***
Гаррет Хоук был зол. Трижды зол на треклятый Киркволл, на Изабелу, утаившую, что похитила священную книгу рогатых, но больше всего ― так, что даже зубы скрипели ― злился он на демоновых кунари, которым не сиделось ровно на серых задах. Гаррет до сегодняшнего вечера уверял и себя, и других ― наместника в особенности, ― что с Аришоком у них сложились отношения уважительные и мирные. Теперь, будто туманную дымку летним утром, все развеял хладнокровный приказ убить его. От рассыпавшегося в одночасье мирка собственных убеждений у Хоука осталась на память косая рана на предплечье: одно из умело брошенных копий чудом рассекло лишь кожу, не задев ни мышц, ни сухожилий. Андерса нарочно попросил пока не трогать. Пусть будет напоминанием. Квартал назад они расстались с Авелин и ее стражниками, спасавшими людей от рогатых чудовищ. Хранители городского порядка бились храбро, а еще бесстрашно вытаскивали полуживых мужчин и женщин из горящих домов. Хоук и сам вынес из лачуги с обвалившейся крышей перепуганную девчонку лет четырех; выбравшись из огненного безумия с угольно-черным лицом и опаленными бровями. Вспомнилось вдруг, как в детстве малышка Бет точно так же цеплялась за его шею тонкими ручками, пока он нес ее к реке глядеть на уток… К ним подскочили родители, бережно забрали у него дочь, принялись успокаивать. Андерс тихо попросил у них дозволения осмотреть ее. Посреди отблесков ревущего пламени и осенней темноты голубоватый свет лекарской магии едва теплился на его ладонях. Сам он был в край измотан ― каждому на пути целитель стремился помочь, и оттого по лицу уже расползлась нездоровая бледность, цветом схожая с его волосами, посеревшими от пепла. Закончив с ребенком, он собрался заняться Хоуком, но тот лишь покачал головой: «Береги силы». Сгорбившись, хмуро, почти пристыженно молчал Фенрис: сейчас на его глазах творилось вовсе не то злое чародейство, в котором он готов был уличить каждого мага. Варрик следил за опасным концом улицы. Вскоре двинулись дальше. Оставленная позади семья горячо обещала молиться Создателю за каждого из них. После ужасов и жестокости, увиденных им на улицах, Хоуку хотелось драться. Просто, по-наемничьи, на кулаках. Ощущать, как костяшки пальцев врезаются в чужую скулу, и на них брызжет горячая кровь; как враги на своей шкуре познают боль и смерть, которые они принесли в мирный город. Кунари, будто нутром чуя его воинственный дух, не спешили показываться на глаза. Назло, наверное. Гаррет размеренно опускал посох на раскисшую от дождей землю. Почти весь путь он смотрел себе под ноги да считал повороты: переплетение узеньких улочек бывшего квартала рабов давно уже не являлось для него тайною. Беда, свалившаяся на плечи-башни Киркволла, так цепко засела в его мыслях, что он едва не врезался в Андерса, очутившегося вдруг перед ним. ― Я слышу скверну, ― прошептал он. ― Стражи. Небольшой отряд, в двух кварталах от нас. Хоук нахмурился. Сердце отчего-то беспокойно кольнуло, и, схватив Андерса за плечо, он взволнованно выдохнул: ― Карвер может быть с ними?.. ― Этого никак не узнать, если не… ― осекся он и вдруг, переменившись в лице, воскликнул: ― Затихает!.. Поет иначе!.. Гаррет, они гибнут! Хоук рванул вперед, не разбирая дороги, поскользнулся на повороте, приложился плечом о стену и зло выругался, не сбавив ходу. ― К литейным! ― запоздало направил его Андерс и кинулся следом. Обоих быстро догнал Фенрис, а Варрик, убрав арбалет за спину, напомнил: ― Хоуки, гномы ― не лучшие бегуны!.. Темная глотка зловонных улиц неожиданно кончилась и, расширившись, превратилась в угловатую пасть грязной площади. Ближе к противоположной ее стороне, тоже сужавшейся в пыльный и мрачный проход, были свалены трупы. Сине-белая броня, во многих местах сделавшаяся алой, не оставляла сомнений: здесь полегли Серые Стражи. Из груди Хоука вырвался животный рык, и первый же кунари, которого увидал он, вспыхнул ярким живым факелом. Второй, ретиво подскочивший к магу с мечом наперевес, мгновение спустя скорчился, зажимая рану: острие посоха угодило в живот. Колдовское пламя с голодной жадностью охватило и его. Воздух душно и тяжело пах скверной, горелым мясом и волосом, но Гаррет не замечал того. Он сам готов был обратиться пеплом, только б достать каждого рогатого выродка. Страшная буря рвалась с рук, дышала жаром в лицо. Золотые, багряные, черные лепестки огня танцевали меж пальцев, разлетались с навершия посоха. Хоук был зол, и сила его до малой последней капли вобрала в себя злость ― оттого кожа на ладонях, обычно остававшаяся нетронутой пламенем, вздулась волдырями. Боль была чем-то далеким и незначительным. Подоспели друзья. Справа