Волшебники, охваченные страстью, Опасны и безжалостны вдвойне.
Разгар лета в Киркволле выдался неслыханно знойным. Высокое солнце нещадно грело белые камни, древние статуи в Казематах сверкали так ярко, что ослепнуть от рыжего сияния было недолго. Днем народ почти не выходил из домов, но толчея в торговых рядах не прекращалась ― самую широкую улицу с лавками перекрыли поверху разноцветными полотнищами, сотворив какую-никакую тень. В душном пекле чувствовали себя хорошо только кунари, чьею родиной были влажные и жаркие северные острова. За три года на рогатых великанов стали смотреть еще враждебнее. Лютовали церковные сестры, храмовники, низы общества ― но эти, по обыкновению своему, были постоянно недовольны. Опасным гостям радовались только заправилы Торговой Гильдии: они сколотили огромные состояния на поставках с Сегерона, посылавшего антааму припасы. Изредка кто-то из гномов-дельцов появлялся в лагере, подолгу говорил с армаасами, а потом в строго означенные дни портовые грузчики втаскивали на широкий двор тюки, корзины и ящики. Все тщательно осматривалось и после делилось между отрядами. С севера приходили специи, редкие фрукты, травы для лекарей, оружие и гаатлок ― словом, то, что требовалось с родины, и нельзя было заменить марчанскими товарами. Близилась буря. Посланцем шаткого мира наместник Думар сделал Хоука, и тот вел себя ― по мнению Сураны ― не больно-то осмотрительно. Тан был уверен: Андерс обо всём предостерег его, но киркволлский защитник, кажется, не воспринял те слова всерьез. Его разговоры с Аришоком блистали слишком опасным и неуместным остроумием. Тон главы антаама, напротив, полнился спокойным равнодушием сильного ― но то было видимостью. Танариэль несколько раз становился свидетелем таких бесед, когда каратаам отдыхал в лагере, и дважды Аришок грозно повышал голос и хмурил брови, будто вот-вот намерен был подняться со скамьи и лично выкинуть нахального человечишку за ворота. В такие моменты он сам походил на бурю: храбрившийся Хоук отступал на пару шагов и рассудительно умолкал. Сурана, глядя на это, про себя усмехался, трепал по холке мабари и хитро щурил глаза. Гроза пришла с северо-востока, с Антивы. Первая за лето, она застала Киркволл крепко спящим, разразившись уже под утро, смывая пыль и духоту с домов, площадей и улиц. Тан проснулся, когда стихия уже набрала силу и, казалось, бушевала над одним лишь кунарийским лагерем. За маленьким окошком под самой крышей клубилось странное, тревожное серо-алое небо. Гудело близкое море, звенело жалобно мутное стеклышко окна, отвечая раскатам грома, от частых молний на улице было светлее, чем днем. До рассвета по его ощущениям оставался от силы час. Сурана, поведя плечами, сел на циновке, подобрав под себя ноги. Неосторожно задел снятый арваарадом на ночь ошейник. Первое время его отводили спать к другим саирабазам, но те волновались, к ним чаще тянулись демоны Тени, чуя желанную силу и суля могущество. Одного даже пришлось убить: превратился в одержимого. Тан по ночам иногда кричал: сны о Море и порождениях тьмы не оставляли его. Арваарад был настороже и тянулся к мечу. Несколько раз Танариэль просыпался, чувствуя холодную сталь у горла, но клинок тут же исчезал: надзирателю достаточно было увидеть его осмысленный взгляд, чтобы отвести оружие. Стэн объяснил, что кошмары для Стражей ― обычное дело, преследуют они не только магов, и Аришок позволил эльфу ночевать вместе с каратаамом. Воины привыкли к нему, вряд ли еще боялись, но не теряли бдительности, не подпускали близко и не заговаривали. Гром ударил так сильно, что, должно быть, расколол небо на тысячи кусков. Сурана вздрогнул. В окно неистово забились косые струи ливня. Захотелось выбраться с душного склада, подставить лицо дождю, пройтись босыми ногами по мокрому камню, дать ветру обласкать раскинутые руки ― почувствовать себя живым. Дни среди кунари слились для него в серо-стальную полосу: утренние бои, патрули, вечерние чтения выдержек из Кун, короткий, часа по четыре, сон. В Башне Бдения жизнь никогда не была скучной. Частенько случались солдатские драки, пьянки ― однажды самонадеянные юнцы из рекрутов решили перепить Огрена, и порядок потом пришлось наводить… долго. Танариэль появился, когда под одобрительный гул шла пятая кружка ядреного гномьего эля. В трапезной было не пробиться, пришли все: даже любопытствующий Армаас, которого вовлечь в питейное состязание так и не удалось, как ни уговаривали его показать знаменитую кунарийскую выдержку. Сурану всей толпой вынесли на середину, к столу, впихнули в руки кружку и проорали: «Давай, Командор!». Ее, впрочем, тут же деловито забрал Огрен, заявив, что ельфы ― народ хлипкий, а Тану еще Башней командовать, и осушил до дна одним огроменным глотком, взревев после: «За Командора!». Гном, конечно, выиграл: наверное, не жило в Тедасе разумного существа, способного его перепить. Посрамленные рекруты под общий гогот лазали под стол и оттуда заплетавшимися языками повторяли все, что командовала им веселая публика. До падения Амарантайна с того дня пролетел ровно месяц. Тан встал и широко зевнул. Прогнулся до хруста в спине, поморщился: со всех сторон доносился басовитый гулкий храп. Поначалу это доставляло немало неудобств, потом эльф привык. Все же, свой собственный угол был много лучше… Он выскользнул со склада. В лицо тут же ударил дождь. Тан тряхнул головой, встрепал отросшие, разом взмокшие волосы и глубоко, свободно вдохнул. Мгновения, когда его оставляли в покое, а рядом не было никого из рогатых, ценились им особо: среди кунари нечасто удавалось побыть одному, ибо личность они почитали за ничто, и лишь единство было важно. Он запрокинул голову, развел руки в стороны, ладонями кверху, и пошел. Босые ноги легко ступали по мокрым камням, грудь наполнял свежий воздух, с волос на разгоряченное тело стекала вода. Не было ни ошейника, ни цепей, ни надсмотрщиков, только буря и он. Внизу боролись, сталкиваясь