***
― Все такой же холодный, ― Зевран осторожно стащил треснувшую маску и взял в ладони его лицо. Обманчиво-мягкие пальцы нежно огладили щеку, и он крепко зажмурился, не смея надеяться на лучшее. Это не могло быть взаправду. Снова игры треклятого демона!.. Жар близкого тела убеждал в обратном. Родное, позабытое за годы тепло успокаивало, но он по-прежнему боялся разомкнуть веки, уверенный, что видение исчезнет в тот же миг. В неловкой попытке стать ближе доверчиво ткнулся лбом в резной наплечник ― гравировка тут же врезалась в кожу. Он обрадовался отрезвляющей боли: у него не вышло бы выразить рвавшиеся наружу чувства, даже если бы голос был свободен. Для них не придумали слов. ― Три года прошло. Что же ты не торопился ко мне, радость моя?.. Оправдание, которое он давно придумал себе, выглядело теперь особо жалким. От стыда хотелось провалиться глубже древних шахт, изрывших землю под городом; пасть на самое дно Тени в гущу демонов, жадно рыщущих в темноте. Кинжал звонко ударился об лед. Дрожащие ладони легли на лицо. В глазах защипало. Он зажмурился и почувствовал, что против воли катятся скупые слезы, а солёная влага жжет изорванные губы. ― Посмотри на меня. Тело сделалось точно каменным. Чужие руки легко развели локти, и он, сгорбившись, отвернулся, стыдясь своей слабости. ― Взгляни на меня, мой Страж, мой чародей, мой Тан… Танариэль… Внутри словно что-то оборвалось. Он широко распахнул глаза. Танариэль. Танариэль Сурана. Свое имя он безуспешно силился вспомнить долгие месяцы покорности и безволия. Кунари сковали его силу, тело, опоили какой-то дрянью, забравшей память, и, много хуже, ― отняли то единственное, что отличало его от сотен подобных. Тан отчетливо чувствовал, как возвращалось забытое с каждым ударом сердца, и сквозь зыбкое марево проступали места, люди, сражения, мирные будни, его добрые и злые поступки… Голова разболелась страшно. Сделалось тяжело на сердце; так тяжело, словно всю землю взвалили ему на плечи, и у него едва доставало сил не рухнуть под своею ношей. Воспоминания хлынули безжалостной лавиной. Ту, что катилась с холодных вершин, он смог бы сдержать, отвести, развеять ― против этой же Танариэль был бессилен. У него отняли слишком много. В правый бок с радостным сопением ткнулось что-то большое и горячее. Инарил!.. Непростительно позабыл он о мабари, верном друге, что всегда делил с ним тяготы пути. Тан помнил, что пес сопровождал даже тогда, когда хозяина сделали живым оружием против врагов Кун. Ладонь привычным движением легла меж чутких ушей, и в тот же миг у него перехватило дыханье. Танариэлем овладело неясное ощущение, будто все происходившее сейчас… было удивительно правильным. Отступили тревога и отчаяние, растаял страх; вернулась прежняя ясность ума ― и приспело запоздалое прозрение. К покою стремилась измученная войнами и Мором душа, и только сам он был повинен в бессмысленном бегстве от счастья, которое променял на напрасную жертвенность. Губ коснулось холодное лезвие. ― Нужно освободить тебя. Нити, пропитанные лириумом, поддавались плохо. Тан кривился и отворачивался, не даваясь. Рот наполнился горькой кровью. От нее мутило. Едва сдерживаясь, он приоткрыл губы, и тонкая темная струйка скатилась к подбородку. Зев утер ее, мудро не сняв перчатки: дорогая кожа потеряла цвет и ссохлась под каплями скверны. Ворон ласково уговаривал его потерпеть еще немного, повторяя просьбу на родном певучем языке. Прежде от этого Тану всегда делалось спокойней. Вскоре все кончилось. Склонившись сильнее обычного, чтобы волосы закрыли лицо, Тан вытащил обрывки ненавистных ниток. Заговорить пока было страшно. Неуклюже ― ноги едва держали и заметно тряслись ― он поднялся с холодного пола. Зевран бережно поддержал его за плечи. Тан был искренне благодарен ему, но не желал чувствовать себя хрупким и слабым, а потому слишком поспешно и резко выпрямился. Сгорбленная спина отозвалась тянущей