, ни добротная одежда, ни даже мабари не заставили их усомниться в ином Тановом положении. Имеешь острые уши и чистое лицо без дикарских узоров? Прозябай на дне чужих городов, подбирай объедки со стола хозяев, опускай глаза в пол, бойся проходящих мимо людей. Большая удача, если примут за тень, не заметят: могут и пнуть, и забрать крохи заработанных денег, а то и толкнуть к стене в темном переулке и навалиться всем телом. В Тевинтере было еще хуже: эльфов-рабов продавали, дарили, резали, как скот при ритуалах магии крови. Различий по росту и форме ушей не делали лишь те, кто сражался под грифоньими крыльями: их сплачивал долг, кипевшая внутри скверна и единая смерть на Тропах. ― С каких пор в этот дом не пускают Серых Стражей? ― Тан старался сохранить миролюбивый тон, однако желание проучить мужичье только крепло. Быть может, все бы даже закончилось кровью ― этих увальней от ледяных клинков не спас бы даже добротный доспех ― но от дверей послышался властный голос, принадлежавший хозяйке дома: ― Что здесь происходит? Охрана, подрастеряв былую боевитость, в один миг повернулась в другую сторону, закрыв Танову несуразную фигуру широченными спинами. ― Госпожа, тут ошивается грязный эльф… ― Позвольте его вышвырнуть?.. ― Леди Изольда, ― Тан вышел из-за этой живой стены и склонил голову, ― рад видеть вас. Женщина не сдержала теплой улыбки, и ему показалось, что тень минувших трех лет, не прошедших бесследно для нее, заметно отразившихся на красивом зрелом лице, словно отступила, исчезла, как бывает со всеми тенями к полудню. Оставив позади служанок, эрлесса торопливо направилась к нему, приподняв юбки богатого темно-синего платья. Он склонился и учтиво поцеловал ее пальцы. ― Грязный эльф!.. ― негодовала Изольда. ― Подумать, назвать Героя Ферелдена и эрла Амарантайна грязным эльфом!.. Простите этих чурбанов, мой дорогой Страж, Эамон совсем недавно нанял их, а я, меж тем, говорила ему, что с людьми из Редклифа мне будет спокойнее. Надеюсь, вы не станете обращать их в какую-нибудь мерзость? ― она повела рукою, приглашая его в дом. Тут же слуги приняли коня, попросили дозволения увести Инарила на псарню. Тан не дал его: привык, что верный друг всегда рядом ― Отнюдь не в мерзость, миледи. Пара ледяных фигур стала бы чудесным украшением вашего двора на зависть соседям. Весьма рад, что вы появились так кстати. И, смею заметить, вы по-прежнему прекрасны. Изольда засмеялась: ― Вы льстец, Танариэль. Довольно обо мне, поговорим о вас, ― из прохладного холла они вступили в светлую широкую гостиную. Убранство, по-ферелденски строгое и даже отчасти аскетичное, осталось тем же, что смутно мог припомнить Тан. Служанка-эльфийка тотчас же принесла фруктов и вина. ― Что привело вас в Денерим? Дела Серых Стражей? Эрлинга? Я слышала, Башня Бдения становится богаче день ото дня, влечет торговцев со всего Тедаса. И Амарантайн восстает из пепла на глазах. ― Это так, ― кивнул Сурана и пригубил вино ― терпкое, чуть медовое. ― Доходы с торговли мы направляем на строительство, кроме того, на них содержатся все гарнизоны. Что же до купцов… По правде, большинство из них едет поглазеть на меня. Или на нашего интенданта. ― Он кунари, верно? Такой высокий, суровый, как один из ваших прошлых спутников. ― Да, верно, Армаас принадлежит к народу кунари и в своем деле очень хорош. Ни один торговец не посмел нас обсчитать или привезти плохой товар, как мы дали ему это место… А вы? Как прошли эти три года для вас? ― Как может провести их жена королевского канцлера, если не видит мужа неделями, а ее единственный сын заперт в тюрьме для магов? ― горько вздохнула она, и взгляд ее сделался печален. ― Впрочем, я привыкла к отсутствию Эамона и его внимания ко мне. Слава Создателю, радость моя Коннор чувствует себя хорошо в вашем Круге и делает успехи ― ему позволили писать мне каждый