Переломленный путь

      Вокруг него ходили. Много и громко, не щадя его сон, будто точно по бедовой голове. «Верно, что страшней кунари народа нет, ― подумал Сурана. ― Ве-ерно. Изверги». Захотелось сказать им об этом вслух, громко, четко, чтоб до твердолобых рогатых голов дошло, но вместо грозной обличающей речи вырвалось только сипение.       Первым, что Танариэль увидал, когда нашел силы распахнуть глаза, были сапоги: настолько высокие, что голенища их, казалось, терялись где-то под самой крышей. По пыльному складу вовсю разливалось солнце, сверху рокотали недовольные гулкие голоса, Сурана с ужасом понял, что проспал ― и сейчас ему точно припишут одержимость демоном праздности. А там и до меча в сердце недалеко.       ― Воды-ы… ― простонал он, приподнимая голову, и судорожно приложил ладонь ко рту. Выпитое нещадно просилось наружу, в штанах жало, следовало немедля сходить до ветру… Эльф несколько раз часто сглотнул, борясь с дурнотой. Полегчало. Немного.       ― Не вздумай здесь блевать, ― голос арваарада насквозь пропитался омерзением. ― Басра вашедан! Поднимайся!       Под ребра пнули жестко, со знанием дела: видно, ни один из надзирателей за магами обращаться с подопечными иначе не умел. Желудок подпрыгнул еще раз. Снова настойчиво заявил о себе.       ― Не на-адо… ― попросил Тан и, сдавив виски, тяжело уселся на лежанке, раскачиваясь вперед-назад. ― Как же… пло-охо…       Его рывком подняли, чуть выдернув руку из плеча, ловко закрепили ошейник, ― ему было глубоко безразлично, что с ним делали и как. Споткнувшись на ровном месте, маг с глупейшей улыбкой уткнулся в могучую грудь надзирателя, еще не разрисованную витааром.       ― Остроухая пьянь, ― рыкнули, дернув цепь, ― я скажу аришоку, и в город ты больше не выйдешь!       Сборы были короткими. Каратаам, распугивая редких прохожих, что не убоялись полуденной жары, отправился к воротам. Палило нещадно, будто в этот год солнце решило уничтожить все живое в Тедасе, самую жестокую кару выбрав для Киркволла и его окрестностей. В Нижнем Городе выстраивались огромные очереди на площадях у колодцев; было не протолкнуться, но перед кунари все прытко расступались. В спину им глухо бормотали проклятья: люди искренне верили, что это из-за рогатых Создатель разгневался и послал засуху. Сурана на это, конечно, расхохотался бы, если б только ему не было так плохо. Мутная голова никак не желала проясняться, каждый резкий звук отдавался в ушах грохотом, тело ломило после встречи со стеной в темном проулке и медвежьей хватки Хоука. Ополоумел ли тот от выпитого, или сам был блудлив по натуре, эльфу совсем не хотелось знать ― равно, как и больше водить с ним знакомство. Он-то, счастливец, наверняка отсыпался сейчас в своем поместье, а не тащился в самое пекло неизвестно куда. Инарил, тяжело дыша и свесив язык, плелся рядом.       ― Dathrasi, ― выругался арваарад, когда миновали кривые улочки бывшего квартала рабов. ― Басра всегда жалуются, всегда недовольны. Они не заслужили даже достойного kata.       Танариэль мысленно согласился. Безумный город, безумные люди.       Тень от высокой крепостной стены и башен ― слава Создателю и пророчице его Андрасте! ― простиралась далеко, пересекая наискось начало старой тевинтерской дороги. Сделалось чуть легче дышать ― пусть даже на окраинах воняло нечистотами, гниющим мусором и неопрятным жильем. Почти запущенный в Ферелдене, тракт в Вольной Марке, где города процветали за счет одной лишь бойкой торговли, был вычищен, широк и прям. Танариэль со скуки решил про себя считать посеревшие от времени щербатые плиты.       Стражники у ворот, стоило каратааму подойти, боевитый вид свой разом подрастеряли и пропустили их тут же. Мелькнули рыжие бока древних статуй, кованая решетка ворот ― и Киркволл со всей его грязью остался позади. Тан быстрым движением, чтоб не заметили, растрепал волосы, скрывая чуткие уши от палящего солнца. Раскаленный ошейник жег кожу; цепи, обычно свободно свисавшие вдоль тулова, намертво, казалось, пристали к липкому от пота телу. Он сильнее стиснул зубы и сосредоточился на счете, чтобы не выдать боли нечаянным вскриком. Кунари шли молча, без единого слова терпели зной.       Как дорога сменилась жесткой выгоревшей травой, ломкой и неприятно коловшей ноги даже через плотную ткань штанов, Сурана не помнил. Где свернули с тракта в сторону Виммаркских гор, подымавшихся в синее небо желто-бурыми пиками, ― тоже. Знал лишь, что ни разу не останавливались, а воздух все так же дрожал от жара. Слышал, как уходили и возвращались ашаады, и тихо, словно осенние листья в ясный день, шелестели карты в их руках, как Стэн отрывисто отдавал приказы на кунлате. Голова сделалась совсем пустой ― это пугало. Танариэль не желал для себя отупляющего безволия кунарийских магов, обращенных в живое оружие. Ему приходилось вести самому, взваливать на плечи ношу такой тяжести, что у прочих подгибались колени. Смог бы он победить Мор, отстоять Башню Бдения, если бы был покорен, как прочие саирабазы?.. Ответ напрашивался один. Сколь справедливым и мудрым ни считал он путь Кун, Танариэль не выбрал бы его для себя.       ― Тет а! ― крикнул один из разведчиков над самым ухом. Тан поднял голову и увидал, как от ошейника звонко отскочила стрела. Несколько людей разбойничьего вида уже бежали в их сторону от покосившейся лачуги, а промахнувшийся лучник валился на землю, пронзенный коротким копьем. Пустота в голове пропала, только арваарад указал на первую цель. Мабари бросился с остальными вперед, эльф вскинул руки, сплетая одно заклятье за другим. Жар летнего дня сменился пылом боя. Горячий душный воздух, пропитавшийся железом и кровью, вмиг стал ледяным и свежим от бушующей пурги. В коротком бою верх одержали кунари, но еще ничто не было кончено. Из хибары вывалились новые люди и несколько васготов… а первой выступала высокая серокожая женщина, чью голову венчала пара закрученных назад рогов. Танариэль успел отметить, что она обладала той властной и хищной красотой, какая встречалась подчас не у каждой знатной дамы. Анора, если еще оставалась королевой после учиненного заговора, даже близко не походила статью на тал-васготку.       ― Значит, цепным псам аришока все нет покоя?.. В опасные места вы забрались в своих поисках!       Люди согласно закивали, заухмылялись, потрясая оружьем: численный перевес был на их стороне. Отринувшие Кун хмуро держались ближе к предводительнице и ждали сигнала.       ― Где Писание, женщина?! ― рыкнул арваарад, выступая вперед. Та лишь рассмеялась в ответ.       ― Цепляетесь за книжонку, сделавшую вас рабами, глупцы? Все вольны сами выбирать себе судьбу! Мое имя ― Абан, и перед смертью я покажу вам истину!       До того, как арваарад отдал ему первый приказ, Сурана успел подумать, что васготка по-своему права, но времени рассуждать уже не было. Он выскочил вперед, сжал до хруста кулаки и закрыл глаза. Представил лютую ферелденскую зиму, схваченное морозами озеро Каленхад и возвышающуюся посреди него заснеженную Башню Круга. Топнул ногой, и боевой клич приближавшихся врагов потонул в пронзительно-высоком звоне. По сухой траве пополз колкий иней, безжалостно пожирая все, что оказывалось на его пути. Земля белела так быстро, что уйти от этой всепоглощающей волны холода было никак невозможно.       Первой жертвой пал арбалетчик. До того, как его ступни сковал лед, он успел выстрелить, но промахнулся, и болт только вспорол эльфу щеку. Тан коротко вскрикнул от боли, неосторожно коснувшись раны. Стиснул зубы. Изнутри поднималась ярость, горячей, обжигающей волной захлестывала сердце.       Сурана раскинул руки, обращая их к небу. Искрящееся совершенство, повинуясь жестокому приказу, устремилось ввысь, жадно облепило тела, впиваясь в плоть до самых костей. Страшное зрелище со стороны ― Танариэлю оно было привычно много лет. Те, кого он в жертву принес гневу зимы, надрывали легкие в бесполезных криках, противясь до самого конца. К чести Абан, предводительница продержалась дольше тех, кого вела.       ― Допроси! ― запоздало велел арваарад, но Стэн возразил:       ― Она ничего не скажет.       Из двух десятков ртов вырвался последний выдох, что для Тана был подобен грому. Он зажмурился крепко и, вновь подняв руки, негромко хлопнул в ладоши.       Тела разорвало изнутри.       Как отворилась дверь опустевшего прибежища, эльф не заметил. У него перед глазами все стояла картина, как дергались жилы на шее васготки, когда она кричала, ― и как косо покатилась гордая красивая голова, а белые кудри вмиг напитались красным.       ― Абан! ― раздался истошный детский визг, и Сурана увидал девчонку, несущуюся со всех ног к смертоносной ловушке: совсем маленькую, неуклюжую, большеглазую; рожки у нее только-только прорезались. Дочь убитой им матери ― понял он. И кинулся навстречу.       ― Стой!..       Поздно ― малышка поскользнулась, только ступив на окровавленный лёд. Вырвавшийся из-под снежного покрывала шип вздернул ее тельце к небу, пройдя насквозь страшной хладной пикой. Мучения длились недолго, вскоре она затихла, тряпичною куклой рухнув вниз, но в ушах Сураны не смолкал пронзительный плач.       Он застыл у белесо-искристой кромки, оторопело разглядывая собственные ладони ― такие бледные, что отчетливо было видно, как по темным венам бежала отравленная кровь. Кунари несмело столпились у него за спиною, принялись отрывисто обсуждать произошедшее на своем языке. Когти арваарада со скрежетом сошлись на одном из наплечников, прилаженных к его ошейнику, и Танариэль поднял глаза.       Он мог бы многое сказать сейчас: что сожалеет об этой трагичной случайности, что рогатый народ до исступленного фанатизма жесток к любому, кто не вписывается в должный порядок, и эльфу больно быть причастным к их гибели. Что, приехав в Киркволл за Стэном (с каждым днем об этом думалось все чаще), он совершил чудовищную ошибку. Истину кунари ему приходилось признавать единственно верной, ибо Сурана жил с ними и подчинялся их законам, но она по-прежнему оставалась чужой и непонятной.       Слова не вырвались. Застряли тяжелым комом в горле.       День по-прежнему не убавлял жара, но Тан мерз ― и вовсе не от холода ослабевшего заклинания. Оно уже медленно развеивалось, оставляя после себя вонь мертвечины, мокрую траву и розоватые лужи. Куски мяса и внутренностей, средь которых белели изломанные и раздробленные кости, смотрелись ужасающе и мерзко.       Одно дело ― бороться с порождениями тьмы любой ценой, совсем иное ― убивать за неверное виденье мира, чуждое тебе самому.       Путь Кун был жесток ко всем, кто не следовал по нему.       В голове шумело. Сурана безразлично уставился под ноги и послушно дозволил надзирателю скрепить руки отстегнутой цепью.       ― Попробуешь освободиться ― убью.       