Наяву вижу то, что нельзя предсказать, Лед хрустальный в осколках ― назад не собрать.
В умелых руках игла мелькала тонкою серебряной спицей. Кожа вокруг губ горела, проколы мнились почти моровыми язвами, глубоко отравившими плоть. Никогда прежде Танариэль не чувствовал себя так униженно: даже храмовники, глумившиеся над ним в тюрьме форта Драккон, терзали куда милосердней. Ему зашивали рот, и видели это все: без приказа кунари не разошлись. Стэна оттеснили назад, закрыли от эльфа широкими серыми спинами. «Так лучше, ― сумела пробиться сквозь боль живая мысль, ― пусть он не смотрит». Сурана еще хорошо помнил его лицо: спокойное, безразличное к близкой казни. А еще помнил глаза ― разгладившееся темное море после грозы. Воистину неизменное. Любовь, решил для себя Тан, крылась вовсе не в красивых словах, не в ночной страсти, не в нехватке дыханья от поцелуев. Любовь настоящая, тяжелая, будто весь мир, была великой жертвой. Мало кто мог осмелиться на нее, безраздельно отдавая всего себя ради блага другого. Время гасило любовь ― просто, единым коротким движеньем, как люди погружают в темноту жилища. Ее крала смерть, умелой швеей разрезая незримую нить, протянувшуюся между сердцами. Порою от нее оставались только осколки ― она разбивалась сама, не даваясь в руки тем, кто не заслужил хрупкого дара. Сегодня они оба принесли свои жертвы. Пока надзиратель запечатывал ему голос, другой арваарад ― эльф не помнил, чтобы он имел подопечного ― держал его. Одной рукою он сжимал сведенные худые локти, на кулак второй кое-как намотал свалявшиеся немытые лохмы, заставив задрать голову. «Небо сегодня… ясное», ― подумал Тан, рассудком вцепился в то, что видел вокруг. Так приговоренный обращал внимание на все, что попадалось ему по дороге на эшафот, веря в чудесное спасение. Когда последний стежок окончился большим кривоватым узлом, а один из карастенов отдал приказ, воины хмуро потянулись прочь. Оставил его и Стэн; напоследок простился нечитаемым взглядом. Потом Сурану грубо затолкали в каморку на самом дальнем и грязном складу. Кунарийские маги встретили его нестройным мычанием: помнили. Одни вжались в стену, другие угрожающе потянулись вперед, лязгнув цепями, но большинство осталось равнодушными. Иного и не следовало ожидать: оружие, пусть и живое, чувств иметь не должно. ― Давно пора, ― проворчал кто-то из надзирателей; прочие вразнобой закивали. Танариэль совсем не хотел думать о том, что станут творить с ним, только страх все равно болезненно забился под кожу, точно раскаленные иглы под ногти. Безразличие и покорность его были напускными. Закрыв глаза, обратившись в статую самому себе, он позволил арваараду приладить короткий нагрудник с наплечниками. Новый ошейник, подобный огромному воротнику, был намертво теперь спаян с доспехом. Следом настала очередь тяжелых, сделанных не по мерке наручей с хитрым замком и с ними ― широких браслетов на щиколотки, меж которыми натянуты были звенья. После эльфа толкнули на тощий лежак у самой двери. Тело заныло под весом железа, а от звона, с которым обновки ударились о камень стены, тут же разболелась голова: виски точно бы сдавил тугой обруч с гвоздями острием вовнутрь. Танариэль съежился и опустил глаза в пол. Лишь странная тень возле ног заставила его взволнованно поднять взгляд. Над ним железной змеей извивалась длинная цепь с крюком, покрытым бурыми пятнами. Ладони вмиг похолодели ― сделалось страшно. Сурана представил, как это острое жало поддевает кожу, вонзается между лопаток и даже при малой попытке его вырваться все глубже входит в плоть. Он постарался незаметно отползти немного в сторону, чтобы жуткий крюк не качался над головой, но тело отказалось слушаться. Арваарад возвышался над ним, сжимая в кулаке жезл. Зло блестели глаза, суровое лицо перекосило. Пальцы давили на какую-то особую гравировку, и Тан понял: его обездвижили. Пока руки ему заводили назад и с тихой руганью продевали крюк в цепь между наручей, маг лихорадочно размышлял ― живость ума еще никуда не исчезла. Он видел раньше, как с помощью жезлов гномы управляли големами, и махины из камня и стали послушно выполняли любую команду… Этому было лишь одно объяснение; неужели и здесь… лириум?! Вставленный в ошейник, браслеты и жезл, пропитавший нити?.. Источник сил ― и в то же время цепь, куда прочнее стали?.. Арваарад закончил и отошел, но освобождать Танариэля от невидимых пут не торопился. ― Камек, ― обратился он к свободным надзирателям позади себя спокойно и властно. Один из них неторопливо добрался до ларя в углу и вынул на свет вытянутый сосуд с узеньким горлом и резную плошку. Последнюю закрывала крышка, но по краям хищно сверкали голубые всполохи, то пропадая, то возникая вновь. От безобидной на первый взгляд посуды