болью. После того, как память вернулась, мир показался ему другим, заиграл новыми красками. Танариэль решил оглядеться. Большая зала, ставшая невольным местом их с Хоуком битвы, еще хранила следы могучего колдовства. В иных местах колонны были обожжены и покрыты сажею. К потолку тянулись прозрачные острые пики безжалостного льда. Уцелевшие светильники, заключенные в искрящийся крепкий плен, слабо чадили. Тяжелый воздух пах зимней свежестью и гарью пожарища. Зевран потянул его за руку. ― У входа все еще сражаются кунари и храмовники. Я едва сумел проскользнуть. Скоро кто-то из них прорвется сюда, и вряд ли они будут к нам великодушны. Переждем ― здесь наверняка отыщется укромный угол… Мабари поднял голову и насторожил уши. Прислушался и Сурана. С улицы еще можно было различить слабые отзвуки боя ― за дверьми в тронный зал пала тревожная тишина, а мгновением позже разлетелась от десятков восторженных криков. Они не походили на гортанный боевой клич кунари, и означало это только одно. Хоук победил, а они все мертвы. Стэн мертв. Танариэль оцепенел. Повторил про себя страшную мысль несколько раз, уставившись вперед пустым взглядом. Забвение теперь показалось блаженным даром, который безжалостно отобрали. Он стоял лицом прямо к выходу, но звук разломанных парадных дверей услыхал будто бы издалека. Ему было все равно, кто найдет его в этой сумрачной зале, ставшей общей могилой рогатому воинству. Не сопротивлялся, когда Зев, коротко выругавшись, потащил его безвольное тело к темной стене за колоннами. Вовремя. С грохотом и лязгом в зал ворвались храмовники во главе с рыцарем-командором Мередит, и мечи у всех были красные по рукоять. На середине замерли. Принялись с опаской оглядывать почерневший мрамор и ледяные копья. Тан затаил дыханье и сильнее прижался к холодному камню. Казалось, они вот-вот начнут обыскивать каждый угол и наткнутся на них. Зевран, словно прочитав подобные мысли, стиснул его ладонь. Мигом позже тяжелые двери открылись, впуская в настороженную тишину гомон веселящейся толпы. Храмовники спешно выставили щиты ― порог чинно переступали кунари. Их осталось немного: в киркволлской бойне уцелело около двух десятков. Могучей, возвышающейся над остальными фигуры Аришока не было видно. Вместо него живых из города уводил Стэн. ― Мы уходим, ― ровно проговорил он, когда лезвие храмовничьего клинка уперлось ему в грудь. Его слова были полны мрачного достоинства проигравшего и спокойной силы. Из своего укрытия Тан видел, что Мередит после непродолжительных раздумий опустила оружие. Горстка недобитых чужаков волновала ее меньше опасного отступника, ставшего для знати героем. Рыцари по ее приказу двинулись вперед, в толпу дворян, чествующих Хоука; кунари ― к выходу. У обломков дверей остановились. Говорили тихо и быстро, Танариэль не мог ничего разобрать. Видел только, что Стэн отдал кому-то Писание и, проводив всех взглядом, остался. Начал неспешно ходить по зале, возле мертвых ненадолго замирая. Он хотел найти его тело и воздать последние почести ― или убить, как того требовала воля Кун.***
― Я выйду к нему, ― на выдохе прошептал Сурана ― Пусти. ― Не будь безумцем, мой Страж, ― в тон ему ответил Зевран и переплел их пальцы, ― нам сейчас он не друг. Разговор их был так тих, что они почти не слышали своих голосов за хрустом льда под чужими тяжелыми сапогами. ― Он обещал мне... когда кунари придут в Ферелден… не искать меня… на поле боя. Зев, я важен ему… Он не давал им бить меня и морить голодом… Я… должен. ― Querido!.. ― Зевран в отчаянии прижал его пальцы к губам. Тан с сожалением и тоскою отнял руку. Так было лучше. Зеврану не стоило знать ни о демоне, ни о загубленной, запятнанной душе, как и не стоило быть рядом с одержимым чудовищем. Танариэль вспомнил все, о чем предупреждал его Первый Чародей. Силы возвратились вместе с памятью, и демон черпал могущество из нее. Тихий шепот, с которым эльф очнулся