друг с другом, пенные буруны, чернотою не уступавшие северной ночи, гром оглушал, соленый морской ветер не стихал ни на миг. Молнии, вспарывавшие пухлые брюха раздувшихся от влаги туч, извивались подобно огромным белым змеям и уползали в неспокойную морскую пучину. Небесный огонь, как и всякое пламя, не давалось тому, в чьих руках искрился лед, но Тану нравилось наблюдать за ним. В своем любовании грозою он оказался не одинок. Чуть ниже, на площадке, где обычно собирался антаам, был Аришок. В одной руке он сжимал меч, в другой ― топор и, взмахивая ими то вместе, то поочерёдно, творил некое таинство, не до конца понятное Танариэлю. То, что он видел, отдаленно походило на боевую пляску. Предводитель кунарийского войска в такт неслышимой музыке двигался плавно ― и в то же время резко, не медленно и не быстро; он исполнял этот воинский ритуал по четким, не известным эльфу канонам. Сурана представил, как лезвие меча надвое рассекает попавшую на него каплю ― и почти забыл, как дышать. Чистая сила и мощь всегда восхищали его. Кунари, заметив, что более не один, и на него смотрят, опустил оружие. ― Страж. ― Аришок, ― склонил голову Тан, и тот кивнул, знаком приказывая магу спуститься. В отсвете молний хищно блеснули золотые обручи на массивных рогах. ― Вам по нраву грозы? ― Это бледная тень тех бурь, что случаются в Пар Воллене, ― он подставил суровое лицо дождю. Скосил на эльфа взгляд. ― Я слышал тот разговор со стэном. Твои слова о Кун подобны тем, что звучат от мудрых ашкаари. Теперь я понимаю, почему ты. Почему Мор сумел остановить именно ты или же именно ты заслуживаешь уважения ― Сурана не совсем понял собеседника, но решил для себя, что услыхал сейчас от грозного воина некое подтверждение своей значимости и признания. Это дорогого стоило. Они поднялись на возвышение, с которого открывался вид на гавань и далекие белые шпили Казематов. Раздался треск ― молния ударила в корабль, пришвартованный у дальней пристани, и он занялся тут же. Рыжее пламя взметнулось в небо, забегали суетливо всполошённые басра. Аришок едва слышно фыркнул с некой долей презрения, но продолжил глядеть. Кажется, он нашел произошедшее забавным. Тан не рвался на помощь: люди справятся сами; он же, проявив беспокойство, мог пасть в глазах кунари. ― Жаль, не эта гроза сожжет Киркволл, ― вырвалось у Сураны. Тут же в мыслях одернул себя: неужели он настолько далеко готов был зайти в своих суждениях, чтобы только понравиться главе войска Кун и заиметь послабления, которые давала его благосклонность?.. Когда он успел так пасть?.. Или же всё это оттого, что ему пришлось мириться с чужим жестоким порядком, принимая его, как единственно верный, и он начал размышлять так, как и любой кунари?.. Аришок как-то странно посмотрел на него ― будто оценивал произнесенную фразу, ― решил для себя что-то и медленно кивнул, почти не двинув головою ― только звякнули тяжелые угловатые серьги на заостренных ушах. ― Не эта, ― согласился он.***
С той ночи минуло несколько спокойных дней. Кунари искали Писание, били на Рваном Берегу васготов. Аришок более ни разу не заговорил с Сураной: видимо, его интерес к эльфу был полностью удовлетворен, и в новых беседах он смысла не видел. А вот к мабари в лагере привязались; его украдкой подкармливали и легко выпускали на улицы Киркволла, когда хотел. Ин стал героем после того, как перегрыз глотку пирату, бросившемуся на хозяина: маг не заметил его, прикрывал каратаам и чуть не получил кинжал меж лопаток. Человек был слишком проворен и ускользнул от тяжелых мечей, но Инарил успел. Пес всегда находил дорогу обратно, нагулявшись вдоволь по своим важным собачьим делам. Порой, возвращаясь, он горделиво отворачивался от еды: видно, уже успел полакомиться на рынке, хитростью стащив мясо с прилавка или же выпросив. Коль он мог растрогать каменные сердца суровых кунари, то простых людей и подавно. Тан со спокойной душой отпускал любимца, знал, что тот непременно прибежит вечером в лагерь, протиснется в дыру меж воротными створками и бросится через широкую площадку к складу, служившему им ночлегом. Его уверенность сыграла с обоими злую шутку. В один из дней Инарил пропал. Утро Сураны привычно началось с наблюдения за антаамом и скудного завтрака. Мабари, позевывая, лежал у его ног рядом с вылизанной дочиста миской. Ночь он провел беспокойно, снова разразилась гроза, и пес не сомкнул глаз, охраняя хозяйский сон. Ошейник и цепи были сняты, Танариэль возился с застежками мантии и собирался в город ― навестить Торговую Гильдию. Арваарад, памятуя волю Аришока и судьбу прежнего надзирателя Сураны, беспрепятственно разрешил подопечному ненадолго покинуть лагерь. Из Башни Бдения минувшим вечером пришло письмо за гербовой печатью Натаниэля. В словах он был сдержан, однако в нескольких местах в скобках встретились предлинные забористые ругательства явно гномьего происхождения ― Огрен тоже решил внести посильную лепту и надиктовал свое отношение к новым порядкам в Башне Бдения. Ферелденским Стражам теперь приходилось тяжко: новый Командор, даром, что с виду походил на добродушного бравого шевалье на параде, оказался весьма суров. Он ввел обязательную для всех бело-синюю форму с грифоном, отменил все послабления, введенные некогда Таном, ― вплоть до того, что выслал семьи Стражей и рекрутов в отдаленные и глухие углы эрлинга. «Отвлекают от службы», ― объяснил негодующим, и другим незамедлительным приказом под страхом трибунала запретил всяческого рода сборища и попойки; распотрошил погреба и вывез все бочонки да бутылки. «Последнее отобрал, нагов сын», ― красноречиво гласила старательно выведенная надпись в скобках. Последствия этого жестокосердного решения Натаниэль изложил в следующем абзаце, рассказав о печальной участи ветерана Пятого Мора и Стража-Капитана Огрена Кондрата, разжалованного в рядовые за «одну-то всего бутылочку родного орзаммарского». Берсерка вот-вот должны были отправить