месяц. Благодарю, ваше заступничество очень помогло. ― Правда? Что ему удается лучше всего? ― Тана разбирало любопытство. Мальчишка, призвавший демона желания, чтобы спасти отца, запал ему в душу и накрепко врезался в память. Эльф отлично помнил, как блуждал по Тени, звал юного мага, вырывал ребенка из цепких лап злых духов. ― Он хочет походить на вас, ― Изольда смутилась. ― Старательно постигает школу зимы, Первый Чародей пристально наблюдает за ним. Вы ведь были его учеником, Сурана, прошу, напишите ему, пусть возьмется обучать Коннора, сделает его преемником! Я слышала, так… даются некоторые привилегии… Танариэль замялся. ― Привилегии?.. Если ваш сын хочет, чтобы за ним неустанно наблюдали храмовники, на любом его уроке присутствовал сам рыцарь-командор и еще не меньше десяти служителей Ордена, чтобы другие ученики ненавидели его ― я, безусловно, напишу своему учителю, он внемлет моей просьбе... Леди Изольда, я понимаю, услышать матери подобное будет, верно, больно, но прошу вас… Коннор, если будет усерден, войдет в число старших чародеев, но место Первого или его преемника... Это очень ответственно. И очень страшно. Я знаю, Ирвинг меня готовил. Я учился управлять своей силой, чтобы она не хлестала через край, грозясь обрушить потолок наших спален или спустя несколько лет всю башню разом. Засиживался над книгами до полуночи, засыпая там же, в библиотеке, оттого медленно слеп. Целители Круга, даже самые опытные, редко берутся лечить глаза ― риск непоправимого велик. Мы не спали ночами, отвечая на горы прошений. Малейшая ошибка ― в имени, в месте, в дате ― это чьи-то жизни и судьбы. Они хрупки, как цветы, что мы зовем «Милостью Андрасте». Сломать их легко, но более они не поднимутся, засохнут, умрут. Я, кажется, догадался об истинных желаниях вашего сына. Ему рассказали, будто бы мне дозволено было выходить? ― Да, ― Изольда отвела взгляд. ― Я выходил из башни только зимой. С Ирвингом. С рыцарем-командором Грегором и еще пятнадцатью храмовниками. Столько людей требовалось, чтобы наша магия не вышла из-под контроля… или мы не попытались бежать. Моей участи сложно завидовать, леди Изольда. Свободнее всего в Круге живется тем, кто занимается с маленькими детьми, дар которых только-только проявился. Когда Коннор пройдет Истязания, предложите ему подумать о наставничестве. За учителями не так следят, и у них есть послабления. Миледи, простите меня за все резкие слова, мне жаль, что я расстроил вас, но такова правда. ― Я... понимаю, ― Изольда сдержала слезы и после недолгой паузы вернулась к прежнему разговору. ― Вы так и не поведали мне о цели приезда в Денерим. ― Не могу описать ее вам, но буду признателен, если вы ответите на мою откровенность тем же. Скажите, это, ― он вынул и развернул королевский указ, ― это написано рукою вашего мужа? Изольда побледнела и спрятала лицо в ладонях. ― Нет… Но… Говорят, Его Величество слушает не венценосную супругу и не канцлера, а тайного советника. Подозревают… вас. И… фрейлины королевы шептались, что есть доказательства, огромная переписка!.. Это неслыханно, чтобы… эльф правил… ― Я бы тоже подозревал, ― невесело усмехнулся он, ― только Алистер ни разу не приехал и не отправил писем с падения Амарантайна. Что ему до опального эрла?.. Сказал бы «друга», но не смею… Не представляю, откуда бы могло взяться все то, о чем вы рассказали. Давайте лучше вернемся к этой бумаге. Вы знаете, кто это мог написать? Чей почерк? ― Да… Прошу, об этом опасно говорить! Уезжайте! ― она вскочила, заломила руки. Отвернулась к окну. ― Вас непременно схватят, уезжайте, Сурана, уезжайте, люди королевы повсюду! ― Значит, все же Анора… Где король? Где Алистер? ― Танариэль поднялся следом. ― Поздним вечером они с Эамоном уехали на охоту в Хайевер, к тейрну Кусланду… Я ничего вам не говорила. Пожалуйста, я ведь желаю вам только добра, вы спасли мою семью!.. Уезжайте из Ферелдена сегодня же! Сохраните свою жизнь!.. ― Я покину королевство, обещаю. Храни вас Создатель, ― тихо попрощался он и вышел. Без разговора с королевой Сурана твердо решил никуда не отплывать.***