посреди городского пожарища, превратился в раскатистый гром. Тан поклялся себе: тварь не вырвется. Не навредит тем, кто ему дорог. Пусть об этой его жертве не станут петь ― она слишком постыдна. Стэн поднимался к месту, где лежал его арваарад. Почти весь лед ближе к дверям истаял, и золоченый жезл, закатившийся в кровавую лужу на одной из верхних ступеней, казался в тусклом свете черным. Воин перешагнул его ― слишком поспешно ― и взбежал на площадку, где час назад случилась самая страшная битва. Лицо друга со стороны виделось помертвевшим. Чужим. Он перевернул все трупы, потом возвратился ко входу, начал свой путь заново. Танариэлю было больно смотреть на него. Улучив момент, когда кунари надолго повернулся к нему спиной, направился к вершине лестницы; туда, где света было больше всего. Мабари последовал за ним. Лед гулко хрустел под ногами. Мерно звенели цепи. Стэн, взявшийся было за новое тело, замер, не решаясь повернуться к нему. Сурана сделал шаг вперед ― небольшой, осторожный, словно боялся, что пол исчезнет. Обреченно подумал, что идет по пути на эшафот, который не прошел три года назад: от застенков Форта Драккон до виселицы в Торговом Квартале. Теперь же грозила ему не петля, но меч, а прежний его спаситель стал палачом. Стэн повернулся, и эльф увидал, что глаза его едва заметно потеплели. На миг Танариэль поверил, что связь между ними сильнее Кун, и они разойдутся каждый в свою сторону, преисполнившись молчаливой благодарности. Эту счастливую мысль он лелеял недолго: с сожалеющим взглядом Стэн вынул из ножен Асалу и хрипло сказал: ― Asit tal-eb, кадан. Мне жаль. Воля Кун крепко сковала их единой цепью. Кем бы ни были они друг другу, оба знали, чему сейчас надлежало случиться. Стэн обещал не подымать руки на Серого Стража, но навстречу ему спускался саирабаз, оставшийся без надзирателя. Истина, которую дал всем Кослун, гласила: маг без арваарада опасен и должен быть мертв. Их разделял каскад высоких ступеней. Давались они с трудом: у Тана ломило все тело, разбитые колени ныли. Он боялся, что оступится ненароком, позорно падет к чужим ногам. Еще одну схожесть заметил он меж ними: разум у обоих всегда побеждал веление сердца, а долг ― привязанность и любовь. Было ли верно поступать так?.. Ответа Сурана не знал. Инарил спускался следом, иногда забегая вперед; с тревогою глядел то на бледного хозяина, то на его товарища, сделавшегося вдруг непривычно жестоким. Мабари заглядывал своему магу в лицо, ждал слова, жеста ― тот молчал, смотрел в пол и шел вперед с отрешенным спокойствием приговоренного. На последней ступени эльф заметил выроненный кинжал ― видно, слетел вниз, когда мимо прошагали храмовники, или Стэн резко перевернул на спину мертвого. Поднимать не стал, только сделал зарубку на память, куда потянется рука, если вдруг воля Кун отступит перед их дружбой. В это, впрочем, верилось мало. Сурана остановился в нескольких шагах от кунари и негнущимися пальцами развел волосы на две стороны. Подумал: космы было бы лучше отрезать загодя. Теперь не стоило о том жалеть. Глупость, мелочь ― что она против ритуала смерти, полного мрачной торжественности?.. Вспомнив, как вел себя Стэн перед священным ударом, приготовился опуститься на колени. Одно движенье ― и все будет кончено. Инарил принялся лизать его руки, будто отговаривая, оттаскивая от последней черты. Тан отнял их и выдохнул: ― Уходи. Упрямый пес остался. Сел, задрал кверху умную морду ― так, чтобы следить за обоими. Показал широкую пасть, полную острых зубов. ― Ин… Последний раз прошу… Оставь меня, ― скривившись от боли, Танариэль опустился на колени перед мабари, сел на пятки и строго посмотрел в темные собачьи глаза. Тот заскулил, попытался ткнуться хозяину в грудь ― эльф удержал его голову против лица и, коротко потрепав за ушами, шепнул: ― Иди. Теперь Инарил послушался, поплелся в ближний угол под светильники. Сурана остался так ― согнутым, принявшим свою судьбу, вверившим жизнь велению жестокого закона. Он чувствовал чужое неясное присутствие в мыслях, но демон отчего-то молчал. Сурана еще раз поправил спутанные волосы и устроил ладони на мерзлых камнях. «Кунари не боятся смерти. Это так же глупо, как страшиться грозы или шторма», ― вспомнились слова Стэна у ночного водопада; а потом и сон в день отъезда. Видение гибели от меча собственного друга стало первым шагом его пути сюда, ею же ― настоящей ― закончится. Было ли это насмешкой судьбы? Чем-то иным, выходившим за рамки привычного понимания мира? Озарение, даже если б оно сейчас спустилось к нему, не спасло бы от сияющей стали. В нем не было проку ни раньше, ни теперь. В тот миг, когда он почти убедил себя в этом, тени за спиною кунари соткались в фигуру Зеврана. Клинки в его руках хищно поблескивали в полумраке. ― Я не позволю тебе. Стэн, не успевший еще занести меча, нисколько не удивился, лишь проговорил мрачно: ― Я не хочу этого. Но мое желание ― ничто перед волей Кун. Он развернулся одним плавным движеньем и обрушил Асалу на Ворона. Зев избежал удара, едва не поскользнувшись на подтаявшем льду, попытался обойти Стэна слева по широкой дуге ― тот не позволил, почти оттеснил его к колоннам. Год они сражались на одной стороне, оттого легко читали боевой танец друг друга по едва заметному движению кисти, обманчиво-спокойному, но цепкому взгляду. Им словно не мешали ни ледяные копья, ни трупы, намертво примерзшие к матово-холодному мрамору, ни разбитый камень пола вокруг выломанных дверей. «Их сражение… я не могу вообразить конец», ― подумал Сурана. Большего он не увидел. Тело скрутило страшной судорогой, боль ударила по вискам, сдавив голову тугим железным обручем. Ноги и руки не слушались, в спину точно вставили раскаленный прут. От голоса демона, прежде тихого, вкрадчивого, теперь нельзя было отгородиться стеной собственных мыслей ― так громко звучал он. «Ты хотел, чтобы тебя любили вечно?.. Посмотри на них. Жалкие, слабые… Грызутся за твою жизнь и смерть, как псы. Неужели ты, герой, остановивший Мор, достоин только греть ложе одному из них?.. Разве ты не рожден для большего?.. Пожелай ― и я дам тебе могущество, какого не было ранее у великих; силу, что склонит перед тобою целые народы, поставит на колени рабов и королей. Откажись от тех двоих. Думаешь, ты нужен им?.. Наивное слепое дитя!.. Этот огромный жестокий великан боится тебя и презирает ― о, он открытая книга для меня!.. Он завидует твоему дару, что делает тебя выше него, сильнее!.. Он никогда не признается в том: виной всему их глупый закон, но я вижу правду!.. А второй, эльф?.. Он ― любит?.. Ты веришь, что он серьезен и честен с тобою? Он, потерявший счет женщинам и мужчинам на своем ложе?.. Ты постарел с вашей разлуки, больше нет того огня юности в глазах, тело изрезано шрамами… Захочет ли он брать тебя таким: подслеповатым, хромым, сгорбленным?.. Желания плоти так капризны и непостоянны… Смертные, одержимые ими, бывают интересны… но быстро могут наскучить. Иное дело ― ты!.. Ты, что пожертвовал столь многим и отдал себя на поругание недостойным; ты, за кровь на своих руках оправдавшийся чужим благом!.. Признай наконец то, что скрывал и лелеял с малых лет. Признай истинное свое желание». Танариэль почувствовал, как тело начало предавать его. Вместо боли пришла странная легкость, но из-за нее он больше не мог двигаться. Чужая воля опрокинула его на спину, вжала в пол. Ладони привычно похолодели, на кончиках пальцев заискрился колдовской лед. «Пусть, пусть убьют друг друга!.. А если хоть один уцелеет… с ним покончу я. Не бойся, маленький эльф, ты в тот же миг забудешь их гибель». Разум отчаянно сопротивлялся чужому присутствию, боролся за крохи рассудка, что угасал под напором жестокой силы. Демон желания, поймавший Танариэля в свои сети, оказался слишком силен… Теперь невозможно было спастись самому, но существовал