со свистом мелькнул росчерк большого меча. Кунари с торчащим из глазницы арбалетным болтом рухнул слева. Сам Хоук ощутил, что прибавилось сил, и запоздало увидал, как враг, которого он беспечно пустил себе за спину, отлетел тряпичной куклой к дальней стене и навсегда затих. Вскоре все было кончено. Остановившись в десятке шагов от трупов, Гаррет не посмел подойти ближе. Храбрость и безрассудство, которыми он прежде кичился, вмиг растаяли в душной завесе дыма. Попросил хрипло: ― Помогите. Друзья принялись растаскивать страшную груду. Он почти не глядел на мертвецов: ему чудилось, что каждый Страж в самую душу вперял укоряющий взор. Они винили во всем его: он не успел. Мельком Хоук заметил, как дрогнули руки у Андерса, когда он принял на них тело рыжего растрепанного парня. ― Знакомый?.. ― По Кругу, ― тихо отозвался тот. ― Не думал, что угодит в рекруты из-за своих выходок… Он замолк, и в тишине продолжили страшное дело. ― Мы нашли его, ― Фенрис был сейчас особенно скуп на слова. ― Мне жаль, Хоук. Посох глухо ударился о землю. Гаррет рухнул на колени. Перед глазами все плыло. Руки слепо шарили по холодной броне, пальцы сминали в отчаяньи плотную стеганую ткань поддоспешника, задевая запекшуюся багровую корку. На языке отдавало железом, ноздри забила сладковато-вязкая трупная вонь. Все было правдой. Хоук остался один. ― Сначала отец… потом Бет… мама… и вот ты, Карв. У брата и теперь не разгладилась недовольная гримаса: в этом был весь Карвер, злился даже на собственную смерть. Хоук ласково гладил его по волосам, слипшимся от крови. Время для обоих застыло, замерло прогоревшими углями в потухшем костре. Гаррет не плакал ― времени для скорби не было. Он шептал что-то бессвязное, прощаясь, а в следующий миг забывал, какие слова произнес; повторялся, продолжал баюкать бледную голову у себя на коленях. Ниже не смотрел: остальное тело, начиная с груди, было истерзано словно сотней прошедших насквозь клинков. Друзья безмолвными тенями замерли позади. Ждали. ― Я им отомщу, Карв, клянусь, ― наконец произнес он и закрыл брату глаза. ― Я отомщу каждой рогатой твари… А того, кто это сделал… ― Его не придется долго искать, ― перебил Фенрис, указывая на стену одного из домов. Ее покрывал лед. Толстая искрящаяся корка сияла посреди копоти и смрада так ярко, точно насмехалась над его горем. Хоук все понял. Он поднялся, расправил плечи, подобрал посох и, зло сверкнув глазами, пообещал темному небу: ― Я убью его. Я убью этого эльфа.***
Земля, пестревшая то багровыми пятнами, то догоравшим мусором, по-прежнему мерно ложилась под ноги. Из темноты порою резко выступали острые углы грязных жилищ и тотчас скрывались в ней, стоило сделать шаг. Трупы: обугленные, окровавленные ― попадались чаще; густо пахло золой и страхом. Это было похоже на крушение мира. Саирабазу хотелось проснуться в своем углу и забыть все, как кошмарное наваждение Тени. Если б только слышал он страшную клятву, что дал убитый горем Хоук!.. Если б знал, что по пятам шла неумолимая смерть, огненный маг редкостной силы, не гнушающийся запретными знаниями!.. Если б видел!.. Но он лишь послушно переставлял ноги, терпеливо согнувшись под тяжестью железа, что страшно тянуло вниз. Не смел поднять взгляд, содрогаясь лишь от мысли о тяжелой руке надсмотрщика и страшном жезле, из-за которого часто не мог ни вздохнуть, ни шевельнуться. На стоянке у берега моря он так же заметил, что следы побоев не нравились их безрогому командиру, а потому старался быть тихим и не навлекать на себя ничьего гнева. Невдалеке, по правую руку, мелькнули очертания высокого могучего дерева. Каратаам проходил мимо киркволлского эльфинажа, не встречая сопротивления. Стражников, показавшихся на другом конце улицы, эльфы перебили, не позволив людям приблизиться и на тридцать шагов. Среди взрослых мужчин можно было заметить юношей, и даже мальчики помогали по мере сил. Дети оперяли заготовки для стрел, искали увесистые крупные камни: те, кто не имел луков, вооружились пращами. Эльфы всех возрастов разглядывали его с удивлением, которое миг спустя обращалось печалью. Видя его участь, они не пошли за отрядом, лишь проводили настороженным молчанием. Каратаам уже сворачивал за угол, когда рыжий нескладный мальчишка, вырвавшись вдруг из-за спин старших, выскочил им прямо под ноги и схватил его за руку. ― Это же ты, да? Друг Героя с его мабари?.. ― Элиан!.. «Уходи, Элиан, ты с нами не играешь!» От касания детской ладони он в страхе дернулся в сторону; ребенка тут же оттащил отец, тараторя извинения и низко кланяясь. Кунари остались к ним глухи, только арваарад было поднял руку, чтобы ударить его, но так и не