веяло ужасом и холодом ― Сурана мог бы поклясться, что кожею ощутил их. Он не помнил, что на кунлате означало слово «камек», но чувствовал: его ждало нечто похуже зашитого рта. Крышку аккуратно отложили на приготовленную циновку. Плошка была столь мала, что эльф, как ни силился разглядеть содержимое, по-прежнему наблюдать мог только его свечение. ― Воду, ― вновь приказал его смотритель, и со двора незамедлительно внесли полное ведро. Разбавив камек в сосуде и встряхнув его пару раз, он ворчливо пояснил остальным: ― Он не должен забыть, как сражаться с порождениями тьмы. У Тана все застыло внутри. Он принес в жертву не одну только свободу, но еще и память?.. Может быть, вдобавок и разум? Что еще он должен отдать за жизнь того, кого прежде любил?! «Не любил», ― глухо отозвалось сердце. Не любил. Ни мужчину, ни женщину… Ни себя. Ради чего тогда это всё?.. С мольбою ― бесполезной и жалкой ― Танариэль смотрел, как арваарад неотвратимо и грозно приближался к нему. Затем схватил за волосы на темени, принуждая откинуться назад, и в угол губ, туда, где было нарочно оставлено больше места, просунул узкое горло сосуда. Гадкое зелье опалило глотку. Камек на вкус оказался горше, чем кровь порождений тьмы, лекарство Архитектора и лириумная настойка вместе взятые. Последние капли еще не упали на язык, а беспамятство уже брало свое. Сознание гасло вместе со светом в глазах, но пока силы до конца не оставили его, он поклялся себе не забывать, кем он был и откуда пришел.***
Зыбкое зеленое марево казалось знакомым. Черные руины, исчерченная провалами сухая земля, обращавшаяся на новом шаге в болото ― тоже. Он не знал ― не мог вспомнить ― что это было за место, но чувствовал: опасность окружала со всех сторон. Самого себя он сравнил бы с мухой, угодившей в паутину, что в беспечности слишком поздно увидала сеть. Он решил остаться в месте, которое счел самым надежным поблизости ― на большой площадке, кончавшейся с одной стороны обрывом, а с прочих окруженною арками и колоннами. Она походила на древние арены и отчего-то манила к себе со страшной силою. Он касался призрачного камня ― пальцы проходили насквозь; блуждал меж древних осыпавшихся коридоров, где кусочки выцветших мозаик хрустели под ногами, словно кости; ― и неизменно оказывался в центре, на виду у тысяч невидимых глаз. Их жадные взгляды бесконечно скользили по коже. Оттого делалось жутко. ― Кто здесь? ― крикнул он, озираясь, и не тотчас понял, что слова прозвучали на самом деле, всколыхнули странное марево, на мгновенье разорвали гнетущую, липкую тишину. Не веря, дрожащей рукою он коснулся губ: ни одна нить не соединяла их! Тяжелый доспех и цепи не исчезли никуда, но голос... голос был свободен! Широким шагом, чуть нервным, он еще раз обошел свою вотчину. Площадь эта ― решил ― будет принадлежать только ему теперь, ведь здесь он вновь становился прежним!.. Только каким он был ― тот, прежний?.. Захотелось вдруг повторить слова, которые он поклялся себе помнить. Набрав побольше воздуха, громко начал: ― Я... Что-то тяжелое и горькое всколыхнулось в груди. Не мог, не мог забыть! Попробовал снова: ― Я!.. Осекся. Опустил голову. Дальше следовало имя... Какое?.. Да и было ли оно ― имя?.. Глупые камни не желали подсказать!.. Он растерянно осматривался, узнавал места ― это была Тень, страшная Тень, где повсюду поджидали демоны! ― но о себе не мог вспомнить ровным счетом ничего. Мешало еще чье-то неясное присутствие в мыслях: тихое, но назойливое, как крутящаяся за ухом мушка. Может быть, все же показалось?.. Марево внезапно скрутилось в тугие вихри, поднялась буря. Все начало изменяться стремительно, в едином порыве: Тень перекраивала себя вокруг него, лишь он оставался неизменен посреди ее буйства. «Прилив начинается и заканчивается, но море неизменно», ― раздалось в голове. Эта мудрость была знакома ему; он часто слышал ее от кого-то… важного… Он зажмурился ― крепко-крепко, до тусклых всполохов во тьме сомкнутых век. Огромным усилием воли вспомнил: этой мудрости научил его тот, кто был подобен хмурым скалам над морскою волной, могучий и твердый. Кто же?.. Распахнул глаза, почуяв неладное. Тень успокоилась. Исчезли алчные взгляды ― то многоокое чудовище, следившее за ним, заснуло?.. Руины скрыл тяжелый сизый туман. Он уловил какое-то движение в нем. ― Это ты, дитя мое? ― мгла выпустила из своих объятий бледную эльфийскую женщину. Следом за нею вышел хмурый мужчина, но шаги не затихли. Со всех сторон скользили тени, печально тянули руки. Их шепот сливался в безумную молитву, где одни голоса подхватывали другие; эльфы раскачивались в такт словам ― движение волн бывало спокойнее, чем они. ― Thanariel, ma da'len!.. ― Сердце мое, отзовись!.. ― Обними свою мать, Танариэль!.. ― Дай коснуться