Ему было уже все равно.       ― Глупая женщина назвала себя морем, ― презрительно фыркнул арваарад, наступив Абан на лицо. Раздался хруст.       «А если море ― вовсе не неизменно?..» ― на миг задумался Танариэль, отводя взгляд от девчоночьего тела с зияющей дырой в груди.       Что за страшный народ были кунари, если даже у васготов не имелось слова для такого важного существа как мать?..       Разбойничье логово оказалось опрятным и чистым ― чувствовалось, что всем здесь заправляла женщина. Порядок вскоре был безжалостно сметен картаамом, а вещи перевернуты вверх дном. В подполе обнаружилась контрабанда, рваная карта с указанием тайников в пещерах, что расположены были в дне пути отсюда, и ― то, что искали ― грубоватая переписка с теневыми киркволлскими дельцами, косвенно касавшаяся какой-то книги.       ― Что значит это слово? ― спросил Стэн, указав какое-то место в бумагах. Сурана, едва оторвавшись от мрачных мыслей, постарался вчитаться. Буквы прыгали, очертания их расплывались. Пришлось мысленно одернуть себя.       ― Это… похоже на антиванский… Ты разве понимаешь?..       ― Ты не ответил.       ― Не переведу точно, но… здесь что-то об оплате. Они хотели получить большую долю за то, что нашли покупателя... Имя не указано… Потом говорится о встрече в условленном месте. «В канаве», но, наверное, речь о Клоаке ― старых тевинтерских шахтах под городом.       Стэн кивнул и отошел, напоследок одарив его внимательным взглядом.       ― Я выучил языки, когда охранял один из портов на Сегероне, ― расщедрился он на ответ и подал знак остальным уходить.       ― Теперь ты боишься меня? ― почти крикнул эльф, и по подвалу заметалось негромкое эхо.       Арваарад ткнул его в спину, пропуская вперед, и он полез по шаткой лестнице наверх, где оставили на страже пса. Инарил прижался к ногам, заскулил, чуя смятение в хозяйской душе, но Тан не мог даже толком приласкать его. Руки немели, железо стирало кожу до крови.       Так было нужно.       На останках уже пировали падальщики. Хрипло ругались вороны, таская друг у друга из клювов куски. С насиженных мест их сгоняли одичавшие собаки, жадно вгрызавшиеся в мясо. Грозный рык мабари заставил их отпрянуть, но уходить они не спешили: выжидающе наблюдали за кунари и скалились. Они преграждали дорогу обратно в Киркволл, но отряду вовсе не нужно было возвращаться. Их путь лежал дальше, к отрогам Виммаркских гор.       Хмурое молчание воинов, походивших на громадины-скалы, угнетало. Сурана привык, что друг был немногословен, и за него чаще говорил меч, но это… Антаам все больше напоминал ему неотвратимую серую волну, что рано или поздно накроет собою весь Тедас.       Танариэль никак не мог забыть слова Абан: «Все вольны сами выбирать себе судьбу». Этот выбор звался свободой? Дезертирством? Стэн говорил о васготах как о зверях и выродках в обличье кунари, но эльф увидел сегодня только запутавшихся в себе существ, отовсюду гонимых и уничтожаемых. Они оставляли прежнюю жизнь, недовольные своими ролями, но среди иных народов им также не было места; оттого и шли они, на весь мир озлобленные, в разбойники. Кем раньше была Абан? Тамассран? Лекаркой? Швеей? Может, она грезила о воинской стезе, а у кунари, как известно, женщины не воюют? Или же ― дочь была тому подтверждением ― она любила кого-то вопреки жестоким законам?.. Теперь нельзя было узнать.       Чем больше он рассуждал, тем сильнее беспокоился за Стэна и их дружбу. Он отличался от остальных. Имел собственное слово ― против бездумного подчинения командам; интересовался живописью ― совершенно ненужным увлечением для воина Бересаада. Был неравнодушен к животным и сладостям и, вдобавок, знал по меньшей мере два языка. Тан покраснел, осознав, что тот понимал каждое слово, обращенное к нему Зевраном на антиванском, «языке любви». Ворон никогда не бывал тих в выражении чувств. Танариэль подозревал, что всяческие нежности переводились страшными непристойностями, но в том был весь Зев, и это даже льстило: красавец-убийца обратил внимание на него, извращенного скверной несуразного мага.       Тем удивительней было находить, что для Стэна он казался важен. Словом «кадан», которым кунари звал его, не именовали любого мало-мальски близкого приятеля. Оно предназначалось кому-то... особенному, ― по крайней мере, Сурана хотел думать именно так. С другом было надежно, несмотря на суровый к магам закон его народа. Стэн походил на скалу, возвышавшуюся над пенной гладью житейского моря, а Тан... Тан был листом, что безжалостно кидало ветром то в одну сторону, то в другую. Крепкого товарищеского плеча не хватало рядом всю жизнь. Его учили быть сильным, вести за собой, через пару-тройку лет ― если б не забрали в Стражи ― он возглавил бы Круг, став самым молодым Первым Чародеем в истории Башни Кинлох. Такое положение вещей накладывало свой отпечаток: Танариэль был одинок. В нем видели могущественного мага, Героя Ферелдена, Командора Серых ― кого угодно, только не его самого. Зев это понимал. Ночи с Вороном были горячими, сводили с ума, заставляли забывать обо всем на свете. Но Зевран был сейчас далеко, а вернувшееся проклятье жгло изнутри. Сурана запрещал себе воображать, что произошло бы, если б суровое сердце дрогнуло, но это было выше его сил. Интересно, тамассран когда-нибудь подбирали Стэну женщину?.. Впрочем, неважно: он хорошо выучился любовным наукам, и если бы вышло...       