опустил ― наверное, безрогий запретил ему взглядом. Бедный эльфийский квартал вскоре скрылся из виду. Улицы стали ровнее и шире; теперь они круто уводили вверх. Сквозь сизую пелену дыма виднелись белые башни Верхнего Города, тянувшие со своей напыщенной высоты изломанные черные тени. В едином порыве, без команды, все ускорили шаг. Не отставал и он, но по иной причине. Вперед гнал страх. Мальчик что-то сделал с ним, из-за чего голос, не мужской и не женский, замолчавший навсегда в голове после камека, зазвучал вновь. «От себя не сбежать, ― с издевкой заметил он. ― Разве ты не хочешь вернуть память?..» Он едва не споткнулся на ровном месте: видение, что показали ему, было ярким и живым, совсем настоящим. Он очутился в эльфинаже, спокойном и мирном, совсем не таком, через который они прошли ― этот не был полон отчаянной злобы. Возле огромного дерева с разрисованным стволом и блеклой кроной ― «венадаль», тут же подсказала память, ― возились ребятишки. Беззаботные и счастливые, они ничуть не походили на встреченных сегодня зверенышей, что глядели исподлобья и крепко сжимали в грязных пальцах наконечники стрел. Маленькие эльфы сбились в галдящую кучу возле товарища. Замотавшийся в красно-черные тряпки и размалевавший себе лицо сажею, в игре он изображал кого-то злого и страшного. Старший из детей довольно тыкал поверженного палкой, но тот не желал сдаваться: изворачивался, рычал и все норовил вырвать у противника его «оружие». ― Я вернусь, Серый Страж!.. ― напророчил он напоследок и, нелепо взмахнув руками, застыл. «Серый Страж ― это я». Вдруг эльфинаж исчез, а с ним и дома, и священное древо, и дети. Сухая земля под ногами обратилась камнем. Он стоял на крыше огромной цитадели, а внизу, насколько хватало взгляда, плескался огонь, жадно пожирая дома и площади. Как и теперь, воздух пах гарью и страхом, но было что-то еще, неуловимое для всех известных чувств, из-за чего спирало дыханье и сильнее обычного в висках колотилась кровь. «Скверна», ― услужливо подсказал голос. Острые щепы исцарапали руки в кровь: любимый посох, не выдержав его силы, разлетелся сотнями серо-стальных и голубых осколков ― лириумный стержень до этого мига бережно хранило сильваново дерево. Все его спутники были заняты чудовищами, что лезли на крышу волнами из уцелевших башен. Против разъяренного дракона он остался один. Раненый архидемон двигался тяжело: две его лапы были подрублены. Он уже не молотил хвостом, не бил широкими крыльями по горячему воздуху. В черных глазах еще не угасло ярое пламя, но только слепой не смог бы разглядеть в них тоску и обреченность. У поединка Серого Стража и оскверненного Древнего Бога всегда случался один и тот же конец. Они оба знали это. Лишившись оружия, эльф в отчаянии схватился за большой меч кого-то из павших солдат и кинулся дракону под брюхо. Синее пламя ожгло щеку, ледяные копья с высоким звоном врезались в крепкую броню, разлетевшись во все стороны хрустальными осколками. Тяжелый для слабых рук меч неумело ткнулся куда-то в длинную шею и застрял. Архидемон заревел, мотнул головою ― маг изо всех сил вцепился в скользкую рукоять. Клинок медленно пошел вниз, вспорол плотную грязно-бордовую чешую. Дракон вскинулся на задние лапы, попробовал сбросить его еще раз... и упал. Грузно, с грохотом, на который тут же плачем и воем отозвались все порождения тьмы в округе. Эльф в последний миг успел потянуть клинок на себя и рухнул, кое-как откатившись в сторону, чтобы огромная туша не раздавила его. Он не мог вздохнуть, не чувствовал спины; голова гудела так, будто его поместили внутрь огромного колокола и принялись молотить по нему со всех сторон без передышки. Далеко не сразу он поднялся на ноги. Перед глазами все плыло. Единственным, что сумел он различить, было огромное тело у самого края. Архидемон, лежа над морем огня, шумно дышал, раззявив черную зловонную пасть, и следил за его приближением. Древний Бог ждал конца с терпеливой, едва ли не безразличной отрешенностью. Он подобрал меч. На него, видно, пошла крепкая сталь ― не поползли по ней черные змеи-трещины. Это не должно было помешать. За мгновение до того, как вонзить клинок в узкую, заостренную к носу морду, он, испугавшись, спросил себя: «Если ритуал не сработает?..» Потом его ослепил пронзительно-белый свет и нещадно заложило уши. Он долго не решался разомкнуть веки: было страшно оказаться где-то меж мирами, в пустоте, в которой не существовало ничего, кроме бесконечной тьмы и холода. «Кто я теперь?» ― спросил он не то себя, не то голос, достававший для него видения с самого дна памяти. Поклявшись себе не бояться, распахнул глаза. Стояла ночь. Бледно-желтые