тебя, сын!.. ― Ты стал так красив!.. ― И силен!.. ― Подойди!.. Подойди!.. Завороженный, он шагнул навстречу. И еще, и снова, пока не оказался от кольца стенающих душ на длину вытянутой руки. Взглянул одной из женщин в глаза ― и рухнул на колени, в отчаянии стиснув виски. Память, что отняли у него, вернулась, обрушилась, словно лавина, подняв в груди волну нестерпимой боли. Он ощутил, что сердце вот-вот разорвется и прокричал: ― Прости меня, мама! Эхо ударилось о руины, скрытые в тумане ― и смолкло. Узкая ладонь коснулась щеки. Коротко погладила. Он устроил свою поверх, притянул ближе, стал беспорядочными виноватыми поцелуями покрывать холодные тонкие пальцы. ― Останься с нами, Танариэль, ― нежно прозвучало над головою. ― Останься со мной. Он хотел согласиться, кинуться в объятия родных, но в какой-то миг ему стало тревожно. Кольцо призраков сжималось, лица их были теперь искажены не страданием, но злым торжеством. Он сбросил с себя руку и вскочил. Отшатнулся. ― Ну, что же ты, глупый?.. ― Вы умерли, ― едва слышно прошептал он. ― Вас нет... Это... иллюзия... Игры демонов!.. Попятился. Ноги вдруг сделались чужими. Упал. ― Мы мертвы, потому что это ты позволил нам умереть! ― в пустых глазницах матерей клубился мрак, изорванные подолы грязных серых платьев были забрызганы кровью, на шеях чудовищными ожерельями темнели следы больших пальцев. У отцов строгую опрятную одежду и фартуки запятнали багровые потеки; головы у каждого были разворочены, левые руки висели плетьми. ― Ты не должен был рождаться! ― Я никогда не хотела ребенка! ― Я желал задушить тебя еще во младенчестве! ― Ты ― не тот сын, которого мы заслужили! ― Почему ты был жив, когда нас убивали? ― Почему ты не отомстил за нас? ― Ненавидим тебя! ― Проклинаем тебя! ― Хватит! ― он вложил в голос всю силу, чтобы перекричать их. ― Хватит... ― добавил устало и хрипло. Кольцо сомкнулось. Бледные, полупрозрачные тела разорвало, и перед ним возникли демоны. «Это плата, ― пришло запоздалое озарение. ― Плата за все, что я совершил. Они разорвут меня». Басовитый хохот и шипение не смолкали. Он попытался воззвать к своему льду, чтобы дать отпор, не позволить тварям Тени коснуться его ― но тот не откликался, не покалывал привычно пальцы, не холодил середину ладоней. «Я проиграл».***
― Командор, вы не посмеете!.. Наши семьи... ― у капитана городской стражи дрожали губы, меч давно выпал из ослабевшей руки. Остальные выглядели не лучше: растерянные, напуганные, они взирали на него с мольбою в глазах, но он ответил жестоко: ― Если я не сделаю этого, скверна расползется по всему Ферелдену. ― Создатель проклянет тебя! ― выкрикнул зло кто-то из молодых солдат, но он уже подносил факел к обмотанному промасленной ветошью снаряду баллисты. Пламя взвилось яркими языками. Он скривился, когда дым ударил в ноздри, и торопливо приказал: ― Взводи. Ни один из тех, кто прислуживал у грозного орудия, не сдвинулся с места. Выругавшись сквозь зубы, оттолкнув пару оцепеневших солдат, он управился сам. Раздался грохот. В небо взвился клуб черного дыма. Сначала тихо, а потом все громче и надрывнее зазвучали голоса отчаявшихся людей. ― Церковь, ― упавшим голосом произнес Натаниэль. ― Ты попал в Церковь. ― Нет! ― к нему кинулась Сигрун, уцепилась за руку. ― Больше не дам! ― Больше у нас нет времени, ― мрачно отозвался он. ― Иначе Башня Бдения падет. Оправив мантию, перехватив удобнее посох, обернулся к страже: ― Довершите начатое мной. Сожгите город. Спасите Ферелден. Его гордыня сгубила Амарантайн.***
Инарил, истекая кровью, рухнул у ног. А у него в груди поднялась такая злоба, что он не хуже пса вгрызся бы убийцам в глотки!.. Ударил, чувствуя, как от избытка магии сводит пальцы. Он сам стал бурей! Распался на колкие льдинки, а затем собрал себя воедино в холодный вихрь! Искрящиеся копья окрасились алым, тела послушно дергались на них, а земля жадно вбирала кровь. Вот жертва его гневу! Вот жертва отчаянью! В какой-то миг он стал больше, чем вьюга, разделившая с ним один плач. Ледяной саван покрыл дома снаружи, проник сквозь щели внутрь. Он кожею ощутил, что время застыло ― как река, позднею осенью скованная льдом, ― и будто увидел всех за зеркальными стенами. Здесь семья готовилась к трапезе. Мать замерла с двумя мисками в руках, приоткрыв рот ― звала к столу. В соседней комнатке дети не успели окончить игру ― так, отнимая друг у друга куклу, остановились навек. Тут у старухи, устроившейся на колченогом стуле, укатился под кровать клубок. Тощий кот успел к нему первым, но торжество его не продлилось долго. А там рыбак чинил сеть. Она так и осталась лежать на его коленях спутанной куделью, а трубка примерзла к губам. Старики, дети, женщины, мужчины ― ледяные фигуры; каждая ― со своей судьбой ― окружали его, и не было ему худшего осуждения, чем холодная их немота. Но она не трогала его. Гнев и отчаянье были плохими советчиками: они ничего не оставляли от сердца.***