Взять с собою на борт коня вряд ли бы представилось возможным, потому Тан заблаговременно передал его Стражам с малой заставы возле ворот эльфинажа. Верховые гонцы, отправлявшиеся из столицы в Башню Бдения каждую неделю, вернут его в казенные конюшни, а может, возьмут на свое попечение: после Мора лошадей в Ферелдене осталось мало, каждая ценилась дорого и считалась роскошью. Он пошел через весь город пешком: нарочно, дабы люди Аноры увидели и доложили, что эльф в Денериме. Мабари преданно сопровождал его, изредка отлучаясь по своим собачьим делам, но всегда возвращался. Через час тени стали длиннее; обветшалые дома сменились особняками Дворцового Квартала, сплошь одетого в светлый мрамор и редкую зелень. По пути встретилась восхитительная пекарня; Танариэль не удержался и купил себе краюху горячего душистого хлеба. Хотел захватить Стэну печенье, но подумал, что не довезет, и оно отсыреет за неделю в море. На маленькой безлюдной площади, спрятавшейся меж высоких богатых домов, Сурана решил передохнуть и собраться с мыслями. В глубокой круглой нише розового мрамора, щедро награжденного временем и сколами, и трещинами, журчал фонтан, хранивший бледное воспоминание о долгом орлесианском владычестве; чахлые деревца, недавно одевшиеся молодой и яркой листвою, боролись с тенью дворцов, но примечательным площадь делало вовсе не это. Чуть поодаль от фонтана высился памятник Герою реки Дейн. Логэйн Мак-Тир горделиво выпрямился на своем постаменте, крепко сжав в латной перчатке меч и обратив его в сторону Орлея. Статуя, очевидно, являлась единственной памятью об этом некогда великом человеке, и Анора не могла не приходить сюда, не плакаться на судьбу каменному изваянию отца. Место, кажется, было выбрано удачно. Эльф съел хлеб, пока тот не остыл, запил чистой водой из фонтана. Стряхнул крошки на мостовую, оправил одежду. Подошел к постаменту и вгляделся в суровое, обласканное ветрами лицо Логэйна. ― А ведь ты тоже был героем, ― негромко произнес Сурана, заложив руки за спину и задрав голову к небу. Мак-Тир смотрел далеко вперед, туда, где враги точили оружье на Ферелден. ― Глупо получилось, ― пробормотал он и опустил взгляд. Солнце неприятно жгло чуткие уши, Тан поморщился и отошел в тень. После короткого молчания продолжил: ― Мы оба были героями, а теперь? Что оставляем после себя? Не память о наших делах, но ненависть в сердцах людских. Я не могу решить лишь, кто из нас ниже пал. Мы ведь оба желали лучшего для этой страны и этих людей. Я не хотел тебя убивать. Никогда. Я понимал, зачем ты увел войска, не знаю, нашлось бы у меня мужество на подобный шаг… Наверное, нет. Я по-прежнему глуп и слаб. Мог бы послушать Риордана, взять тебя в Стражи и тем сохранить жизнь, ― он фыркнул. ― Не хотел терять дружбы с Алистером, а теперь все равно лишился ее. Ты спас войска, но бросил короля и Стражей умирать там, на пустошах Остагара, а я... я сжег Амарантайн, полный живых, отчаявшихся людей. Да, на улицах были порождения тьмы, да, скверна поглотила бы город, извращая суть земли и всего, что на ней, да, горожане заразились бы от чудовищ и обернулись бы вурдалаками… Слишком много «бы»... Нет, то, что сделал я ― во сто крат хуже. Все те люди надеялись на жизнь ― я принес им смерть. Иногда я вижу себя в огненном безумии, я сгораю заживо вместе с ними, но разве может это стать искуплением моей вины?.. Мор сделал сиротами многих, но Мор бездушен, он катится черными волнами порождений тьмы по городам и полям, через реки и горы. Я оставил сиротами своих солдат. После боя там, в Башне Бдения, я собрал уцелевший гарнизон и