болезненные пятна светильников красили в фальшивое золото квартал богачей и знати. Ночное спокойствие нарушали крики, плач и треск горящего дерева. Каратаам безразлично прошел мимо двух воинов, тащивших молодую аристократку в дорогом платье с порванным лифом. Девушка уже сорвала голос в отчаянных попытках дозваться помощи и теперь только тихонько хныкала, когда за волосы дергали слишком сильно. Напротив из особняка невероятных размеров тащили все ценное и сваливали в одну кучу мебель, картины, утварь, сундуки с разломанными крышками, полные денег. ― Поздно явились! ― пьяно выкрикнул попавшийся им по пути ашаад. Его шатало. Колчан с короткими копьями был утерян. В обеих руках он сжимал по бутылке и хлебал из каждой по очереди. На правом, неровно сколотом роге победно сверкала длинная нитка жемчуга. Эльф успел заметить: их командир едва сдержался, чтобы не отвесить мародеру крепкую оплеуху. ― Позор антаама, ― процедил он сквозь зубы и добавил пару крепких слов, отвернувшись. Это творилось повсюду. Грабеж и насилие соседствовали с пьянством и драками. Монеты, раскатившиеся по мостовой, тонули в крови. Площади вскоре сделались шире, крики ― глуше. Они звучали далеко, у сбившихся в страхе в белую стаю поместий. Обезображенные обрушившейся на них войною, дома испугано глядели на бесчинства темными провалами окон. От пустого и зловещего вида их становилось не по себе. ― Teth a! ― послышался грозный окрик за углом, и навстречу выскочили трое с мечами наперевес. ― Anaan esaam Qun, ― спокойно ответил им безрогий. Клинки опустились. ― Проводите нас к аришоку. Мы исполнили то, что должен был сделать он. Воины, переглянувшись, молча присоединились к отряду и вывели его на небольшую площадь, окруженную с двух сторон колоннами. За нею высилась крепость наместника, властно отбрасывая длинную тень на округу. Охрану этого важного места аришок доверил большому каратааму. Главу, могучего старого арваарада, эльф знал: он справедливо обращался со своим магом и не бил его. Саирабаз послушной серой глыбой высился подле надзирателя. Один из провожатых тихо передал слова их командира «тому, кто сдерживает зло», и старик подозрительно сощурился. ― Ты нашел Писание, стэн?.. Кунари начали взволнованно переговариваться, иные даже потянулись к оружию. Заметив это, арваарад поднял руку, знаком приказывая всем успокоиться. Придвинувшись к безрогому так близко, что между их телами едва прошло бы лезвие, он выдохнул: ― Покажи. ― Только аришок коснется его, ― стэн остался спокоен и твёрд; чужое неверие было ему безразлично. Он скрестил руки на груди и медленно произнес: ― Пропусти. Арваарад двинул губами ― хотел ответить, ― но отвлекся на саирабаза, обернувшись к нему. Тот издал глухой звук и скованными руками махнул куда-то коротко в темноту соседней улицы. Десятка два человек, облаченных в странные длиннополые одежды, торопливо шагали к ним. Седой эльф, что вел их, остановился и резко вскинул посох. ― Уходите! ― велел старик и вытянул меч. ― Каратаам!.. Эти слова стали его последними. Мгновенье спустя он рухнул на плиты мостовой, хрипя и корчась от боли: молнии, небесный огонь, ударили прямиком в широкую грудь. Воины растерялись, но только на миг. Позабыв страх перед магией, они с ревом бросились на убийц. Стэн отрывисто выкрикнул приказ и кинулся на другую сторону. В эту битву им не следовало вмешиваться.***
Крепость наместника, строгое величественное здание, сомкнуло над их головами высокие своды белого камня. Мраморным полом с бурыми потеками крови и настороженной пустотой встретила каратаам просторная зала. На каждый шаг гулко отзывалось эхо. Осматривались недолго. Огромные двери бесшумно распахнулись, и сердце у эльфа похолодело. Замерло. Он сгорбился, попытавшись казаться меньше ― и все оттого, что впереди знакомых кунари выступал карастен, который когда-то едва не забрал их жизни. Он был молод, высок и надменен и глядел на всех них с пренебрежением. Голос твердил бояться его. ― Кто позволил тебе вернуться, стэн? ― спросил он и выставил вперед меч, встречая их, будто врагов; но желание испугать их командира силой и властью вдребезги разлетелось о чужое отрешенное спокойствие. ― Тот, кто нашел Том Кослуна, должен немедля принести его аришоку. Таков был приказ. Таково веление Кун. Карастен на миг опешил. Нахмурился, не веря, и отступил на шаг. ― Можешь пройти, ― наконец изрек он решение и махнул рукою, дозволяя следовать за ним. Слова прозвучали через силу, будто бы каждое стоило ему жертвы. Просторную залу делила на две ровные половины крутая лестница с резными перилами. На ступенях воины готовили оружие к новой битве; возле дальней стены под чадящим, умирающим