Он крепко зажмурился, отгоняя дурные, тяжелые, порочные думы. Если проклятье в самом деле существовало, он найдет способ избавиться от него, не калеча обоим судьбы. Все чаще маг ловил себя на мысли, что эта привязанность на грани одержимости ― иначе и не назовешь ― являлась лишь порождением его разума, а слова Морриган, как то частенько случалось, были лишь злою шуткой. Он с самого начала их знакомства желал быть достойным этой странной дружбы, тянулся за воином, ловил его скупые слова, открывая каждый раз для себя новую мудрость. Будь он могущественней ― положил бы к чужим ногам весь мир, только б взгляд его оставался благосклонным и теплым, но, увы, ― любовь эта была лишь любовью слабого к сильному. Он ничего не мог дать Стэну кроме себя: ни Тедас, ни Тень, ни золото всех королевств.       Холмы с выгоревшей жесткой травой сменились серыми взгорьями. Поднялся ветер, погода портилась; ясное небо на глазах темнело. Сурану охватило смутное беспокойство: подобное тому, какое обычно возникало на Глубинных Тропах, если неподалёку шли порождения тьмы. Он вдруг резко перестал слышать сторонние звуки: шорох сухой травы, лязг доспехов, тяжелое дыхание изнывавшего от жары мабари. Все его существо затопила тихая песня, заглушая шум крови, бившейся в висках. Вкрадчивая и таинственная, она задевала что-то внутри, обещала блаженство и покой, если внемлешь, пойдёшь за нею. Он забыл про усталость, про цепи и чужую смерть, про кунари и их священную книгу. Ему отчаянно было нужно следовать к тёмному перевалу, бросить всё, отдаться этой чудесной музыке, служить ей, только бы она не стихала.       Запоздалая искра прозрения заставила сердце пропустить удар.       Он слышал Зов.       Скверна отмерила ему лишь три года вместо положенных тридцати.       Сурана рухнул коленями на острые камни. Боли не чувствовалось, мир вокруг точно исчез, стерся, будто и не существовал никогда. Была только мелодия, звучавшая в голове все настойчивей, ― и он. В схватке Зова и Стража всегда побеждал Зов. По подбородку потекла тонкая струйка крови: он с силой прокусил губу, только б при всех не вырвался стон. Хотелось зажать уши, сдавить с силой виски, вырвать из себя ненавистную песню, что не желала смолкать, будто в насмешку став еще торжественней и громче.       ― Я... не хочу... умирать, ― прохрипел Тан и собственный голос показался ему чужим. Хищно блеснула сталь арваарадова меча у самого горла.       ― Только… не сейчас… ― каратаам окружил его плотным кольцом. Кунари принялись обнажать мечи один за другим. Последним, словно сомневаясь, вынул Асалу Стэн.       ― Не нужно… ― просто попросил маг и закрыл глаза, повалившись вперед на скованные руки. Никто не умел противиться Зову. Он был судьбою каждого Стража, судьбой ужасной и неотвратимой, что настигала их всех. Время уходить на последний бой выпадало на сегодняшний день, но он отказывался верить, что жизнь его должна была оборваться так скоро: он ведь и не успел почти ничего: ни надышаться свободой, ни искренне полюбить, ни увидеть далекие земли, которые представлял себе только по пыльным старым фолиантам. Танариэль видел мир, который прежде всегда был сокрыт от него древними стенами Круга, только последние четыре года ― и в памяти его вставал лишь Мор, отравленные скверной земли и порождения тьмы.       Инарил прижался к нему с левого бока, заскулил. Мабари сам когда-то наглотался дурной крови и чуть не погиб; слышал ли он эту жуткую песнь?..       Пальцы изрезал острый край какого-то камня. Мгновение боли немного привело эльфа в чувство. Он представлял, насколько жалко смотрелся со стороны, но ничего не мог с этим поделать. Зов сводил с ума, подчинял волю сладостной музыке.       ― Вставай! ― приказал арваарад, и острие меча ткнулось в шею чуть повыше железного ворота. ― Вставай, демон!       ― Я не демон, ― слабо качнул головой Сурана и стиснул зубы. В висках гудело, во рту стоял гадкий кислый привкус, тело била крупная дрожь. ― Помоги мне, ― умоляюще взглянул на Стэна. Протянув окровавленные ладони, тряхнул цепями.       Беззвучно, одними губами повторил:       ― Помоги!..       Тот не шелохнулся. На дне жестоких глаз всех кунари затаился страх: они видели перед собою чудовище.       Когда он сумел подняться, а мир вокруг опасно качнулся, в горло нацелились копья ашаадов. Пес в единое мгновенье вскочил, закрыл его собой, зарычав и вздыбив короткую шерсть. Мабари был единственным существом во всем Тедасе, которое искренне любило Тана, не требуя ничего взамен; Инарил готов был принять смерть ― за него.       ― Я не демон, ― повторил эльф без малейшей надежды убедить каратаам. ― Отпустите меня. Мне нужно на Глубинные Тропы.       ― Не нужно, ― Стэн, приблизившись, крепко сжал его локоть и заглянул в глаза. ― Другой страж говорил о таком. Не время.       ― Но Зов!.. ― крикнул он почти отчаянно. Остальные не спешили опускать оружие и настороженно следили за обоими; мабари не подпускал их близко.       ― Плохое здесь место, ― проворчал Стэн, хмуро уставившись на темные горы, и после кивнул в сторону едва заметной тропы. ― Пойдем по другому пути.       «Тот, кто сдерживает зло» выругался сквозь зубы и закинул меч плашмя на плечо. Он все еще не привык к странностям своего подопечного. Танариэль знал, что каратаамом командует арваарад, и в отряде, имевшем мага, никогда не бывало стэнов, но у них все было устроено по-особенному ― хотя бы потому, что Тан, бас-саирабаз, не принадлежал Кун.       