Под крышей долго уже разносился гулкий храп. Теперь до самого рассвета можно было не бояться, что кто-то застанет его за постыдным занятием. Одна рука сама потянулась к завязкам штанов, другая ― к искусанным в нетерпении губам. Как легко и сладостно было представлять ночами их близость, и как трудно было днем вести себя привычно, не допускать во взгляд желания, в голос ― хриплой страсти!.. Тело ― порочное, податливое ― горело теперь под пальцами. «Так должно быть!» ― прозвучал над его головой торжествующий рык, темнота отступила, разъехались стены, а сам он оказался посреди залитого солнцем лагеря. Казалось, все должны были повернуться к нему, возникшему из ниоткуда, хватать, заламывать руки ― разве не боялся магии этот суровый народ?.. ― но никому не было дела. Взгляды все устремили на того, о ком грезил он, кому желал отдать всего себя без остатка. Тот на коленях стоял подле него, а могучей шее грозил сверкающий клинок. Вот меч поднялся... опустился… А он… не смог сдвинуться с места. Не смог помешать. Гордая голова покатилась по пыльной земле, оставляя за собою рваный след багровых пятен. Глухо упало тело, а к нему, еще не пришедшему в себя, потянулись со всех сторон сильные серые руки, жадно ощупывая. Потом кто-то сдернул остатки его одежды, прижал к земле, и… Его желания могли стоить прочим жизни.***
― Я… чудовищен, ― отрешенно прошептал он, когда пытка памятью кончилась. Распластанный на сухой земле, ослабевший, он все еще пытался отыскать в себе следы прежней могучей силы. Демоны приближались. «Против стольких не выстоять», ― мелькнула предательская мысль. Лед отказывался внимать. Он успел лишь заметить пламенную пасть Гнева, первым подобравшимся к нему, а затем белая вспышка ударила по глазам. ― Он вам не достанется! Темные силуэты бестолково закружили рядом, вскидывая лапы к глазам. Они сталкивались меж собою ― и отступали; иные со злобным рычаньем падали в пропасть. Свет не гас, становился с каждым мигом сильнее, заполнял собою все вокруг. Он попытался закрыться от него ладонью, но чьи-то пальцы перехватили ее. Дух в призрачных доспехах, держал крепко. ― Ты кто? ― только и смог выдохнуть он. ― Я ― Доблесть. Когда он неуклюже поднялся на ноги, дух с силою, так, что стало почти невозможно дышать, прижал вторую руку к его груди ― прямо напротив сердца. ― Никогда не забывай, что должно быть здесь. Он вздрогнул всем телом, поежился, повел плечами и выдохнул ― свободно, будто все цепи с него пали. На плечах заискрилась привычным холодом тончайшая мантия, слабое глупое сердце оделось блестящим ледяным панцирем. Он обернулся к Доблести, горя желанием благодарить ― но дух уже исчез, забрав с собою и свет. Демоны вновь ринулись на него. Теперь он был готов. Когда последний из них с гулким ревом растаял в изменчивом мареве, Тень отпустила его.***
― Глаза не такие! ― после напряженного молчания наконец произнес арваарад и нахмурился. Несколько минут он угрюмо разглядывал эльфа, приставив ему к горлу клинок ― повыше кадыка, где ошейник оставлял кожу открытой. ― После камека ― другие! Трое иных надзирателей, устроившихся позади него словно советники, согласно кивнули. А в следующий миг один из них, скрестив руки на груди, произнес что-то, что прочим пришлось не по нраву ― и загромыхал отрывистый кунлат. Тана болезненно обездвижили: он чувствовал себя так, будто был прибит гвоздями к полу и стенам. И поделать с этим ничего не мог ― только смотрел настороженно и старался не выказывать страха. Он едва отвоевал память у гадкого зелья; если его напоят этим во второй раз… Тогда не спастись. Он снова все потеряет. От голосов, рычащих незнакомые слова, хотелось трусливо стать меньше: съежиться и уткнуться лбом в колени. Он непременно сделал бы так ― если б только сумел двинуть хоть пальцем. Еще было холодно: из-под двери дуло, из тощего лежака вовсю лезла солома, да и небо за маленьким решетчатым окошком грозилось дождем: близившаяся осень, по-портовому промозглая, стремительно теснила душное лето. «Те, кто сдерживает зло» спорили яростно, но недолго: его надсмотрщик, выдав гневную тираду и в сердцах вскинув руки к закоптелому потолку, быстрым шагом направился к страшному сундуку с камеком. ― Твой саирабаз скорей станет верить демонам, чем тебе, ― недовольно проворчал арваарад, чистивший меч в дальнем темном углу. Маг, что послушно сидел рядом, скрестив ноги, был ровесником своего смотрителя, если не старше. Дряблая серая кожа обтягивала некогда могучие мышцы, на спиленных рогах виднелись глубокие трещины, жилы на его шее крупно тряслись всякий раз, когда он сглатывал, но глаза, пусть и тусклые, выдавали живой, неподавленный ум. Танариэль не заметил следов побоев; да и вряд ли один старик колотил другого: преклонный возраст взамен дряхлеющего тела одаривал мудростью. Он поймал себя на мысли, что завидует. ― Сколько нужно, столько и стану давать! ― грозно рявкнул в ответ его надзиратель. Хлопнувши крышкой, вытащил и камек, и сосуд. И все повторилось.***