светильником арваарад, ругаясь вполголоса, грубо перевязывал своего мага. Карастен не провел их дальше дверей наверху. ― Аришок там. Я пропущу тебя, если дашь четверых. Стольких я потерял в бою с басра. По знаку стэна выбранные кунари присоединились к остальным, но и после этого дорогу не освободили. ― Твой саирабаз тоже останется. ― Здесь уже есть один, ― процедил арваарад и натянул цепь, приказывая эльфу отступить ему за спину. Тот послушался и замер в тени своего надзирателя, насторожено выжидая. ― Он ранен и слаб! От него мало проку!.. Их стэн не торопился с решением. Вместо того он пристально оглядел залу, недолго поразмыслил о чем-то, а затем, вдруг нахмурившись, сурово потребовал у карастена ответ: ― Аришок ждет кого-то. Кого? Тот криво усмехнулся, отошел от дверей и медленно проговорил: ― Бас-саирабаз Хоук идет сюда.***
Инарил беспомощно лег посреди дороги и заскулил, уткнувшись носом в холодную землю. Пес часто дышал, дрожал всем телом и не подымал глаз на важного для хозяина эльфа: чувствовал себя виноватым. Он легко вывел его к Киркволлу, но там... потерял след. Запах гари перебивал все остальное, на языке горчила чужая вязкая кровь. Бессилие рождало страх: мабари боялся больше никогда не увидеть того, кто был для него всем миром, и оттого тихо плакал, чувствуя себя малым несмышленым щенком. Когда теплая ладонь легла на загривок, пес удивленно приподнял морду. Он ничего не сделал, только испортил все, но на него почему-то не злились. ― Пойдем, ― позвали его ласково, и Инарил поднялся ― так легко, будто не случилось никакого горя. Шустро потрусил вперед, метнулся в один проулок, в другой ― везде одно: копоть да зола. Растерянный мабари петлял вокруг темных домов, силясь отыскать хоть тень знакомого запаха, но тщетно. Вскоре по пути стало попадаться все больше трупов, а потом и вовсе впереди неожиданно выросли разломанные ворота лагеря. Ин замер. Поглядел через плечо на едва поспевавшего за ним эльфа ― и кинулся вперед, протискиваясь в дыру между створками. Место, служившее прежде убежищем и ночлегом, тонуло в огне. Полыхали ссохшиеся гнилые крыши; догорали лохмотья алых знамен на огромных крюках; скамья с двумя драконьими головами, на которой прежде восседал самый важный рогатый великан, чернела и разваливалась на глазах. Пламя уже подбиралось к их складу, и Инарил торопливо проскочил в незапертую дверь. От дыма слезились глаза, было нечем дышать, но мабари упорно пробирался к темному углу, куда сваливали обычно старый хлам. Позади с треском рухнула горящая балка, по полу запрыгали проворные искры, пес взвизгнул, вцепился в пыльный вещевой мешок и выкатился на улицу. Там уже ждали. Забрав ценную добычу, его за ошейник вывели из средоточия огня и нестерпимого жара. Миновав обломки ворот, Ин чуть не опрокинул хозяйского друга и рванулся вниз, к пристаням. Хотелось пить. Он готов был лакать даже гадкую соленую воду, после которой страшно болел живот, только бы избавиться от противного дыма. Сокровищами, скрытыми на дне грубо сшитой торбы, оказались несколько подвесок с сияющими камнями да невзрачная, заштопанная на боку и груди рубашка. Она так сильно пахла хозяином, что Ин не смог усидеть на месте. Потянул край на себя: эта одежда была важна ему, важна больше, чем кому-либо!.. Он найдет своего мага, и ничто больше не сможет сбить его со следа!.. ― Ну-ка отдай! ― строго приказал его спутник, но пес не послушался. Вот еще!.. ― Какой же ты упрямый, приятель!.. Мабари припал на задние лапы с глухим рыком, сильнее вцепился зубами, натягивая ткань… и та треснула по шву, порвалась напополам, повиснув равными кусками в руках и собачьей пасти. Из того, что остался у эльфа, выпала сложенная в несколько раз бумага. ― Что это?.. Зевран подобрал ее и развернул осторожно. Тонкий, истрепавшийся по краям и пожелтевший от времени лист грозился вот-вот рассыпаться. Чернила выцвели так сильно, что разобрать удалось совсем немногое. Манера письма показалась знакомой: округлыми буквами со слегка угловатыми петлями и приподнимавшимися к концу листа строками привык писать он сам. «Жалею, что не могу быть сейчас рядом с тобой, радость моя», ― прочел он вслух. Бумага выскользнула из ослабевших пальцев, и ветер подхватил ее, унес на середину гавани, швырнул в темные волны. ― Значит, ты хранил его все это время… Зев вспомнил, что в конце написал «Навеки твой». Усмехнулся. Существовала ли в мире вещь более непостоянная и обманчивая, чем вечность?.. Он прислонился к обожженной стене и низко опустил голову. Зевран винил себя, что не выбрался раньше, не приставил следить за Танариэлем своих людей в Киркволле. Он беспечно понадеялся