с Сигрун и ее гномами из Легиона Мертвых отвоевывать брошенные тейги на самом западе эрлинга. Отряд, которым он командовал, был передан Нату. Его тоже понизили ― до капитана ― за то, что при его попустительстве был нарушен Командорский приказ. Не обошел Хоу стороной и судьбу пакостников из Круга. За нового Командора они взялись с невиданным усердием, никогда ранее за ними не замеченным. Свои изумительные иллюзии они показывали всем желающим по ночам в казармах и проходились по орлесианцу намного шибче, чем по Суране. Сцапал их за непотребством новый Страж-Констебль, когда на призрачной картине под общий одобрительный гул вейсхауптского ставленника раздирал здоровенный огр. И отнюдь не ручищами. Далама, как заводилу, хотели вздернуть на первом же суку, но в Башне проездом оказался некий Жан-Марк Страуд со своими людьми, направлявшийся в Вольную Марку по делам орлесианского Стража-Командора. Он-то и пожалел бедолагу, забрав к себе в отряд. Так что на следующее утро рыжий проказливый детина показал всем язык и был таков, растворившись в плотных клубах дорожной пыли на большаке. Его друг Элден после того дня пропал: не то сумел дезертировать, отведя кому нужно глаза, не то его… заставили исчезнуть. Больше о нем не слышали. Все это было описано крайне осторожно, без лишних имен и званий в целом. Остальные строки заняли скучные подробности хозяйственной жизни эрлинга, списки со смет на отстраивавшиеся кварталы Амарантайна и содержание гарнизонов, краткий перечень жалоб местных гильдий, торговцев-одиночек и прочие будничные дела, которыми Сурана за свое почти трехлетнее правление успел накушаться вдоволь. Приписка в самом конце гласила, что с ферелденскими Стражами хочет торговать не один дом Тетрас, и хорошо бы, пока Танариэль не уехал из Киркволла, поговорить с будущими поставщиками. Ниже Нат щедро делился фамилиями важных семейств. Малоприятному занятию переговоров Тан собирался посвятить весь сегодняшний день. Инарил степенно шествовал возле хозяйских ног. В Нижнем Городе была страшная слякоть, и Танариэль высоко, почти как дама ― юбки, задирал полы, сквозь зубы проклиная на трех языках разведенную людьми грязищу. У «Висельника» в ней валялись пьяницы, играли дети бедняков и грызлись тощие злые собаки, ею же чуть не обдали и мага, благо успел вовремя отскочить. В белокаменном Верхнем Городе о ненастье напоминали только аккуратные лужи, в которых отражалось ярко-синее небо. В одной такой, довольно глубокой, Тан сполоснул замызганные сапоги, наплевав на косые взгляды знати. Квартал, отданный гномам в безраздельное владение городским наместником, встретил Сурану приземистыми основательными домами, стилизованными статуями Совершенных и множеством дельцов и ходатаев, сновавших туда-сюда с пухлыми пачками бумаг. Низкий рокочущий гомон торговли походил на далекий гул обвалов в Морозных Горах, и этим словно сближал наземников с их родичами, никогда не покидавшими Орзаммар. ― Дальше тебе нельзя, ― сказал Тан, и мабари послушно уселся посреди крошечной площади, преданно подняв на него глаза. ― Передайте деширу дома Валок, что с ним хочет говорить Серый Страж, ― эти слова были последними, что Инарил услышал утром от хозяина. Скучные часы под палящим солнцем тянулись медленно. Пес ждал, когда из странного низкого дома покажется его эльф, и они отправятся на берег, где можно будет гонять по песку толстых ленивых чаек и играть с соленой водой, но он все не выходил. Поначалу было весело следить за гномами, рычать на них, если оказывались близко ― они испуганно роняли бумаги и отскакивали в сторону, опасливо оглядывая его. Вскоре это надоело: добыча, которая так боялась, быстро наскучивала. Жара стала невыносимой; и словно нарочно привезли что-то пахучее, нечаянно опрокинули ящик ― мабари тут же расчихался. Хотелось бежать от злого рыжего порошка, из-за которого слезились глаза, но хозяин велел ему быть здесь, и Инарил ждал. Фыркнул, лег на не просохший еще камень, закрыл лапой нос. Когда сзади раздался отрывистый лай, он только дернул ухом: его звали играть, но он не мог. Заворчав и обернувшись, увидал пса, чьим человеком был бородатый смешливый маг, который пришелся не по нраву хозяину. Собрат приглашающе тявкнул и шустро потрусил вниз, в грязный город. А через мгновение дверь отворилась, и в окружении почтительно кланявшихся гномов вышел Тан. Инарил радостно подскочил к нему и выпросил дозволения погулять еще. Эльф потрепал верного друга за ушами и кивнул, отпуская. В городе его ждало много других дел, и в тех важных местах вряд ли хотели видеть рядом с ним Ина. Оба мабари встретились в темном проулке Нижнего Города, в который любопытство и запах съестного привели того, кто избрал себе в хозяева большого человеческого мужчину. Инарил помчался туда, только заслышав рычание, переходящее в испуганный скулеж. ― Пусть теперь этот ферелденский выскочка Хоук обыщется свою псину. Может, сговорчивей будет. Вяжи! Несколько людей накинули на родича сеть с привязанными по краям грузами, и Ин ринулся ему на выручку, повалил одного, разорвал горло. Обожгло бок: в него вонзилась стрела, следом еще одна, но лучник тут же поплатился жизнью. ― Этот еще откуда?! До остальных мабари добраться не сумел: подоспевшие из другого дома разбойники набросили тяжелую сеть и на него. Взвилась рука одного из громил, и в глазах потемнело. Сурана прождал Инарила до поздней ночи, напряженно вглядываясь в темноту: не покажется ли собачий силуэт, не послышится ли задорный низкий лай?.. В порту по-прежнему кипела жизнь, разве что не такая шумная, как днем: позевывая, ходила вялая стража, грузчики лениво таскали последние тюки и ящики, громко жалуясь на дрянную выпивку в «Висельнике» и грошовое жалованье. В свете факелов метнулась серая кошачья тень. Мабари не появлялся. Ашаад-привратник недобро косился на эльфа и сжимал копье крепче, чем следовало; даже присутствие «того, кто сдерживает зло» не уменьшало его