Он с благодарностью принял флягу товарища, сделал несколько глотков, едва удержавшись от того, чтобы опрокинуть в себя весь запас прохладной вкусной воды. Чем дальше уходили от гиблого зловещего перевала, тем сильнее прояснялось у эльфа в голове, будто Зов почудился ему. Инарил притащил невесть откуда огромную раздвоенную палку и, радостно виляя задом, требовал с ним играть. Разгладились суровые лица, мечи спокойно улеглись в ножнах, юноша-карасаад ломающимся голосом, чуть хрипло, но громко и торжественно затянул какую-то боевую песню ― никто не повелел ему замолчать, а пара голосов даже подхватила. Расходились тучи, выпуская из плена летнее солнце, и дорога, показалось всем, стала легче.       Тайник в пещерах разграбили за несколько дней до их прихода, разбив сундук в щепы, расколотив бочки да контрабандные ящики. Следопыты долго, до заката, бродили по округе, но дельного ничего не нашли, и отряд больше не стал задерживаться. Двинулись в обратный путь.

***

      Ночь выдалась ясной и звездной впервые за много дождливых и пасмурных дней. Темнота застала каратаам у небольшого чахлого леска, цеплявшегося корнями кривых деревьев за каменистую почву у подножия Виммаркских гор. Развели костер, поделили паек ― как обычно, только в этот раз Сурана все-таки смог наесться. Арваарад клал полоски жесткого мяса и сухари на широкую ладонь, а эльф осторожно брал их и отправлял в рот. Будь он зашит, ужин вышел бы более унизительным: он видел, как кормили кунарийских магов, проталкивая куски пищи меж толстыми нитками, стянувшими губы. Руки его освободили, как только разбили стоянку, но вылечиться магией не позволили. Все, что оставалось ― остервенело расчесывать багровые припухлости с содранной кожей, только б унять зуд.       Вернулись двое ашаадов, нашли поблизости ручей.       Кунари по очереди потянулись к сверкавшей в темноте тонкой ленте воды. Наполняли фляги, шумно пили и умывались, по-бычьи отфыркивались, вскидывая большие рогатые головы. Сурана должен был пойти последним, но молодой карасаад впереди замешкался, и он сумел проскользнуть к ручью. Танариэль наскоро опустил сложенные ладони почти к самому дну и даже успел сделать глоток вкусной прозрачной воды, как его рывком оттащили за ошейник и рыкнули в самое ухо:       ― Вашедан! После саирабаза никто не станет пить, ты, maraas dathras!       Тан ожидал удара, но его не последовало: руке арваарада не дали опуститься. Эльфа лишь несильно отодвинули в сторону ― чтобы не мешался ― и степенно прошествовали мимо. Сурана признал широкую спину Стэна. Тот неспешно напился, утер капли с подбородка ребром ладони и выпрямился, обернувшись к ним:       ― Паршаара. Я год делил со стражем пищу и воду из одного котла. Это не сделало меня добычей демонов.       Пока смотритель раздумывал над достойным ответом, прочие сочли слова командира разумными и не перестали подходить к ручью. Как все утолили жажду, Суране посчастливилось понаблюдать за речной охотой на кунарийский манер: могучие копейщики, разувшись и закатав штаны по колено, гарпунили рыбин, встав вдоль обоих берегов. Добычу свою потом принесли к костру и отдали молодым. В то время, как они потрошили рыбу, ловко отсекали плавники, головы и хвосты, ходили к воде промывать скользкие тушки и натирали их внутри пахучими специями с родных островов, остальные стаскивали сапоги с натруженных ног, соскабливали глину и грязь с подошв; чистили оружие и рога, стирали с кожи строгий рисунок витаара.       Одну часть рыбы оставили на утро; другую запекли в больших жестких листьях кровавого лотоса, сверху щедро обмазав их прибрежною глиной и сунув все это в угли. Костер потом заставили разгореться с новой силою. Вынутая через какое-то время рыба слегка горчила: из-за листьев. С лотосом рассветным, наверно, получилось бы лучше: из него не зря настойку гонят; крепкую, чуть сладковатую… Здесь он, будто назло, совсем не рос. У третьей части улова небрежно соскоблили чешую и насадили на длинные крепкие палки. Воткнули под углом в землю так, чтобы рыба хорошенько прокоптилась над дымом, и ― беда ― не уследили за огнем. Стэн не стал бранить провинившегося, но приказал ему съесть все эти угольки, чтобы ничего не пропало. С тех, кто не умел аккуратно обращаться со скудными припасами, спрос был большой. В другом отряде, верно, так просто бы юноша не отделался…       Костер после трапезы загасили. Ашаады были высланы в дозор, прочие начали собираться ко сну, расстилать одеяла и циновки, прихваченные из разоренного разбойничьего логова. С собою обычно ничего такого не брали: вылазки редко длились больше дня; к ночи всегда возвращались под знакомые крыши.       Арваарад нехотя, нарочито медленно снял с эльфа ошейник. На ночь Сурана ложился подле Стэна: друг поразительно вовремя умел будить его, вырывать из лап очередного кошмара раньше, чем другие просыпались от его криков, а «тот, кто сдерживает зло» хватался за меч. Так было и сейчас: вскоре они остались вдвоем. Арваарад сперва цепко следил за ними, затем его все же сморил сон. Немного потоптавшись рядом, мабари сбежал в лес по важным своим собачьим делам.       ― Совсем как тогда, правда? ― нарушил молчание Сурана и, задрав голову, уставился в ночное небо. Густые кроны скрывали звездную россыпь.       ― Нет.       ― Почему? ― придвинулся ближе.       ― Здесь нет других, ― коротко отозвался Стэн и сел чуть боком, накинув эльфу на плечи кусачий шерстяной плащ, который взял себе в хижине.       ― Что говорит Кун о небе? Оно неизменно, как и море? ― Тан поправил тяжелую ткань и закутался весь: так, что торчала одна только бедовая остроухая голова. Летние ночи в горах не отличались теплом.       ― Ты задаешь вопросы не тому, кадан. Я не могу ответить. И не должен.       ― Я… хочу понять. Ищу ответы, новую опору под ногами. Вот скажи, Стэн, если бы привычный тебе мир вдруг рухнул… К примеру, ты бы стал тал-васготом…       ― Отринуть Кун ― наивысшая глупость.       ― Я не говорю, что ты должен так поступить! Хотел сказать, что…       ― Нет нужды повторять.       ― Если Кун дает место и роль в мире, почему «серые» уходят? Отчего, если путь Кун ― единственно верный, другие не желают принять его? Если я в прежних рассуждениях своих ошибся? Если дело вовсе не в вере?..       ― Не те вопросы. Снова, ― Стэн покачал головой. ― Теперь спрошу я. Почему лекарь исцеляет больных? Зачем серые стражи убивают порождений тьмы?       Ответ казался простым, лежал совсем близко... Это как можно было бы коснуться звезд, дотронувшись только кончиками пальцев до их отражения в ручье. Сурана крепко задумался и не заметил, как придвинулся еще немного. Теперь их руки, разделенные одной лишь тёмной тканью, соприкасались. В этом крылось что-то неимоверно личное ― и потаённое: Тан боялся, что кунари сейчас же отсядет подальше от него, порченного проклятой магией, но тот остался недвижим.       ― Потому, что иначе больной умрет, а чудовища уничтожат все вокруг.       ― Нет. Думай еще, кадан.       ― Я… не знаю, что ты хочешь услышать. Может быть, потому что лекарь должен лечить, а Страж ― убивать порождений? Потому что так должно быть?       ― Антаам воюет, тамассран учат, серые стражи бьются с порождениями тьмы. Asit tal-eb. Так должно быть. Это лежит в основе Кун.       ― Про небо ты так и не ответил, ― в шутку насупился Тан, поджав губы. Стэн фыркнул в темноту.       ― Бен-Хазрат будет сложно с таким виддатари. Слишком много вопросов.       ― Ты уверен, что я приму Кун? Почему? Из-за того, что мне некуда больше идти?.. Назвав гостем, меня станут удерживать силой?.. Неужели я не смогу уехать в любое время, когда сам пожелаю?..       ― Нет.       ― Ты… прав, пожалуй… ― кисло выдавил маг и сгорбился сильней обычного.       ― Аришок не отпустит тебя. Твои знания нужны народу Кун.       ― Понимаю, ― помрачнел Танариэль. ― Скажи мне, Стэн, останусь я Серым Стражем?.. или мне дадут… новую роль?..       ― Это решать не мне. Завтра будет долгий переход. Спи.       Он замолчал, устроив руки на коленях. Вернувшийся Инарил вальяжно разлегся у хозяйского бока, заставив Сурану вздрогнуть и спешно подвинуться. Мабари имел коварную привычку наваливаться на эльфа, когда укладывался рядом, и Тан, зная его хитрости, всегда был настороже.       ― Ну, где же ты так извозился, приятель?.. ― печально улыбнулся маг, дотрагиваясь до заляпанной бурыми пятнами морды. ― Кровь… Дай посмотрю, тебя никто не тронул?..       Ин недовольно завозился и клацнул зубами. Тан отдернул руку.       ― Он охотился, ― заметил Стэн. ― Это боевой пес, он должен так делать.       ― Это он нам половину мяса всегда добывал, помнишь?.. Удивительное было... время, ― выдохнул Сурана. ― Вокруг Мор, орды чудищ, смерть, огонь, скверна, а мы... идем посреди всего этого ужаса и пытаемся делать вид, будто мы одни и можем справиться с ним... Из сегодняшнего дня это кажется таким глупым…       Они помолчали еще немного. В паре шагов печально вскрикнула ночная птица, возник и пропал крылатый черный силуэт.       ― Странные шрамы. Откуда они? ― Стэн с интересом взглянул на его руку, чуть сощурившись.       ― Эти, на пальцах?.. ― Танариэль отвернулся, пряча улыбку. ― Как бы тебе объяснить… С подобного начинают свой путь все малефикары!..       Заметив, как в один миг посуровел кунари, нахмурившись и подобравшись, он громко расхохотался, вызвав яростное неудовольствие засыпавших воинов. Тан плохо знал кунлат, но общий смысл было легко угадать: его послали прямиком в самые жуткие бездны Глубинных Троп.       ― Ты правда подумал, что я?..       ― Вам, магам, доверия нет, ― проворчал друг. ― Иногда ты удивляешь меня, кадан. Даже имекари говорят мудрее, чем ты.       ― Да, шутка была дрянная, ― согласился со вздохом Сурана. ― Зимой… мне дозволялось выходить. Вместе с учителем. Я был несмышлен, мал и так радовался этой краткой свободе, что бежал, не разбирая дороги. Конечно, постоянно падал на обледеневшей лестнице. Ломал пальцы, резался...       Эльф прикрыл глаза, погружаясь в воспоминания о редких светлых мгновениях детства в Круге, но настойчиво всплывала совсем иная картина: как они с Зевраном сидели на тощем спальнике, прижавшись друг к другу во мраке тесной палатки, и Ворон целовал нежную кожу шрамов на его руках. Ласка ― если ею можно было назвать то, что творил убийца ― была незамысловатой, но Тан уже изнывал от желания. Ему воспрещалось касаться себя. Жестокий, жестокий Зев его мучил!.. Но мучил сладко и трепетно, так, что хотелось еще.       Он не заметил, как Стэн ушел, лишь мелькнула меж деревьев широкая смуглая спина: кунари, видно, снова захотел пойти к ручью. Следовало бы улечься спать: отдельно, как полагалось, но без товарища было холодно, а сонливость прогнали прочь воспоминания, будоражащие тело и дух. Сурана подумал: будь что будет, сегодня решится все.       