на подобие дружбы, связывавшее Сурану и Стэна прежде. Поверил, что кунари выкажут уважение подвигу того, кто победил Мор и сразил Архидемона. «Вера делает слабым!» ― эту истину учителя вдалбливали в его голову с малых лет. Умудренные годами и сотнями блистательных убийств старшие Вороны из Когтя Араннай были ему лучшим примером. Они казались всесильными существами, повелевавшими самой смертью. Их жестокая наука не раз спасала Зеврану жизнь. Лишь когда он отказался получить прощенье за проваленный контракт, ценой которого стала бы гибель Танариэля от его рук, прежнее восхищение исчезло, растаяло тонким весенним льдом. Тогда же ― неуловимо для себя, но явственно для других ― изменился и он. «Ты нужен ему, Зевран, ― строго изрекла однажды Винн, подозвав его для беседы. ― С тобой он становится прежним, каким я помню его до Мора. Не думала, что когда-нибудь скажу это, но… Благодарю тебя. Ты вернул мальчику то, что выжег в его душе долг Серого Стража». Старая чародейка наказывала ему Тана беречь и грозилась даже из Тени приглядывать за обоими. Только он не сберег. Мабари уселся напротив. Пес скулил, глядел с тоскою, от которой сердце принималось стучать больно и глухо, и Зев опустился на корточки, обхватил ладонями большую бурую голову, прижался к ней лбом. Инарил робко лизнул его в нос. ― Все будет хорошо, слышишь? ― он и сам хотел бы поверить в свои слова. ― Мы найдем его и вернем. Обещаю. Зевран поднялся, отряхнул плащ; повернулся к морю, прикрыл глаза и прошептал: ― Зачем же ты сотворил это с собою, мой Страж...***
Он поднял голову. Показалось, снаружи раздался шум ― такой сильный, что даже толстые стены не смогли совсем заглушить низкого рокота. Кунари ничего не заподозрили; они по-прежнему сосредоточенно готовились к битве: наносили на кожу новый строгий рисунок витаара, точили мечи. Он хотел бы предостеречь их, но по их закону был лишен голоса. Сумел только невнятно промычать и указать на выход. Благое намеренье обратилось против него самого: арваарад приложил тяжелым жезлом по затылку. В глазах на мгновение потемнело. На миг все стихло, а затем крепость содрогнулась, словно все ее камни вздохнули разом. Едва слышно, будто бы хрустнули ветки, треснул каменный пол. С улицы раздались крики и ругань, глухо зазвенела сталь, запахло горелым. Гул усилился. В соседней зале что-то с грохотом рухнуло. «Дверь, ― отрешенно подумал он. ― Выбили». Кунари повскакивали с мест, живо, но без суеты, выстроились в заученный порядок. Его ― и другого саирабаза, раненого, ― спешно развели по двум сторонам лестницы и оставили на площадках, с которых просматривалась вся зала. Страшный шум прекратился так резко, как и начался. В чуткой тишине можно было отчетливо различить дыханье каждого. С другой стороны кто-то нарочито громко прошагал к самым дверям. ― Он пришел, ― с мрачным торжеством возвестил карастен, и по его знаку ашаады подняли копья. Мигом позже огненный шар снес с петель тяжелые створки. Врезался в первый ряд. Троим копейщикам в центре не повезло больше остальных: они не успели отпрянуть. Он видел, как сгусток пламени, играючи расправившись с деревянной преградой, жадно накинулся на живые тела. Пережившие сотни боев, суровые, молчаливые, похожие в иное время на каменные изваяния, они… кричали и корчились от боли, оседая на пол, ― так к концу ночи оплывали церковные свечи до малых огарков. Никто не помог им. Остальные отшатнулись от колдовского огня, испугавшись, что он перекинется и на них, отошли дальше, перестроились. В проеме среди клубов дыма возник силуэт высокого мужчины с резным посохом. Миг спустя он ступил в залу, небрежно перекидывая оружие из одной руки в другую. Он весь был перемазан сажей, а с выпачканного лица не сходила ухмылка, больше похожая на оскал. Воздух с его появлением словно потяжелел, стал вязким ― эльф вздрогнул, представив, что чужак подожжет его щелчком пальцев, и они все сгорят заживо, как те трое. Украдкой взглянул на надзирателя: отчего он молчит?.. Один из ашаадов с левого края, вскрикнув, рухнул с арбалетным болтом во лбу. Карастен отдал приказ, но его окончания никто не услышал: что-то яркое, светящееся пронзительно-голубым, налетело на него и разрубило огромным мечом. Следом с потолка полился огонь. Арваарад велел ему бить, и он послушно пустил вперед холод. Рядом вспыхнули молнии, потянулись искрящимися нитями к мужчине с посохом, но пропали в паре шагов от него: подоспел четвертый, тоже маг. Существо, убившее карастена, возникало то тут, то там. Несло смерть любому, кто оказывался на пути. Он сумел его разглядеть, когда оно ударом немыслимой силы повергло на середине лестницы сразу двоих. У