беспокойства ― арваарад стоял на пару шагов позади мага. Танариэль тяжело вздохнул. На душе было тревожно. ― Я пойду в город, ― обернулся он к своему смотрителю, ― Что-то случилось с моим мабари. Он давно бы вернулся сам. Не нравится мне это… Арваарад бесстрастно стащил с него ошейник и молча ушел за ворота, а Сурана бросился к лестнице и дальше, в лабиринт полутемных улиц, изукрашенный бледно-желтыми пятнами тусклого света. ― Ин! Инарил! ― за несколько часов он сорвал голос в бесплодных попытках дозваться пса и под конец, с трудом передвигая ноги, мог только хрипеть. Он обошел не один раз весь Нижний Город, Верхний, даже спустился в Клоаку, едва там не заплутав. Неожиданно перед ним вырос фонарь: его принесло к лечебнице Андерса. Толкнул дверь ― закрыто. Целитель куда-то ушел, а может, так устал, что выгнал всех и заперся, дабы больше сегодня не беспокоили. Танариэль вернулся в Нижний Город, вскоре выйдя к «Висельнику». С соседней улицы донеслось гулкое: «Таран!», и эльф узнал голос Хоука. Тот что, тоже искал своего мабари?.. Они столкнулись у самого выхода из тупика, едва не врезавшись друг в друга. ― Ты?! ― воскликнули оба и отступили на шаг. Позади Хоука обнаружились уже знакомый Варрик и высокая рыжая женщина в броне капитана городской стражи. Четвертым был Андерс, и он вновь старательно прятал глаза. Он единственный был безоружен: в отличие от Хоука, любимчика наместника, на которого храмовникам приходилось закрывать глаза; покинувшему орден Стражу носить посох было опасно. ― А я думал, рогатые всех своих магов на цепи держат, ― хмыкнул Хоук. ― Надо же: на прогулку выпустили!.. За хорошее поведение, да? ― Мой мабари пропал, ― мрачно изрек Сурана, никак не ответив на подколку. ― Мой тоже, ― разом посерьезнел тот. ― Я его утром выпустил, ну, как обычно, а он не вернулся. Творится здесь по ночам… всякое, ― Хоук понизил голос. ― Многие ферелденцы бежали в Киркволл от Мора, некоторые ударились в разбой. Хозяйничают тут в темное время. Местных тоже хватает… Авелин, ― кивнул он на спутницу, ― попросила помочь с бандой… как они там себя зовут?.. ― «Собачники». ― Ага. Мерзкие типы. По слухам, натравливают на прохожих мабари и грабят. Сдается мне, псы угодили как раз в их загребущие лапы. Под дверь дома сегодня к вечеру странную записку сунули, мол, поквитаться со мной за что-то хотят. Я, видишь ли, тоже беженец, а по прибытию своему на контрабандистов целый год пахал, наверно, старые счеты… Не представляю, правда, зачем им твоя зверюга сдалась… Ты с нами? Напали на них уже через десяток шагов. Сперва в воздухе просвистели стрелы, потом из какой-то неприметной двери вывалились вооруженные люди и три боевых пса. Хоук вскинул посох, Танариэль воздел руки высоко над головой, отточенными пассами сплетая «Вьюгу». Стражница, бившаяся с мечом и щитом, положила рядом с ним двоих; Варрик и Андерс сняли с крыши стрелков. С мабари пришлось повозиться. Один опрокинул эльфа наземь и почти дотянулся до горла; остановило его только ледяное копье, пробившее широкую грудь. Пес дернулся, взвыл, клацнул зубами у самой маговой шеи и стал заваливаться. В бок ему откуда-то слева прилетел огненный шар, и вой превратился в визг. Сурана с натугой спихнул с себя пожженную тяжеленную тушу. Хоук, перепачканный чужой кровью, в два шага оказался подле него и участливо протянул руку. ― И кто, интересно, потом за тобой прибирает?.. ― фыркнул эльф, отряхиваясь. ― Иметь друга в городской страже ― бесценно, ― подмигнул Авелин. Та в ответ со вздохом закатила глаза: видно, уже не в первый раз приключалось такое, и ей часто приходилось выгораживать этого... взбалмошного, невыносимого, огненного ― для всех прозваний, просившихся на язык, Танариэлю понадобилось бы не меньше большого чистого листа. ― В литейный квартал, ― неопределенно махнул рукою Хоук. ― Мой зад подсказывает, что спокойно нам пройти не дадут… ― Нужно будет записать, ― пробормотал вполголоса Варрик, хитро щурясь и уже прикидывая что-то в уме. ― О чем же ты собрался поведать миру, мой верный друг-гном? Неужто о моем пророческом заду?.. Их окружали трупы людей и собак, всех пятерых покрывала кровь своя и чужая, но шутили эти двое, будто бы сидели сейчас в теплой таверне и за веселыми байками тянули хороший эль. ― Хоук, ― Тетрас покачал головой, ― ничего ты не понимаешь в нынешней литературе. Кому интересна пророческая задница, когда самого победителя архидемона спасли от клыков бандитского мабари? По дороге на них налетали еще дважды ― и падали, сраженные магией, мечом или арбалетными болтами. Гаррет, выяснилось, владел заклятиями разных школ весьма недурно. Это буквально кричало о том, что он ни дня не провел в Круге: в башне чародеи оттачивали что-то одно, то, к чему были предрасположены. Это не отменяло изучения иных направлений магии, а также истории, устройства мира подлунного и Тени, церковных документов и родословных правящих семейств Тедаса. Образование в ферелденском Круге благодаря усердиям Первого Чародея Ирвинга могло бы поспорить разносторонностью и глубиною с тем, какое получали знатные молодые люди в Университете Орлея. Танариэль никогда не жаловал ни либертарианцев, ни отступников, почитая их эгоистичными, обиженными на мир людьми, ценившими призрак свободы превыше сытой и размеренной жизни и возможности посвятить себя магической науке. Разглядывал он вынужденного союзника настороженно и ― могло бы отчасти показаться ― недобро. Человек был старше, много выше и соответствовал всем людским представлениям о героях: широкоплеч, улыбчив и очень силен. Все маги, с которыми доводилось сталкиваться эльфу, да и сам он ― были худыми и сутулыми; Хоук, полная им противоположность, больше смахивал на медведя. Литейный квартал встретил их широкой, сумрачной и пыльной площадью, на которой поджидала засада: стая злых обученных собак и два десятка разбойников. Хоук, распалившись, став самим средоточием пламени, поносил все, что попадалось ему на