Негромко свистнул Инарилу, стал спускаться к оврагу, молясь про себя всем богам Тедаса, чтобы арваарад не проснулся и не бросился искать его. Равнодушные дозорные даже не взглянули на него.       ― Где наш большой друг? ― шепнул он псу. ― Ищи!       Тот пригнул лобастую голову к земле и взял след, шустро потрусив вдоль ручья по камням и песку.       Мабари привел своего эльфа в тихое, укрытое от посторонних глаз место. Среди буйной зелени слабо шумел водопад, скатываясь в неглубокую чашу заводи. На большом валуне неподалеку покоились аккуратно сложенные вещи и меч; Стэн неспешно смывал с себя под тугими струями витаар, чужую кровь и пыль, стоя к Суране спиной. Лунный свет выхватывал из темноты каждую мышцу, очерчивая рельефное могучее тело. Воин расплел косы, и волосы роскошной копною, светло-серые и гладкие от влаги, спадали чуть ниже лопаток. Тан с трудом отвел глаза. Почему он раньше не замечал этой суровой красоты?.. И было ли его собственным желанием ― смотреть так?       Взгляд упал на маленькую, с его ладонь, книжицу, лежавшую поверх штанов и перевязи. Не сумев побороть искушение, эльф поспешно стащил ее и опустился на землю, укрывшись за валуном.       На каждой странице оказались рисунки. Много разных набросков, детальных и грубых; эскизы мест и людей, существ и предметов. Были покосившиеся домики Лотеринга, огромные колонны и барельефы Храма Священного Праха, статуи Совершенных в Орзаммаре, ветряная мельница Редклифа и Торговый Квартал Денерима вместе со смазавшимся хитросплетением улиц. Было много рисунков мабари ― в бою и в игре. Товарищей их тоже не забыли: вот Алистер до блеска полировал щит, увлеченно перебирала струны Лелиана, чинила прорехи в их одежке Винн (ее почему-то не стали рисовать исцеляющей). Валялся под кустом с бутылью в обнимку перепивший Огрен, точил кинжалы Зев, Морриган коротала время за черным гримуаром матери у своего отдельного костерка. Тан, единственный из трех их магов, был на нескольких картинках изображен колдующим, и ― в горле вдруг стало сухо, а сердце заколотилось сильней ― его рисовали чаще остальных. Оттого ли, что именно он вел их маленький отряд через моровые земли на встречу с Архидемоном и его ордой, оттого ли, что… Нет, хорошо зная Стэна, смысла иного и не могло быть заложено. Видел ли это Аришок?.. Или в его руки попали только листы, куда воин Бересаада, даже на чужбине верный Кун и долгу, вносил заметки о холодной южной стране?..       Он так увлекся разглядыванием чудесных картин, что упустил миг, когда на страницы пала тень.       Его молча вздернули на ноги и забрали книжицу ― бережно, как величайшую ценность. Танариэлю стало совестно, что он так грубо отнесся к чужому секрету, и, не придумав ничего лучше, спросил:       ― Аришок это видел?       ― Нет.       Это откровение потрясло эльфа сильнее, чем искусные рисунки. Кунари не дозволялось иметь что-то личное: исключение составляли лишь вещи, что делались под руку мастера ― и тетрадь с набросками, утаенная от командования, стала для Сураны поистине великой неожиданностью. Вот уж верно: этот народ был полон загадок.       ― Я восхищен, ― выдохнул он. ― Не знал, что ты так умеешь.       ― Уходи, как пришел. Тебе нельзя здесь быть.       ― Ты беспокоишься, что меня убьют, потому как я сбежал от арваарада? Или потому, что поручился своей жизнью?.. ― Тан резко выпрямился перед ним во весь рост. Заглянул в глаза, высоко вздернув подбородок и постаравшись не коситься на то, как по могучей груди соблазнительно стекала вода.       Друг дернул краешком губ, чуть растянув их ― это обычно означало снисходительную насмешку над ним, неразумным эльфом, не способным понять Кун. Так глядели на неразумных детей, старавшихся подражать взрослым.       ― Кунари не боятся смерти. Это так же глупо, как страшиться грозы или шторма.       ― Значит, волнуешься за меня, ― маг довольно зажмурился и сел, примяв сочную густую траву, скрестил ноги. ― Ты рисовал меня чаще других. Почему?       ― Ты хоть когда-нибудь молчишь? ― в голосе громыхнула сталь; Стэн, опустившись рядом, недовольно качнул головой, и капли брызнули с его волос во все стороны. Тан смешливо фыркнул и закрылся руками. Он, наверное, был безумен: не боялся ярого пламени, скрывавшегося в холодных углях напускного безразличия; готов был раздразнить смертельно опасного зверя, лишь бы увидеть его подлинное лицо…       Кого он любил?..       Зеврана ― или дерзкого Ворона, который упивался властью над чужими жизнями, а между контрактами бросался в омут удовольствий?..       Стэна ― или тот образ скалы, что сложился у него в голове и взращивался глупыми мыслями о его благородстве и причудливой нездешней мудрости?       Что это вообще значило ― любить?..       Было ли любовью его стремление всякий раз скорей возвращаться в лагерь, прижиматься по вечерам к горячему смуглому телу, слушать с блаженной улыбкой всякие нежные глупости, а затем в тесной палатке бесстыдно раздвигать ноги, предлагая всего себя?       Было ли любовью его слепое доверие и восхищение тем, кто смотрел на мир по-иному, над чьей жизнью довлел непонятный и жесткий порядок? Что же крылось за неспешными разговорами у полночного костра, когда они сидели плечом к плечу? Отчего рождалось в ту удивительную пору странное чувство покоя и защищенности?       