высокого беловолосого эльфа светились рисунки на коже, и от них веяло пугающей мощью, как от жезла арваарада. Этого воина никак не удавалось достать: слишком быстро он двигался и появлялся неожиданно, как всполохи во время грозы. Кунари были медленней. На секунду, две, больше ― за это они расплачивались жизнями. Прежде он никогда не видел подобного. ― Он мой, Фенрис! ― раздался яростный окрик, когда стремительный эльф подобрался к ним совсем близко. Он не успел не то что ударить ― даже собрать на кончиках пальцев достаточно для того. Арваарад легко отбил летящий к нему клинок, его собственный прошел на волос от чужого лица. Враг метнулся надзирателю за спину, и мигом позже случилось то, что заставило саирабаза истошно закричать, почти порвать нити, стянувшие рот. Тонкая, но сильная рука в латной перчатке торчала из могучей серой груди, а меж стальных когтистых пальцев билось еще живое сердце. Эльф потянул ее назад, и, когда освободил, бездыханное тело грузно осело на белый мрамор. Время потекло медленно, будто все вокруг угодили в какую-то вязкую жижу. Звуки стали тише; они слипались в один глухой шум, и нельзя было отличить треск огня от звона покатившегося по ступеням жезла. Он проводил безразличным взглядом убийцу своего смотрителя. Без суровой руки, направлявшей его, застыл, опустил теплые ладони. Некому было приказывать его льду. Вокруг не утихал бой. Кунари гибли один за другим. Он видел, как рухнул второй их маг. Его ранили сразу тремя болтами, затем подскочил тот жестокий эльф с огромным мечом и рубанул по широким запястьям. От задушенного вопля вздрогнули стены, треснули колонны, взметнув к потолку клубы каменной пыли. Посреди ужаса и предсмертных криков, озлобленных лиц и запаха обожженной плоти он ощущал себя лишним, чуждым тому, что творилось вокруг. «Это никогда не было твоей войной», ― вновь напомнил о себе голос. «Если она не моя, зачем я сражаюсь? За что?..» ― отрешенно подумал он и, затравленно оглядевшись, увидал, что остался один. Спутники огненного мага пропустили его вперед; бородач двинулся навстречу, утирая сажу с лица. Широким жестом, полным угрозы и вызова, начертил своей кровью красную полосу поверх выцветшей. «Он убьет тебя, ― голос протянул эти слова с таким равнодушием, будто сообщал, что солнце восходит каждый день. ― Он горит этим. Я могу помочь. Пожелай ― и мы вместе повергнем его. Он ведь никогда тебе не нравился, верно? Этот баламут Хоук». «Я прекрасно знаю таких, как ты...» ― сильные руки до боли вдавили плечи в грязную стену; острое колено втиснулось между ног. От выболтанных в пьяном бреду непристойностей на щеках вспыхнул стыдливый румянец. Чужое тело переполнено жаром похоти. Противиться тяжело. «Не трогай меня». Воспоминания об этом человеке были не самыми лучшими, но они оказались ценны: теперь он знал, чего ожидать. Длинное острие, приделанное к его посоху, на каждом шаге издавало пугающий скрежет. На посеревшем мраморе ― с лестницы было видно ― протянулась белесая полоса-шрам. ― Гаррет, я прошу тебя... ― у второго бас-саирабаза дрогнул голос. Он показался эльфу знакомым, а еще меж ними тянулась какая-то нить, та же, что и с убитыми Стражами ― скверна. Хоук остановился, словно наткнувшись на стену, и обернулся резко и зло. ― Он убил Карвера. И заплатит за это. Если бы слова могли нести смерть, его изрезало бы на сотню кусков. Он вышел к дверям, оставив прежний пост, стер кровь с губ. В углу рта нити ослабли, почти порвались и изранили плоть. Сжав кулаки, призвал лед: хотел убедиться, что тот все еще верен ему, как сам он ― воле Кун. Хоуку придется переступить его труп, чтобы пройти дальше. Их разделяло два пролета. Вокруг могучей Гарретовой руки обвился послушный огонь. Он едва успел выставить щит холода ― ревущее пламя врезалось в барьер, испробовало его на прочность и рассыпалось искрами. Прежде, чем враг прочел новое заклятье, он вскинул руки в немой молитве зиме. Ледяной порыв разбил узкие стрельчатые окна, затушил светильники. В сумраке родилась пурга, и он шагнул в нее, сливаясь с танцем колдовского снега. Арваарад ни разу не приказывал ему сделать подобное, но откуда-то саирабаз знал, как набросить на свои плечи сверкающую мантию, как стать одним целым с метелью. Укрывшись за нею, он хорошо мог видеть Хоука: тот растерянно переступал на месте, потеряв его из виду. Пытался зажечь лепестки огня на ладонях ― те гасли, едва народившись. Гортанный рык бессилия и злобы вырвался из его глотки, на секунду заглушив вой магической бури. Эльф отступил, затаив дыхание. Предчувствовал: то, чем ответит противник, с легкостью развеет холодное колдовство и достанет его самого. В сердце