говорил, говорил, говорил... На коленях стоял, каялся, рыдал в голос. Ненавидел себя. Один Создатель знает, как я тогда себя ненавидел!.. Я не герой. Маги ими не бывают. Одержимыми ― да, но героями ― никогда. Герой Ферелдена, надо же, ― Тан горько рассмеялся, ― это так... глупо. Впрочем, теперь я выгляжу совсем жалко: сетую на жизнь статуе. Наверное, я схожу с ума, и это все из-за скверны в крови. Хорошо, что ты не стал Стражем. Впрочем, за такое решение твоя дочь тоже возненавидела бы меня... Знаешь… Для вечности мы оба ― пыль. Песчинки в огромных часах неумолимого времени. Люди о нас забудут. Они всегда забывают. Он вынул на свет «Клятву Стража», медальон, который носил с самого дня Посвящения. Полюбовался тусклыми бликами на потемневших металлических боках, открыл застежку, аккуратно снял с шеи, положил к каменным ногам. ― Это то немногое, что я мог бы пожертвовать… в память о тех временах, ― Танариэль сжал меж двух пальцев переносицу, зажмурился, как делал обычно, принимая решение. Отошел на шаг. Распахнув глаза, торопливо забрал медальон, снова надел и спрятал. ― Нет. Я еще не готов расстаться с ним и перевернуть страницу. Может быть, когда… Шум за спиной заставил его умолкнуть на полуслове и обернуться. Быстрые же ноги имелись у шпионов короны… Перед ним, окруженная стражею и храмовниками столичной Церкви, предстала сама королева Анора. Он приветственно склонил голову ― и только. ― Удивительно найти вас здесь, ― начала она первой. Эльф кивнул и повернулся обратно. Королева позади, должно быть, задохнулась от возмущения, а может, даже не придала его дерзкой выходке большого значения. ― Вы полагали, что убийцы не приходят вымаливать прощение у монументов своим жертвам? ― Вы стали язвительней с нашей последней встречи, Сурана. Повернитесь. Мы не желаем беседовать с вашей спиной. ― А вы зато стали… много величественнее, Ваше Величество. Боюсь, великолепие ваше выжжет мои слабые глаза, а я бы не хотел лишаться их. ― Ваш тон, следует признать, недозволительно… нагл. Не думаете же вы, что прозвание Героя Ферелдена делает вас неуязвимым? ― Так же, как и титул ― короля? ― Тан откровенно скучал. Разговор был бессмысленным, лишь оттягивал неизбежное. ― Я приехал увидеться с Алистером по поводу одной сомнительной бумаги, предписывающей мне немедленно покинуть Ферелден. Я знаю Алистера. Смею надеяться, что так же знаю короля Алистера. Документ ― подделка, пусть и заверенная печатью и подписью. ― И вы полагаете?.. ― королева, казалось, была искренне удивлена. ― И я полагаю, что это вы, ― серьезно заявил эльф и повернулся к ней лицом. ― Я удивлена манерами вашей речи. Кто обучал вас риторике и этикету? ― Анора резко переменила тему. ― Старший сын Рендона Хоу, Натаниэль. До сего дня ― Страж-Констебль, если вам угодно знать. ― Вот как?.. Ваше любимое занятие ― собирать вокруг себя детей убитых вами отцов? Кто кроме меня и Хоу входит в их число? ― Так само получается, ― пожав плечами, просто объяснил Тан. ― И нет, в моем окружении из подобных личностей ― лишь вы и Нат. Позвольте и мне спросить: отчего вам так нравится оставаться вдовой?.. Анора на миг побледнела и стиснула зубы, но тотчас же взяла себя в руки и улыбнулась: со всем снисхождением и пренебрежением, какое только могла к нему испытывать. ― Как вы думаете, Сурана: сколько денеримцев знают Героя Ферелдена в лицо, и сколько придут поглазеть на то, как вздернут бродягу-эльфа, выдающего себя за него?.. Стража растянулась пока еще широким кольцом. Тан попятился, но наткнулся спиною на острый угол нагретого солнечным теплом постамента. Деваться было некуда. Инарил, до той поры мирно сидевший у его ног, выскочил вперед, оскалился и вздыбил шерсть на загривке; собирался дать последний неравный бой. ― Мне очень жаль лишать Ферелден его Героя, но вы… насмешка над древними и благородными семьями. Знать