Уже четвертый день Инарил лежал у далекого мрачного склада. Ждал, устроив голову на скрещенных лапах. Изредка дергал ухом, заслышав знакомые голоса. Иногда поднимался и, поскуливая, скребся в дверь. Никто не отпирал, ― и он возвращался на прежнее место. Мок под дождем, неохотно отряхиваясь от холодных капель, в полусне терпеливо сносил зной, вывалив язык. Он не мог уйти. Те, кто раньше пытался увести его или накормить, вскоре стали держать свой путь по широкой дуге: хорошо, видно, запомнили искусанные руки. Рогатые великаны заперли хозяина и не пускали его к нему ― разве были они по-настоящему добры?.. Ин должен был ждать: как тогда в большом городе, полном огня и мертвых чудовищ. Люди вокруг ликовали, звенели оружием, а Инарил носился от одних ворот к другим, взволнованно заглядывал в солдатские лица: может, этот знает, почему его мага все нет?.. Или вон тот?.. Праздновавшие победу даже не замечали его. Лишь друзья хозяина, что собирались по вечерам у большого лагерного костра, разделяли с ним тревогу. Когда они наконец решились отправиться на поиски, четыре темных силуэта показались из дымной пелены. Устало брела болотная ведьма, опираясь на покореженный посох; большой молчаливый воин с добрым сердцем припадал на одну ногу; бледного хозяина, совсем безоружного, тащил на себе эльф, из-за которого Ину не стало места в палатке ― прежде смешной и хитрый, а теперь испуганный и беспокойный. Мабари бросился навстречу, повалил своего мага, начал обрадованно вылизывать ему лицо. Хозяин смеялся ― измученно, но искренне, пытался спихнуть с себя. Инарил и сам отскочил, когда увидал, что ему больно. «Все хорошо, приятель, ― шепнул тогда его эльф, поднимаясь. ― Все хорошо. Я ведь тебе обещал ― и вернулся». Это случилось давно, но мабари помнил.***
Прошло пять ночей. В то утро, когда не стало больше сил ни подняться, ни подать голос, Инарил заслышал знакомые шаги и почуял запах железа, кож и моря. К нему пришел тот единственный, кому пес еще верил. Он слабо шевельнул обрубком хвоста и повернул голову, чтобы лучше видеть. Добрый молчун раздобыл для него миску с водой и немного мяса ― и поставил все совсем близко от его носа. Ин отвернулся. Пока хозяин не выйдет из-за страшной двери, он не станет есть. ― Он не одобрил бы, ― раздалось сверху, и в следующий миг тяжелая ладонь легла меж ушей. Ин клацнул зубами: если станет мешать, тоже получит отметины от клыков!.. Но рука тут же исчезла, а воин, постояв немного и уверившись, что намерения его тверды, ушел. Час спустя Инарил разрешил себе вылакать воду, но к мясу не притронулся. Сел кое-как ― лапы слушались плохо ― и, запрокинув голову к серому небу, протяжно завыл. Плакал он долго: краем уха услыхал, что из-за того его стали бранить. Большой друг хозяина вернулся. Дверь приоткрылась. В черном зеве проема появилось рогатое чудище с перекошенной мордой. Инарил зарычал, припал на задние лапы: злое существо стояло между ним и хозяином! Если перегрызть ему горло, можно попасть внутрь! ― Вашедан! Убери пса, стэн! Еще раз завоет ― и ему пасть зашью! Инарил приготовился прыгнуть, уже почувствовал, как отрывается от земли ― но оказался жестоко обманут: могучие руки обхватили его поперек тулова, легко удержали на месте. ― Тихо, ― прозвучал суровый приказ. Ин обиженно тявкнул, попытался извернуться, укусить: неужели не понимает?.. Он ведь мог бы помочь, если б захотел!.. Дверь захлопнулась со скрипом, вновь сокрыв эльфа от него ― только тогда Инарила отпустили. Вконец обессилев, он лег и тихо заскулил. Жалобно поднял глаза ― воин был мрачен. Злоба чудищ ему тоже не нравилась. Без единого слова он взял мабари на руки, будто бы он был пушинкой. Инарил даже не успел перепугаться: под брюхо скользнули широкие большие ладони, высоко подняли над землей. Его отнесли под ту крышу, где все они раньше спали вповалку, и можно было уткнуться в хозяйский бок, почувствовать, как тонкие руки обхватывают шею, а прерывистое дыхание становится ровным и тихим. Кроме них там жило много серых великанов, но эти были нестрашными, втихаря подкармливали его чем-нибудь вкусным. Хозяина обходили стороной, косились, но к нему всегда были добры. Встретили их сейчас тяжелым молчанием. Ина с осторожностью опустили на лежак, где прежде спал его эльф. ― Хорошо, что ты его принес, ― сказал кто-то. Глаза закрывались, бессонные ночи брали свое. Инарил завозился, устраиваясь удобнее, в благодарность лизнул слабо большую натруженную руку… И уснул.***