вьюги, где ярость зимы была особенно жестока, затеплился свет, становясь ярче. Белая вспышка ослепила глаза. Метель пропала, а в зале сделалось нестерпимо жарко; настолько, что чудилось, будто под ногами оплавились камни. Лицо человека блестело от пота, вены на руках от натуги вздулись. Сделав над собою усилие, он поднял посох и обрушил на эльфа огненный шторм. Вокруг Хоука бушевало пламя. На миг ему даже показалось, что в нем промелькнули очертания дракона. С высокого потолка беспрестанно сыпались огромные шары, похожие на падающие звезды. Пока оставалось чем дышать, он метался среди трупов, падал, спотыкаясь о тела, снова продолжал бесполезный бег… Нужно было добраться под окна... По пятам преследовал жар. Тяжелый ошейник тянул вниз, силы таяли. Рухнув возле мертвого надзирателя, мучимый разрывающим легкие кашлем, он по-детски закрыл голову скрещенными руками, выставив кверху ободранные острые локти. Колдовская метель, прежде легко повиновавшаяся ему, забрала последние крохи. Он хотел бы окружить себя ледяными копьями, отсрочить гибель, но мог только обреченно глядеть, как приближалась пылающая смерть в облике Гаррета Хоука. Огонь утих, как огромный мужчина, похожий на черного медведя, навис над ним. Занес острие посоха, целясь в грудь. На потемневшие от гнева глаза и перекошенное злобой лицо было страшно смотреть. Голова от удушья кружилась, а глаза закатывались. Эльф крепко зажмурился. «Ты не смеешь! ― надрывался голос. ― Встань и бейся! Выпусти меня, я подарю тебе жизнь!» ― Н-нет, ― тихо ответил он. Хозяин голоса великодушно открыл ему часть забытого, но вряд ли им двигало бескорыстие. Странные просьбы выпустить его внушали неясную тревогу. Раньше ― в иной жизни до Кун ― его предупреждали о чем-то подобном… Чьи это были слова?.. Ни имени, ни образа он так и не вспомнил, лишь страшное прозрение обрушилось на него. Он сам навлек на себя беду, угодив в западню собственной беспечности, и теперь должен заплатить непомерно высокую цену. Эльф приоткрыл один глаз. Хоук медлил. Не мог определиться с местом, в которое хотел бы нанести удар, и оттого с каждой минутой свирепел сильнее. Пальцы, сомкнутые на рукояти посоха, едва заметно подрагивали, костяшки побелели. Светловолосый маг из числа Гарретовых спутников, сбросив с них полупрозрачную вуаль барьера, воспользовался этой заминкой и в несколько широких шагов оказался подле них. ― Гаррет, я прошу тебя… Не делай этого!.. ― взмолился он, сжав руку Хоука пониже локтя. ― Это больше не твой командор! Не тот эльф, которого ты знал, Андерс! Он умер, слышишь?! Умер, приняв Кун! Почему молчит Справедливость, когда он так нужен?! Пусти меня, ― прорычал он. ― Пусти, ради Создателя!.. Он почувствовал, как глаза против воли округлились от животного ужаса. Пригвожденный отчаянным страхом к полу, оцепеневший, он был совершенно беспомощен перед Хоуком. В бледно-желтом свете тускло блеснуло лезвие, расчерченное бурыми потеками. Не все они успели застыть, и на лицо закапало алым. ― Ты говорил, Стражам отмерено тридцать лет! А сколько выпало Карверу?.. Три!.. Андерс с усилием перехватил могучую руку и направил клинок в пол. Во все стороны брызнула мраморная крошка. ― Это не вернет твоего брата. Никого не вернет, Гаррет. Тихие слова, полные искренней печали и сочувствия, подействовали на взбешенного Хоука, как пощечина. Он неуклюже попятился, оступился и, нахмурившись, замотал головою, будто желал вытрясти оттуда все дурные мысли. Огромный смуглый кулак обхватили бледные ладони. ― Он лишь орудие. Тот, кто отдал приказ, уже мертв. Оставь его. Он довольно наказал себя сам. ― Ты… прав, ― глухо выговорил Хоук. Теперь он выглядел растерянным, осунувшимся, упустившим некую важную цель. Вовсе не грозным и яростным, но глубоко несчастливым. ― И ты так просто уйдешь?.. ― зыбкую тишину нарушил недовольный голос страшного эльфа-мечника: ему не по душе пришлось выказанное милосердие. Всем своим видом он выражал нетерпение отправиться дальше. Хоук переменился в лице. Подобрался, выпрямившись. Усмехнулся недобро. В глубине зрачков на миг вспыхнуло багровое пламя. ― Я не убью его, ― заверил он взволнованного Андерса и миролюбиво опустил посох. ― Но напомни-ка мне, Фенрис, что делают кунарийские маги, когда их надзиратель умирает?.. ― Воля Кун требует, чтобы они отправлялись следом, ― с готовностью подхватил он. ― Слышал?.. ― Хоук склонился так низко, как только сумел согнуться при своем немалом росте. ― Не хочу марать руки ― больно много чести для тебя… Герой. Будь добр… Сдохни сам. Он махнул рукою товарищам и направился к дверям в тронный зал, оставив эльфа одного среди разбитого мрамора и вздыбленных льдов.