глаза, только и успевая расшвыривать огненные шары. Едва не поджег своих же, благо Андерс успел вовремя сбить огонь с занявшейся куртки Варрика. ― Эй! Что-то ты больно хило! А я так надеялся увидеть мощь Героя Ферелдена! ― подначивал Хоук, и Сурана замечал во взгляде его тот же безумный азарт, что был присущ Дайлену. Верно говорят: родную кровь не спрячешь… ― Здесь, ― объявила Авелин, когда они уперлись в затхлый тупик, что оканчивался покосившейся дверью. Из-за нее слышался приглушенный собачий скулеж и ругань. Несколько раз по полу звонко хлестнул кнут, потом грянул злой пьяный смех, задвигались стулья, застучали кружки. ― Я иду первым, ― шепотом вызвался Сурана и шагнул вперед, стряхивая искрящийся снег с бледных пальцев. ― Тебя вмиг изрубят, Льдинка, ― в тон ему отозвался Варрик. ― Прости, но не в этот раз. Танариэль хотел было возмутиться дурацким прозвищем, но не успел. Хоук выбил ногою дверь. Гном ругнулся и поспешил следом, вскидывая арбалет, за ним, выставив щит, бросилась капитан. Стражи оказались последними. В маленькой грязной лачуге сразу же стало тесно, «собачники» мешали друг другу, мабари грызлись меж собою, позабыв о чужаках ― Гаррет стравил их друг с другом, использовав магию крови. Тан видел, как он резанул себе руку, и скривился: не хватало еще, чтобы этот невыносимый человек оказался ко всему прочему спятившим малефикаром. ― Ну, и кто из вас, ублюдков, тронул моего пса?! Увлекшись боем, он не заметил, как позади него в тенях возник убийца, и повернул голову только на истошный вопль, последовавший за треском разрываемой плоти. Сурана кивнул ему: квиты. Разделавшись с бандитами, оба ринулись в глубь логова на звук сдавленного воя. В дальней комнатке с низким потолком, вонючей и темной, в железных клетках нашлись оба израненных мабари. Увидав хозяев, кинулись с радостным лаем на прутья. Хоук, рванув на себя дверцу клети, чуть не зарычал, когда та не открылась, и позвал на помощь Варрика ― взламывать. Тан освободил Инарила, наморозив на замок льда и сбив его найденным тут же железным прутом. Опустившись на колени, он крепко обнял любимца. Пес вылизывал его лицо, довольно пыхтел и переминался с лапы на лапу. ― Прости, ― горячечно шептал эльф в порванное собачье ухо, ― я больше никогда не отпущу тебя одного, обещаю. Ин... Какой же я дурень!.. Погоди, я сейчас... Инарил тихонько поскуливал от боли, и Сурана плотно прижал ладони к его бокам, пропуская по пальцам живительное тепло целебных заклятий. В глазах на миг потемнело, закружилась голова, он качнулся, чуть не завалившись вперед, но выжать из себя разом почти все силы было не жалко: от темно-багровых полос на светло-бурой шкуре не осталось и следа. Рядом Хоуков пес с грохотом повалил хозяина на пол. ― Да, да, я тоже рад тебе, приятель!.. Нет, ну какой же ты все-таки слюнявый!.. Слезай! Таран, слезь, кому говорю, ты, несносная псина!.. ― Давайте-ка лучше убираться отсюда, ― проворчал Варрик. Встреченный по дороге стражничий патруль был отправлен Авелин в разоренный притон, а все пятеро двинулись к центру Нижнего Города. Огни выхватили из темноты громадную фигуру над «Висельником», и Хоук хлопнул Тана по плечу. ― Как насчет пирушки? ― Спасибо, откажусь. Мне нужно в лагерь. ― Да брось, скажешь рогатым, что искал пса всю ночь. Знаешь, как ты выглядишь со стороны? «Я мрачный эльф с тяжелой судьбой, я не умею веселиться и думаю, что это глупо». Спасибо, один такой у меня уже есть. Второго, клянусь, не вынесу. Сурана фыркнул. ― Я умею, ― стало немного обидно, ― правда, чаще мне приходилось разгонять пьянки, нежели в них участвовать, но если ты сомневаешься… ― Гаррет… ― взволнованно начал позади них Андерс. ― Что? ― весело переспросил тот. ― Боишься, перепью твоего Командора?.. Так ему и надо, он у тебя кота отобрал. Пришло время удивляться Тану: ― Ланселапа?.. Причем тут Сэр Ланселап?.. Рыжий жив, здоров и очень скучает. Первое время, помнится, каждый вечер садился у ворот и все ждал, когда его блудный хозяин вернется... Андерс, что ты ему наплел?.. А, уже и неважно. Ты покинул орден, я больше не Командор… «Прошлое оставляй в прошлом», ― сказал один мой хороший друг… Идет, ― эльф, более не раздумывая, взглянул на нового знакомого с вызовом. ― Я заставлю тебя свалиться под стол, Хоук. ― Смотрите, как мы заговорили! Вот это я понимаю. Выпивка за мой счет! ― гаркнул он в полутемную залу, распахивая двери. Ответом ему стал радостный рев пьяниц всех мастей. ― Играешь в «Алмазный ромб», Льдинка? ― Не зови меня так, ― процедил Сурана и протиснулся вслед за остальными внутрь. ― Можешь не стараться, ты теперь Льдинка, о могучий Герой Ферелдена, ― гулко рассмеялся Хоук. ― Прозвища Варрика приклеиваются намертво. Знаешь, как на самом деле зовут Андерса?.. ― Не хочу это знать, ― вскинул руки Танариэль. Они с шумом заняли большой каменный стол на верхнем этаже. Псы улеглись у камина. ― Гаррет, не надо, пожалуйста, ― простонал бывший Страж. ― Да-а, Блонди-инчик, ― протянул он, похабно ухмыляясь. Целитель зарделся и устало выдохнул, отворачиваясь. Суране показалось, что Хоукова алая полоса стала раздражать его еще больше. ― Вы невыносимый человек, мессир Хоук, ― вырвалось у него. Тот развел руками и принялся с хитрым прищуром тасовать колоду. ― Какой уж есть. Так, ты куда сел?.. Это место Фенриса. Коли не хочешь во цвете лет остаться с вырванным сердцем, найди другое. ― Что?.. ― подавившись воздухом, прохрипел Тан и чуть не подскочил на месте, будто сел он на раскаленные угли, а не на холодный камень, прикрытый цветастой подушкой. Ответил ему Варрик, любовно огладив Бьянку перед тем, как отставить ее: ― Видишь ли, Льдинка, наш Мрачный Эльф некогда был в рабстве у тевинтерского магистра ― потому вашу чародейскую братию не жалует. Так не жалует, что просовывает руку в грудь, хватает сердце и… ― Я понял, ― побледнел Сурана. Чтобы избежать неприятностей, пересел в самый дальний угол стола и привычно сгорбился, обхватив