Шли дни. Становился холоднее воздух, все чаще ночами шелестели дожди. Пахло тревогой и кровью: Инарил всякий раз чувствовал это, когда высовывал морду на улицу. Мабари по-прежнему тосковал. Крутился у темной страшной двери, понуро бродил по лагерю и редко, лишь когда сквозь сизую пелену тяжелых облаков пробивалось тусклое солнце, замирал на ступенях, сбегавших к мутной соленой воде. Оттуда наблюдал за кораблями и людской суетой, лениво гонял от себя наглых жирных чаек, а потом плелся обратно под теплую крышу, на циновки, все еще хранившие запах хозяина. Добрый молчун, что забрал его, мрачнел с каждым днем. Инарил много раз заставал его за одним и тем же занятием: воин подолгу сидел недвижно, скрестив ноги и устроив меч на вытянутых руках; едва слышно шептал слова на незнакомом резком языке. Это походило на странный полусон и пугало мабари. В такое время он старался вести себя тихо и не мешать. Однажды, когда темно-синие сумерки уже вплыли под крышу в кособокое окошко, пес услыхал разговор, оставивший после себя смятение и тревогу. ― Арваарад истратил на него весь камек, стэн, ― сказал важный рогатый великан, заявившийся к ним, когда они уже ложились спать. ― Его разум теперь глупее, чем у народившегося имекари. Даже из своего угла Инарил почуял кровь. Друг хозяина так сильно сжал кулаки, что изранил ладони; но в лице не переменился. ― Аришоку нужен был серый страж. Не виддат-бас, не помнящий ничего. ― Такова воля Кун! Так должно быть! ― в пламени светильников злая тень словно выросла, распухла, вобрав в себя всю черноту из темных углов. Мабари спешно поднялся с лежанки, подошел, прижался к чужим ногам, выпрашивая ласку. Чувствовал: даже такому большому и суровому мужчине нельзя было сейчас оставаться одному. Тяжелая рука легла меж ушей, и твердо послышалось тихое: ― Так должно быть. Вновь взяв в руки меч, воин просидел с ним до рассвета. Пролетело еще несколько дней. Холодным утром, когда туман с моря рассеялся, а колкий воздух сделался прозрачен, дверь ночлега отворилась, глухо ударившись о стену. На пороге выросла огромная рогатая тень. Вздрогнувший от громкого звука Инарил понял: за ними. Быстрые сборы прошли за короткою раздачей приказов. Воины с жарких островов, очутившись на улице, смешно передергивали плечами, ежились: теплых плащей никто не носил. Мабари от осеннего холода спасала толстая шкура. Все собрались на площадке возле ворот, но дальше не двинулись: ждали кого-то еще. В нескольких шагах от них раздался скрежет, лязг и тяжелая, измученная поступь. Звуки не предвещали ничего хорошего, Ин настороженно прижал уши к голове и взглянул в ту сторону. Чудовище, заключенное со всех сторон в железо и ведомое на цепях, пахло хозяином.***
С «серыми» схватились уже перед тем, как разбить стоянку. Два тал-васготских саирабаза убили четверых и троих ранили, прежде чем до них добрался их собственный. Без него ― не признать это было бы неразумно ― бой бы проиграли. Эльф, чей сложный рисунок несведенных шрамов дополнился извилистыми следами молний, забылся в тревожной полудреме дальше всех от костра: арваарад никогда не пускал его к огню, чтобы извращенной сутью своей тот не осквернил чистого пламени. Сон его чутко сторожил пес. Такая преданность заслуживала уважения; и оттого мабари никто не гнал, вот только… саирабаз не узнавал его. Покорный, потухший, он лишь смотрел вперед пустыми глазами из-под своей маски не по размеру и бил льдом, когда арваарад велел ему. Камек все равно что убил его душу. Особый приказ аришока вновь отправил их из города на берег, прозванный басра Рваным. Это походило на опалу: пещеры и схроны обыскивали много раз, но Писание не нашли. Откуда было взяться книге в разоренных тайниках?.. Стэн, прикрыв глаза и привалившись спиною к большому, теплому еще камню, чистил Асалу и следил за стоянкой, разбитой меж валунов у кромки морской. Место для нее выбрали удачное: безветренное, чистое, а пищей огню стали обломки дерева и сухие подводные травы, выброшенные недавним штормом. Взгляд ненадолго задержался на эльфе. Кадану досталось крепко. Вылечиться магией ему, как полагалось, не дали, но отчего-то не наложили и повязок. От ран его душно пахло скверной, и даже густая дымная пелена не могла скрыть этой вони. Бойцы каратаама все как один морщились и старались устроиться с подветренной стороны. Стэн жалел, что в лагере не было мудрых тамассран. Они осудили бы арваарада за излишнее рвение: страж многое мог рассказать о порождениях тьмы и скверне. Тамассран нашли бы достойное место ему, и знания его и силы послужили бы на благо всем. Поступок кадана не желал забываться. Стэн видел такое не