Из одних вопросов рождались другие ― как реки брали начало из озер, или же били из-под земли неслабеющей струёю ключи, звонкие и холодные.       Он не мог сказать, взаправду любил ли он кого-то, но порою, оставаясь наедине со своими мыслями, спрашивал себя: кто любил его самого?..       ― Позволишь заплести? ― с легкой опаскою придвинулся ближе. ― Или никто не должен касаться твоих кос?       ― Позволю, ― разрешил Стэн, чуть помедлив. ― Но потом ты уйдешь.       ― Обещаю, что отстану, ― полусерьезно согласился эльф, забрался на влажный от ночной росы камень и принялся за дело, усевшись на пятки. Пропустил сквозь пальцы первую прядь.       Тихое место, со всех сторон окруженное скалами, сулило сберечь любые тайны, защитить от всего, что пряталось в глубоких тенях за отвесными утесами. Расслабились сильные плечи, носившие отметины былых сражений, мерно заходила широкая грудь. Сурана отвык заплетать волосы ― прежде его иногда просил Зевран, ― но ему казалось, что выходило недурно: шесть аккуратных кос, тонких, но крепких, туго держали остальную копну, чтоб не лезла в глаза и не мешалась в бою. Танариэль был доволен работой, Стэн, наверное, ― тем, что эльф наконец заткнулся.       ― Твои руки дрожат, ― коротко заметил он, когда Тан неосторожно потянул крупную прядь на темени.       ― Никак не могу выкинуть сегодняшнее из головы, ― пробормотал тот, отворачиваясь. ― Все думаю о васготских женщинах.       ― Ты подарил им легкую смерть.       ― Не одобряешь? ― Танариэль не видел лица, но догадывался о мыслях друга по малейшим изменениям в его голосе. Когда-то, еще в самом начале их знакомства, маг совершенно не различал настроения кунари, полагая, что тот равнодушен ко всему на свете.       Ответа не последовало.       ― Это потому, что любой из них для вас ― зверь?       ― Ты не видел того, что видел я.       ― Маленькая девочка ― тоже чудовище?! ― вспыхнул Сурана, подумав о собственном сыне. Что бы сотворили кунари с ребенком, рожденным от болотной ведьмы и мага? С ребенком, вместившим душу Древнего Бога?..       Стэн промолчал.       ― Я все пытаюсь себя убедить, ― голос эльфа прозвучал высоко и ломко. ― Виммаркские горы изрыты ходами моровых тварей. За ними явились бы ― рано или поздно. Ты ведь сражался с маткой на Глубинных Тропах. Когда-то она принадлежала народу гномов. А ваши женщины…       ― Не наши.       ― Хорошо. Не ваши, ― Тан вскинул руки. Стэн, несмотря на все, что их связывало, оставался все так же упрям. Казалось, что рога, гордость его собратьев, росли у него вовнутрь головы, и, когда он упирался ими в какой-то вопрос, переубедить его не представлялось возможным. Легче было упасть в его глазах ― надолго или вовсе безвозвратно. ― Васготки, обратившись в маток, рожают огров. Помнишь, ты много раз сходился с этими громадинами в бою? Я все пытаюсь убедить себя, что… уберег их от этого. Я убил будущих порождений тьмы. Как должно поступать Серому Стражу.       ― Твои сомнения есть страдания. Страдания ― выбор, который нельзя принять. Ты рассуждаешь подобно мудрейшим из ашкаари, кадан, но лишен цели. Стражи прогнали тебя. Ты считаешь своей роль, которая тебе не принадлежит. В этом нет смысла.       ― Победа в Кун? ― невесело усмехнулся Сурана и, закончив, сполз на прежнее свое место в примятую траву. ― Я не желаю себе судьбы ваших магов, не хочу провести остаток жизни на цепи и с зашитым ртом, Стэн! Не такую цену я готов платить за ответы!       «Я проклят, я слаб, я устал. Взвалил на себя слишком много, и скоро подломятся ноги, рухну. Кто протянет мне руку? Поможет подняться? Кто снимет с меня груз вины и тяжелой памяти? Я хотел бы, чтобы это был ты, но ты не поймешь. Я боюсь пасть в твоих глазах, страшусь сильнее смерти твоего презрения и безразличия. Я вынесу все сам. Молча», ― в том он пытался уверить себя, но отчаянно, до хрипа и сорванного голоса хотел рассказать обо всем, найти утешение на широкой груди, в могучих объятиях. Он каждую ночь падал в бездну страстей и слабостей, будто бы в волчью яму с острыми кольями на дне, и каждую ночь боролся с искушением, с самим собой, с расползавшейся чернотою из сердца.       ― Что значит ― принадлежать Кун? Почему слова Кослуна ― единственно верные?       ― Тамассран учат понимать. Я не должен объяснять тебе. Принадлежать Кун ― существовать, будучи частью порядка, ― Стэн скрестил руки на груди, обозначая этим конец разговора. ― Я ответил на твой вопрос, кадан. Теперь ― уходи.       Последнее слово заглушило и грохот воды по камням, и свист ветра в расщелинах, и шелест листвы. Оно рухнуло на эльфа подобно обвалу, заживо погребло его на Глубинных Тропах, не оставив ни единого шанса выбраться.       «Нет. Не уйду. Помоги мне. Сделай частью своего мира, научи понимать Кун, принадлежать ему всецело ― как ты отдаешь служению этому пути всего себя. Возьми меня. Здесь, сейчас. Мне нужно».       Смелости произнести то, что желало сорваться с губ, он в себе не нашел. Может быть потому, что всеми оставшимися силами хотел отсрочить неизбежное падение, может быть потому, что боялся услышать отказ, стать отвергнутым и презираемым тем, кто был для него примером во всём.       Сурана решил, что лучше погибнет под давящей дланью проклятия, чем еще раз позволит себе даже в мыслях выпрашивать чужую любовь ― и ушел, не посмев обернуться.