себя руками ― оттого вмиг стал похожим на нахохлившегося вымокшего воробья. Хоук мучил замусоленные карты, за игру не брались ― ждали кого-то еще. ― Этот маг ― что он здесь делает? ― послышалось скрипучее от дверей, и Фенрис, смерив Танариэля ненавидящим взглядом, прошел в комнату и занял место по левую руку от Хоука. ― О, он грозился меня перепить. Ну, знаешь, всякие штуки Серых Стражей. Ты, кстати, пропустил чудную драку. Изабелу видел? Ей еще Мерриль забирать… ― А мы уже здесь, ― раздался мягкий грудной голос, и на пороге вырисовалась тоненькая фигурка смущенно хихикающей долийки, которую сопровождала смуглая черноволосая женщина, не расставшаяся с парными кинжалами даже среди приятелей. Суране показалось, что когда-то он уже видел эту даму, но не сумел вспомнить, где. Та, усадив Мерриль подле гнома, опустилась в каменное кресло рядом с ним и закинула одну ногу на другую так, что белая ткань ее откровенного наряда сползла, оголив крепкое загорелое бедро. ― Хоук, у тебя поразительно хороший вкус на эльфов, ― пропела она, игриво разглядывая Сурану, и потеребила массивное золотое ожерелье, закрывавшее наполовину ее шею. ― Какими ветрами занесло сюда этого красавчика?.. Ты взял его под свое крыло?.. ― Дорогая Изабела, ты не поверишь… ― начал было Гаррет, сдавая карты, как его перебили: ― Постой!.. Денеримский порт, ночь, мой прекрасный корабль, дорогое антиванское вино… и мы втроем: я, Зевран и ты!.. Море, оторвать вас друг от друга было невозможно! Мне порою становилось даже обидно, но между вами была такая страсть!.. И… я не вижу его здесь. Где ты потерял своего милого Ворона, Серый Страж?.. ― Иза, не смущай Мерриль, ― погрозил ей пальцем Хоук, но глаза его смеялись. ― Я уже могу слушать любые разговоры! ― воскликнула долийка. Она с любопытством разглядывала доставшиеся карты, и все уже за столом могли подсмотреть, что ей выпало. ― У меня валласлин, я взрослая! ― Я… я не помню такого… ― пробормотал Сурана, опуская голову. У него отчаянно пылали уши. ― Ривейни, он безнадежен, ― Варрик щедро наполнил всем кружки и перевернул свои карты. ― Ну-ка поглядим, что у нас тут… ― Я оскорблена до глубины души! Если память начала тебя подводить, я Изабела. Капитан Изабела. Как уверял Зев, я стала твоей первой женщиной. Разве такое можно забыть?.. Тан застонал и ткнулся лбом в холодную столешницу. «Жемчужина», предложение сыграть в «Порочную добродетель», три проигрыша подряд, помощь Зеврана… Потом, кажется, порт, огромный корабль, что-то крепкое и долгая-долгая пьяная ночь... ― Вспомнил, ― довольно осклабился Хоук. ― Ну, давай, герой. Что там у тебя? Все открылись, и Танариэль раздраженно фыркнул: ему досталось худшее из всего, что только могло быть в колоде. ― Мне нечего отдавать, ― закусил он губу. ― Все деньги ушли, чтобы отправить письмо в Антиву. ― Оно уже в пути, Льдинка. Скоро будет у получателя, ― подмигнул Варрик. Хоук с заговорщическим видом побарабанил пальцами по столу. ― Я кой-чего тебе не сказал. Раз в неделю мы играем до чьей-нибудь голой задницы. Почему бы не сегодня?.. О, да не смущайся ты так!.. У Стражей что, совсем развлечений нет? Теперь я понимаю, почему Андерс сбежал. Обычно, кстати, это его мы наблюдаем во всей первозданной красе… ― целитель, в это время отрешенно потягивавший пиво, поперхнулся. ― Сегодня, думаю, будет вечер твоей славы. Ты проиграл, но, так и быть, сам решай, что снимать. С тихим звоном на стол легла круглая золотая серьга ― подарок Зеврана. ― Мелко начинаешь, ну да ладно, ― Хоук опрокинул в себя первую кружку гномьего пива. Сурана, не колеблясь, последовал его примеру и утер пену у рта ребром ладони. ― Я сдаю. Варрик налил им еще. И еще. Игра пошла живее. Хмуро глядел на всех Фенрис, лишившийся перчаток и нагрудника; лириумные клейма на его теле изредка вспыхивали синим огнем, когда эльф злился. Краснел невероятно удачливый в тот вечер Андерс: ладони поддатого Хоука будто нарочно проходились по его бокам, коленям, бедрам… Посреди бутылей и тарелок с нехитрыми блюдами марчанской кухни уже высилась целая гора украшений Изабелы, прикрытая сверху синим легким платком. Смоляные кудри ее разметались по крепкой спине, и она всякий раз небрежным движением откидывала их, обнажая смуглую шею и призывно улыбаясь Суране. Мерриль больше нравилось играть с псами, нежели в «Алмазный ромб», но долийка наряд свой сохранила целым, ибо от проигрышей ее оберегал Варрик. Гном по-отечески поддавался, а потому был уже без сапог и куртки. Авелин, гремя доспехами, ушла ближе к полуночи. Хоук остался без верхней половины своего одеяния и рубашки и теперь щеголял волосатым торсом. Танариэль снова подумал о схожести Гаррета с медведями из дикого леса Бресилиан и чуть не выболтал эти мысли вслух. Пиво закончилось быстро, Андерса, как самого трезвого, послали вниз за антиванским бренди. Сурана молча возликовал: у Зева этот напиток всегда водился во фляге, и от него-то он никогда не пьянел. Хоуку придется постараться, чтобы… Жестокое разочарование пришло уже через полторы кружки. Бренди был какой-то неправильный: отдавал сивухой, и в голове от него было тяжело и муторно. По рукам уже пошли светло-сизые пятна, и Тан спешно спрятал их под столом, чтобы больше никто не увидел. Кипевшей в крови скверне и лириуму не по нраву было вынужденное соседство со спиртным. ― Слу-ушай, ― Хоук перегнулся через край стола, ― а почему твоего маба-ари так с-странно зовут, а-а? Получше... имени не нашлось?.. ― Что тебе не нравится? ― буркнул пьяно Сурана, уставившись на свои карты. Их очертания уже расплывались в глазах. ― Я хотел назвать его в честь Хранителя… одного д-долийского клана, который своих… защитил от порождений тьмы, в-вот! ― Я знаю, о ком ты! ― просияла Мерриль. ― Хранительница Маретари как-то говорила о нем. Только… его звали Илорен… ― Ошибся я! А имя осталось. Ты-то за что своего Тараном назвал? Получше… ик!.. и-имени не нашлось?.. ― Мне опрделенно нравится этот