раз, да и знал, что у басра это действие означало. Ни упражнения, делающие дух твердым, ни многократное повторение в часы отдыха песен из Кун не приносили покой, не возвращали прежнюю ясность мира. Только битва и кровь врагов на клинке. Последнего теперь было в избытке… Он прогнал дурные мысли, принявшись за работу усерднее. Неразумно было печалиться о неслучившемся… и размышлять обо всем остальном, что бы оно ни значило. За скалами темно-алое солнце погружалось в неспокойное море, окрашивая рыжим спины высоких волн. Чуя приближение шторма, громко плакали чайки. Густая беззвездная ночь наползала с холмов. На миг стэн сжал рукоять Асалы крепче, поднял голову, прислушался. Затем вздохнул едва слышно и вновь сделался спокоен, вернувшись к прежнему занятию. Отметил про себя, что выставленный дозор никуда не годился. ― Твой шаг все еще громкий, ― тихо сказал он сгустившимся сумеркам. ― И я рад тебе, Стэн, ― весело отозвалась темнота. ― Приятно видеть, что в нашем изменчивом мире хоть кто-то являет собой оплот постоянства. ― Ты прибыл зря. Страж теперь принадлежит Кун и отправится в Пар Воллен, когда настанет время. Невидимый убийца позади его валуна наверняка оторопел и застыл с раскрытым ртом. Позже, когда дар речи вернулся к нему, произнес хрипло: ― Он не мог… сам решиться на такое. ― Это ― выбор. Asit tal-eb. Так должно быть. ― Но его ли выбор? ― продолжили настаивать из тени. Стэн нахмурился. Убийца был важен кадану, но всегда заслуживал хорошей трепки. Лишь его слепое невежество вызывало снисхождение и жалость. ― Не все из нас отличаются моим терпением. Уходи. ― Я хотел бы услышать все от него, но если так ― что ж, я уйду. Только сперва дозволь мне сделать кое-что. Убийца возник в круге света, ашаады схватились за копья, но стэн приказом остановил их. ― Страж молил меня о помощи, а я, конечно же, не смог ему отказать. Вот оно, ваше Писание Кослуна, ― на камни лег тяжелый фолиант. Стэн вскочил. Оказавшийся ближе всех карашок оттолкнул эльфа и поднял священную книгу. ― Talan… ― благоговейно прошептал он. Подтянулись остальные, Писание пошло по рукам. Один арваарад не покинул своего поста и с мечом наголо встретил подошедшего. ― К саирабазу нельзя приближаться, бас! Кто он такой?.. ― Он сражался с Мором вместе со мной. Тебе лучше не видеть, ― стэн несильно сжал тонкое плечо, остерегая, но антиванец упрямо шагнул вперед. Дремлющий мабари повел носом, открыл глаза и вскочил с радостным лаем, завертелся у их ног. ― Здравствуй, дружок! Помнишь меня? ― лицо усевшегося на корточки эльфа немедля облизали, и он долго утирался рукавом, щуря хитрые глаза. Пес стал елозить спиною по редкой траве ― выпрашивал, чтоб ему почесали пузо. Эта возня разбудила саирабаза. Он заворочался; стэн снова попытался выпроводить со стоянки убийцу, но было поздно. Кадан повернулся, окинул их пустым взглядом и слегка разомкнул стянутые нитками губы, силясь что-то сказать. Раздался приглушенный вздох ― и только; после он опять провалился в беспокойный сон раненого. Слабая рука упала на песок. Пальцы схватили воздух вместо короткой шерсти на теплом боку мабари. Тот, бросив игру, сразу лег подле хозяина. ― Ужасная жестокость, ― пробормотал убийца и сделал еще один шаг. В грудь ему нацелилось острие клинка, и лишь тогда он отступил: легкая броня под плащом не выдержала бы удара. ― Можно мне попрощаться с ним?.. Клянусь, потом я уйду. Стэн махнул рукой, дозволяя. Следовало вернуться в город, доставить Писание аришоку и скорее отплыть от опостылевших белых стен, замаранных грязью людской лжи и невежества. Он направился к остальным, раздавая приказы, но в шуме быстрых сборов все же разобрал отдельные слова: ― Здравствуй, мой милый Страж. Годы и скверна… годы и скверна не пощадили тебя, но ты все так же прекрасен… Жаль, что более мы не увидимся. Если таков твой выбор ― что ж, я приму его, хоть душа моя и разорвана в клочья. Остается надеяться ― ты счастлив. Эльф неприметной тенью понуро устроился у костра и недолго грелся, уставившись на руки, ― до тех пор, пока пламя не залили. Арваарад поднял саирабаза ― неспешно и сонно, покачиваясь под тяжестью железа, тот покорно двинулся за смотрителем. Когда каратаам выступил, убийца исчез, слившись с тенями валунов.***