весьма недовольна королем и его ручным эльфом, возомнившим о себе слишком много. ― Зато будет довольна королевой и... кто там сейчас ваш фаворит?.. ― терять было уже нечего. ― Вы могли бы покорно уехать и тем сохранить себе жизнь, теперь же… вы не оставляете мне выбора. Судьба королевства не может зависеть от того, чье место ― среди прочей остроухой прислуги, что бы он ни совершил. Никогда бы не подумала, что мой слабовольный и простодушный муж, которого вы любезно подложили мне в постель, способен на такую изящную хитрость… Прикрываться именами вымышленных дворян, чтобы просить вашего совета, а затем бездумно воплощать в жизнь каждое слово… ― О чем вы?.. ― Тан совсем растерялся. Сначала леди Изольда поделилась слухами о его частой переписке с королем, теперь Анора прямо обвинила его во вмешательстве в государственные дела Ферелдена. ― Алистер ни разу мне не написал, не приехал в эрлинг. Каким образом я мог что-либо насоветовать Его Величеству? ― Конечно же, ― ответом ему стала мягкая улыбка, которой строгие матери иногда награждают неразумных детей, ― при дворе все осведомлены о вашей официальной опале, ссориться с Собранием Земель ради вас даже Алистер, несмотря на все его простодушие, счел неразумным. Потому в одном из частых писем приближенная к Солнечному Трону церковная сестра, чье имя вам, безусловно, известно, предложила ему поступить на манер орлесианской Игры. Вам приходили письма баннов, чьи владения пострадали от Мора? ― Да… и много… ― теперь он, кажется, догадался. Половину из тех баннорнов, откуда писали в Башню Бдения, ни он, ни сенешаль не могли отыскать на карте Ферелдена. Не отвечать было невежливо; решили, что упомянутые наделы слишком малы или розданы недавно. Казалось невероятным, что Алистер общался с ним под чужими именами, но то и дело в строках мелькала полузабытая, но по-прежнему простая и искренняя речь, лишенная высокомерия благородных. Сурана поначалу подозрительно вчитывался, но потом перестал, махнув рукою на свои домыслы: все придворные лизоблюды так или иначе старались подражать королю. ― Вот же… ― добавил раздосадовано и, заставив себя успокоиться, а сердце ― стучать глуше и медленнее, ровно спросил: ― Это месть за отца? ― Отнюдь. Это ― ради благополучия Ферелдена. Вы оставили меня сиротой, но и ваша семья пала жертвой убийцы. Вам знакомо его имя. Тан похолодел, застыл на месте, сам обратившись в лед, солнечная площадь вдруг рухнула у него из-под ног в разверзшуюся пропасть, и он ― вместе с ней. ― Смею предположить, это был ваш отец? ― Это случилось в год Мора, да, но в том нет вины моего отца. Я дам вам до казни время поразмыслить, кто сделал это. Храмовники! Тан не успел призвать довольно сил, чтобы их хватило хотя бы на один спасительный удар. «Святая кара» достала до самых глубин, выжгла его магию дотла, но на сей раз он на ногах устоял и даже не лишился сознания. Схватился за спрятанный в рукаве нож. Бурой молнией метнулся вперед мабари. А потом случилось… удивительное. Трое стражников, что первыми кинулись к нему, замертво рухнули к ногам. У каждого чуть выше стального горжета, призванного защищать шею латника, торчали стрелы. ― Защитить королеву! ― отчаянно крикнули рядом, и рыцари закрыли собою Анору. Послышались вскрики, упало еще два тела ― уже с другой стороны. И еще одно. И еще. Танариэль быстро поднял глаза и увидал на ближней крыше, плоской, одетой в тень, трех лучников. Стоявший у дальнего края подал знак, и маг побежал: неуклюже, запинаясь о широкие полы мантии, пробуя петлять. ― Держите его!.. Защелкали арбалеты. Тан удвоил усилия, когда болт звонко врезался в белый камень мостовой в полушаге от него. Через мгновение он выскочил в темный проулок. Дорогу ему преградили спасители, и Сурана понял, что оказался обязан жизнью Антиванским Воронам. Его толкнули в спину и живо повели прочь.