парень! Жалк, за-анят… А псина… Я его щеном подобрал, и он, вишь ли, вообразил ся как-то… бараном. Лез б-бодаться. Все врея, башка-то… к-крепкая… «Таран» звучит всяко лучш, чем «Баран», вот и прижлось… От… от… Да святая з-задница Андр-расте! Открываемся! Пятая кружка бренди и шестнадцатый кон стали для Сураны последними. Он проигрался окончательно, и единственным, что на нем оставалось, было белье. Помои, которые нечистый на руку трактирщик выдал за дорогое пойло, взяли верх над его разумом и волей, и Герой Ферелдена, растеряв остатки гордости, рухнул лбом на каменный стол, простонав: ― Хватит!.. ― Гото-ов, ― довольно потер руки Хоук. ― На те еще осталось че? Всё-о долой! ― Исподнее… ик!.. мне с-сам снимешь?.. ― тяжело ворочая языком, дерзко поинтересовался Тан. Он безуспешно силился оторвать неподъемную голову от приятно-холодной поверхности. Не получалось. ― Ну, есль наста-аиваешь… ― О, ты не разочаруешься Хоук, ― улыбнулась Изабелла. ― Правда? И т-такая чу-удная эльфья задница до… достается вредным злым кунари? Эт опрделенно! Опрделенно! Н-никуда не годится, во. Иза-а, проследи!.. Но в помощи морской дивы уже не было необходимости. Сурана расценил эти слова как вызов и, избавившись от последнего предмета одежды, встал, горделиво выпрямившись. Его небольшого роста, по счастью, хватило, чтобы высокая пивная кружка и массивное ребро стола скрыли всё, что не предназначалось взгляду этого странного сборища. ― Насмтрелся?.. Я… п-пошел. Он схватил ворох своей одежды, кое-как закрыл причинное место и, качаясь, покинул комнату. В затхлом узком коридоре, что оканчивался лестницей вниз, чуть не завел близкого знакомства со стеной ― в последний миг удержался. На первом этаже его встретили улюлюканьем и свистом, приняв за того, кто зарабатывает на жизнь своим телом. ― Эй, милашка! А ну, погодь! ― Сколько за ночь берешь? ― А двоим сразу ― дешевле?.. ― Да ты-то куда! Жена узнает ― самого тебя… метлой… в то же место! ― Вот еще удумали!.. Сейчас немножко дойдет ― задарма любому даст… Вот, держи еще кружечку… Я сегодня добрый, угощаю! Подвыпившие посетители вовсе не собирались пропускать его к выходу. Не испугалась почтенная публика даже выскочившего на помощь мабари: Тан был не в том состоянии, чтобы отдать псу хоть какую-нибудь команду. Эльфа бесстыдно лапали, тянули за длинные уши, пробовали влить в рот новую порцию крепкого пойла и затем поставить на колени ― но все разом отпрянули, стоило на лестнице появиться Хоуку. ― Мое! ― с громким рыком заявил он права и легко сошел по ступеням, будто не пил вовсе. Андерс, видно, его протрезвил: в Башне целые очереди к нему за этим выстраивались. Гаррет решительно схватил Танариэля за локоть и потащил прочь из «Висельника». Свежий ночной воздух после вони дешевого горячительного и всего выхлебанного заставил бывшего Командора закашляться и судорожно вцепиться в сильную руку, чтобы не упасть лицом в не просохшую до сих пор грязь. С другой стороны его подпер собою Инарил. ― Ну и куда ты один? Оприходовали бы враз. Тут народец такой… Хорошо, рядом я оказался. Как насчет благодарности своему спасителю?.. ― Ч-чего ты хочешь?.. ― устало спросил Тан. Они куда-то шли ― очень медленно, мест в темноте он не узнавал, да и чужой город изучил еще плоховато. Он даже не заметил, что позволил привести себя в какой-то полутемный закут. Хоук толкнул его к стене, навалился всем телом. Вещи выпали из рук, Сурана слабо попробовал отпихнуть его ― легче было бы сдвинуть весь Киркволл. Хорошо, что убежавший вперед мабари этого не видел… ― Я прекрасно знаю таких, как ты, ― низким хриплым голосом будоражил отступник. ― Весь из себя неприступный, холодный, безразличный… А на деле ― совсем другой… Я прав?.. ― Не т-трогай… м-меня… ― прохрипел Тан, безуспешно пытаясь вырваться из медвежьей хватки. ― Да брось. Ты ведь пожирал меня глазами за столом. Или скажешь, не было такого, а я неверно понял?.. ― Я… должен… польстить твоему… самолюбию?! Или, может, восторженно… ик!.. запищать, как… эти… в «Цветущей Розе», которых ты любишь собирать округ себя?! ― О-о, ты куда разошелся? ― Хоук вскинул руки в примиряющем жесте, когда в грудь ему нацелилось ледяное копье. ― Я п-прекрасно знаю т-таких, как ты, ― мрачно повторил его слова Танариэль. Миг опасности быстро заставил голову проясниться. ― Потом в «Висельнике» ― или на каком-нибудь приеме ― будешь в подробностях… описывать всем желающим, что в темной подворотне нагнул… Героя… Ферелдена… А тот… подмахивал… задом, потому как был… сршенно пьян! Я тебе… не дешевая девка, раздвигающая ноги… по щелчку. Ты не расскажешь… про это вот… никому. ― И чем же ты собрался платить за молчание? Я не люблю делать что-то даром,― Хоук откровенно веселился, вновь зажав злящегося Тана в углу и вывернув ему руки так, чтобы не смог спустить с пальцев лед. ― Может быть, поцелуем прекрасного спасенного героя? Или расщедришься на что посущественней?.. ― Тем, что Гильдмастер Антиванских Воронов не перережет тебе горло, ― прошипел он. Его тут же отпустили. ― Пф, недотрога… Ты многое потерял, знаешь?.. Занятно… а вы, эльфы, все такие, или только ты да Фенрис не ценители моего обаяния?.. ― Гаррет не растерял благодушного настроения и только отмахнулся от призрачной угрозы. Сурана, отвернувшись, торопливо оделся, краснея под сальными взглядами. Проходя мимо, нарочно задел отступника плечом. ― Бросай ты своих кунари, пока не поздно. ― Благодарю за совет, я решу это сам. ― Ты ведь здесь из-за него, да? Приплыл за тем безрогим, которого по доброте душевной из клетки в Лотеринге вытащил? Я расскажу о нем такое, что ты возненавидишь его и день, когда решил приехать в Киркволл! Сурана на миг остановился, весь словно сжавшись внутри, и, напустив на себя равнодушный вид, бросил небрежно: ― Прощайте, мессир Хоук. Уши и щеки пылали от стыда, сердце то колотилось чаще, то предательски замирало, ладони вспотели. Эльфа еще шатало, и он цеплялся за стены, силясь окончательно