Шли быстро. Солнце уже рухнуло в море, на берег пала холодная осенняя ночь. Поднялся ветер, растрепал ярые волны. Кто-то из ашаадов заприметил впереди всполохи, о чем тут же доложил, а потом в просоленном воздухе отчетливо запахло дымом. Каратаам прибавил шагу. На холм, отделявший от них Киркволл, не вбежали ― взлетели, беспощадно сминая цепкие заросли. Город пылал. Стэн сильнее сжал пальцы на Писании. Аришок все же выплеснул огонь на улицы, позабыв истинную причину того, зачем он привел их в людской город. Не было чести в резне, которую устроили там по его приказу; лишь Том Кослуна мог даровать прозрение его слепым глазам и заставить вспомнить волю Кун. Потому долгом их было добраться до того, кто вел антаам, и сберечь любой ценою книгу. Та отправилась в крепкую поясную сумку. Вскинутую на плечо Асалу устроил удобнее, чтобы не перевешивала. Другие последовали его примеру и стали осторожно спускаться с крутого холма. Последними до подножия добрались кадан с арваарадом. Мабари остался наверху, среди жестких трав, достававших ему по брюхо. Он беспокойно вертелся, порывался следовать за ними, но отступал, взрывая землю и скуля. Сбежать здесь, не повредив лап, он не сумел бы. В иное время стэн помог бы ему ― сейчас им нельзя было терять ни мгновения. Умный пес это понял. И кинулся обратно, шумно продираясь через кусты.***
Узкая полоска Имперского тракта, уходившего на запад, сверкала белизной древнего камня. Сделав еще несколько шагов, Зевран перевел дух. Дорога не выдалась трудной даже в темноте, а все же ноги предательски подгибались. Трактир, где оставил он трех коней: своего, для Танариэля и на смену ― был близко, но его покидали силы. Впервые увидав с корабля высокие стены Киркволла и огромные бронзовые фигуры рабов, в скорби своей закрывающих лица руками, Араннай подумал: у него достанет сил вытащить Сурану из этого неприветливого города. Ради книги кунари пойдут на все. Даже отпустят Серого Стража, в котором так отчаянно нуждаются. Он ошибся. Ошибся жестоко и глупо. На вилле Зев уже подготовил для него комнату и даже выкупил у антиванского Круга несколько редких томов по стихийной магии; не успел лишь распорядиться насчет будущей лаборатории: капитан нанятого судна в стремлении угодить Гильдмастеру ужасно торопился доставить его в Вольную Марку. Он и сам летел вперед: волнительно было представлять встречу после стольких лет. Три года ― большой срок для того, кто заправлял гильдией убийц и знал, как мимолетно на самом деле течение жизни. Теперь Зевран возвращался один. Зябко закутался в плащ. Холодная марчанская осень приходилась вовсе не по душе ему, цветку жаркой Антивы. Сыпал мелкий противный дождь, ветер швырял капли в лицо, а на душе совсем было премерзко. Вдалеке показались тусклые огни трактира; Зевран, придерживая капюшон одной рукою, чтобы не сорвало с головы, заторопился в тепло. Ладонь заученно легла на рукоять кинжала еще до того, как по левую сторону что-то громко зашуршало в темных кустах. Собиравшийся напасть отнюдь не таился: с медвежьим натиском и упрямством продирался он через густые заросли, ломая ветки и усердно пыхтя. Под ноги Зеврану вывалился Танов мабари, ободранный, тяжело дышащий. Клинок опустился. ― И как же это ты меня нашел? ― Зев опустился на одно колено и принялся избавлять пса от прицепившихся колючек. Тот сносил это недолго, вывернулся из-под рук и отскочил на пару шагов. Призывно залаял, порываясь в любой миг броситься в город. ― Мне пойти за тобой? ― Ворон поднялся, отряхивая штаны. Мабари гавкнул, а после подошел и решительно, с утробным рыком, потянул его за плащ. ― Он стоит больше, чем ты, ― предупредил его Зевран и выдрал обслюнявленную ткань из пасти. ― Хочешь, чтобы мы отправились за твоим хозяином? Он выбрал их, не нас. Прости, дружок, сражаться в одиночку с целой армией кунари ― верная смерть. Скажешь нет? От этих слов пес растерялся. Его боевой настрой тут же пропал. Усевшись эльфу на ноги, он заскулил и поднял печальные блестящие глаза. Зевран со вздохом скрестил руки на груди. ― Слезай. И даже не думай, что я поддамся. Мабари не сдвинулся с места, только вид у него сделался еще жалобней. В памяти будто нарочно ожили слова из старого письма, отправленного милому Стражу давным-давно, через несколько месяцев после того, как Мор кончился. ― И нас не разлучит самое острое лезвие… ― пробормотал Зевран. Верно, звучало это, как обещание или странная клятва, не похожая на те, какими обмениваются правильно-пресные влюбленные… Нарушить ее было бы подлостью: точно не той, которую Зевран себе бы в иное время простил. Он убедился, что надежно спрятал отравленный стилет, провел по резной рукояти счастливого кинжала, выручавшего не раз. ― Ладно, ― наконец заключил Зев, ― будем считать, ты меня убедил. Твой хозяин ― редкостный счастливец, скажу я тебе. Пес обрадованно заскакал рядом, все норовя вылизать руки. Потом отбежал недалеко, обернулся, точно проверяя: следует ли эльф за ним?.. «Если Тан ― счастливец, то я безумец, пожалуй… ― подумал Зев. ― Впрочем, когда мне в последний раз вздумалось искать смерти, я нашел совершенно иное. Почему бы капризной удаче и теперь для меня не улыбнуться?» Усмехнувшись этим мыслям, с торжественной серьезностью он проговорил: ― Ну что ж, веди!