не пасть в собственных глазах. «Позор, ― думал он. ― Вот это… позор!.. Я ведь... не такой... А поддался... Нельзя!..» Ледяным магам, по словам Первого Чародея, ― всем до единого― полагалось забыть о любых ярких чувствах, что способны были растопить искрящуюся магию холода. Расплачиваться за минутную слабость приходилось силой, а особый запрет накладывался на любовь. Танариэлю исполнилось двенадцать, когда он впервые полюбил ― одну из учениц, на три года старше. Дерзкая на язык и взбалмошная Нара, уже взрослой привезенная в Круг, имела смазливое личико и симпатичную фигурку зрелой девушки. Она так прочно засела в его мыслях, что ни о каких занятиях он и думать не мог. Впрочем, то же самое из-за нее творилось в головах и других юнцов. Его рассеянность и несвойственные ошибки в простейших формулах были с неудовольствием отмечены Первым Чародеем. На все расспросы Ирвинга Танариэль упорно молчал. Наставник вскоре бросил это дело, сказав, что ученик сам придет чуть погодя просить совета. Тан на это только передергивал плечами и возвращался к счастливым дурацким мечтам. Он наблюдал за девчонкой на общих занятиях, вздыхал по вечерам и каждый раз давал себе слово, что наутро непременно заговорит с ней. Это желание не покинуло его даже тогда, когда своим защитником она избрала огромного, глуповатого деревенского парня, по какой-то немыслимой шутке Создателя родившегося магом. Сурана соперником в колдовстве его не считал, вот только сам был для увальня и прочих мешком для битья. Особенно сильно ему досталось, когда он ночью прокрался мимо дремавшего храмовника в спальню учениц и оставил у изножья ее постели маленького ледяного дракона. Он трудился над ним четыре дня, стараясь изобразить подобного тому, какой был нарисован в древнем неваррском трактате. Он гордился своей работой и надеялся, что Наре понравится. Она, как удалось разузнать, любила истории о драконах. Наградой за труд и бессонные ночи стала кривая усмешка красавицы, сломанный нос и россыпь сизо-багровых синяков по всему телу. Это не остановило его. Только когда лед в его руках стал в тот же миг оборачиваться водою, Сурана испугался. Бросившись к Ирвингу, он умолял объяснить, что с ним творится, почему не выходит ничего, силы тают ― и он вместе с ними. Старый маг, незло усмехнувшись в бороду, положил ладонь туда, где заполошно билось горячее мальчишечье сердце, и произнес: «Здесь всегда должен быть лёд. Неужто ты хочешь загубить свой талант?.. Себя?.. Не позволяй чувствам взять верх, сохраняй холодным рассудок. Лёд недвижим и тверд, и ты должен быть, как он». Нара через год поплатилась и за свой острый язык, и за порочную красоту. Она провинилась, ее должны были высечь, но два молодых храмовника, только присланные в Круг, зашли много дальше. Гордая девушка бросилась в темные волны озера Каленхад. Ирвинг тогда собрал старших учеников и долго говорил, велев Танариэлю остаться напоследок. Эльф, шмыгнув носом, печально взглянул на учителя, приложил руку к груди и послушно повторил со всей серьезностью, на какую только был способен: «Там ― лёд». Он больше не мог позволить себе таять. Никогда. Он не знал, любил ли он по-настоящему Зеврана. Тан честно признавался себе, что прежде отчаянно цеплялся за того, кто разрешал ему ненадолго побыть самим собою, заставлял выбросить из головы скверну, Мор, долг Серого Стража, Архидемона ― и прочее, что в одночасье рухнуло на узкие худые плечи. Из них двоих Танариэль всегда принимал, раскрывался навстречу, но не умел отдавать, гореть теми же страстями, что и пылкий его любовник, а лёд был вовсе не тем, чем стоило бы делиться. Постигнув со временем науку удовольствий, Сурана сделался жаден до ласк, порочен и развратен, ― но остался невинен в своем по-детски наивном желании согреться, получить хоть от кого-то малую толику любви. Болезненное, навязанное чужою волей влечение к Стэну выжигало изнутри, воспаляло разум. Три года вдали от кунари эльф и не помнил о существовании проклятья, погруженный в рутину серостражеских дел, а теперь, разделяя уклад жестокого народа, к которому принадлежал его товарищ, огромного труда стоило вести себя, как прежде, изо дня в день бороться с искушением коснуться желанного могучего тела. Чары нельзя было разрушить, не сломав судьбы им обоим. Сурана не мог так поступить: ни с другом, ни с собою. Демоны желания вились плотным кольцом вокруг него в Тени, дразнили откровенными картинами, что вытаскивали из глубины его души ― он не поддавался. Лишь раз за разом позволял им показывать больше. Грубее. Грязнее. В себя приходил в самый последний миг, когда только верный удар мог спасти от одержимости. Танариэль понимал: он… сделался странен, с ним что-то было не так: ведь он избрал вечный лед и в руках, и в сердце, он всегда упивался одиночеством, цедил его так, будто бы оно было редким дорогим вином. Сурана сроднился с ним за годы жизни в Круге и не желал отрывать от себя, завернувшись в него, словно еще в одну мантию, но что-то со времен Мора… сломалось внутри с тем же треском, с каким освобождались весною реки из зимнего плена. Тан старался об этом не думать. Просыпавшийся порт шумел привычным утренним гулом, полнился криками рабочих и чаек, рыбной вонью и скрипом дерева. Причаливал богато изукрашенный корабль: из Антивы или Орлея, флаг Сурана не мог разглядеть, было далеко. Высокую лестницу, спускавшуюся прямо к лагерю, он одолел с трудом: эльфа еще покачивало, и пару раз он чуть постыдно не сверзился к самому подножию. Оставшихся сил хватило ровно для того, чтобы сперва шлепнуться на колени возле самых ворот, а затем улечься лицом в холодную утоптанную землю. Инарил встревожено ткнулся прохладным мокрым носом в шею, и следом низкий голос ― он был совсем близко, но слышался отчего-то будто издалека ― осуждающе проворчал: ― А говорят, стражи умеют пить. Сурана почувствовал, как его подняли на руки, понесли, и только потом провалился в спасительный сон.