способ оградить других от одержимого чудовища, которым он стал. Сурана помнил свою клятву: не дать твари вырваться, не позволить навредить. Мысленно прокричал: «Зачем они тебе?! Я ведь согласился впустить тебя! Я уже твой! Не тронь их!» Демон довольно рассмеялся в ответ. «Что тебе до них?.. Все еще надеешься избавиться от проклятья?.. Твоя память ― вовсе не тайна для меня. Так ответь: искренне ли ведьма пожелала смерти тебе или сказала те слова в сердцах, а ты был юн и принял их за чистую монету?..» И Тан понял, отчего возникло смутное чувство тревоги, страх сделать снова неверный выбор в тот день, когда он сошел на пристань Киркволла. О проклятии эльф всегда размышлял серьезно: Морриган в его глазах обладала вздорным и себялюбивым нравом; отказ от близости, предложенной ей самою, сильно обидел ее. Было страшно даже гадать, что творилось в душе оскорбленной и отвергнутой ведьмы. Танариэль тогда тоже чувствовал себя неловко: разве такая женщина положила бы глаз на несуразного затворника, имевшего в друзьях одни пыльные древние книги?.. Все это скорее походило на привычные ее насмешки, слышанные не раз… Эльф остерегался Морриган и в беседе с нею всегда был аккуратен в словах, но в тот раз излишняя робость его только навредила. Сурана ответил что-то невнятно и тихо, густо покраснел и быстро ушел, комкая вспотевшими ладонями рукава мантии. Обернуться не посмел. Теперь, наверное, можно было признаться себе ― струсил. Тем же вечером его по-своему утешил Зевран. Морриган, как и прочие их спутники, видела и поцелуй, и поспешный уход эльфов в палатку, подальше от изумленных взглядов… Без остатка отдавшись погоне за призрачным избавленьем, Сурана просчитался в одном. В год Мора его сделали частью плана, в котором Стражу до самого конца надлежало оставаться в живых. Странный интерес к нему как к любовнику, ритуал до решающей битвы и все остальное, прежде малозначимое ― все это наконец сложилось в единый узор хитрой мозаики. Отцом ребенка с душой Архидемона Морриган хотела видеть его. Ему ― не Алистеру ― предложила жизнь в обмен на дитя. Что бы ни творилось в душе ее, ведьма нуждалась в нем и готова была стерпеть даже растоптанную свою гордость. Прокляни она по-настоящему ― из мести за равнодушие и холодность ― он уже был бы мертв. Это значило... «Ты проклял себя сам», ― злорадно прошипел демон, и горло сдавило так, будто чьи-то могучие руки сжали его шею в железных тисках. В легкие точно влили расплавленный свинец; дышать ― надсадно и хрипло ― едва выходило через раз. Те, кого Тан любил, были слишком увлечены поединком, чтобы заметить эти перемены в нем; он же вел свой бой ― не видимый даже самому пытливому взору. Неладное стало бы явным, позволь он злому духу из Тени взять верх, бесповоротно обратить свое тело в уродливый сосуд для выхода демона в мир. Сурана еще мог противиться, но силы были на исходе. «Знаешь ли ты, что сделал?.. ― не унимался голос. ― Поверил, прожил каждое слово! А сейчас… Исполнишь ли то, что напророчено в конце?.. Там смерть. Я в силах избавить тебя от нее. Дать могущество, и ты будешь черпать жизнь из него, как воду из источника. Только обменяй свою гибель на их. Не того ли ты всегда жаждал ― жить с вечной виною в сердце, которую ничем не успокоить?.. Странное желание… но ты никогда не умел выбирать…» «Я… научился…» ― почти не размыкая губ, выдохнул Танариэль и дрожащей рукой, той, которой демон владел еще слабо, дотянулся до кинжала. Он знал, что с одного удара вряд ли выйдет убить себя ― тварь не позволит ― но этого хватит, чтобы на время цепкие лозы чужой воли спали. Взгляд задержался на Инариле: пес взволнованно топтался в своем углу. Точно чувствовал. Сурана торопливо попрощался с ним и со всеми, кого посчастливилось встретить на коротком жизненном пути. Медлить было больше нельзя. «Бдительность в мире». Он ударил не глядя, почти не замахиваясь. Бок отозвался пронзительной болью, брызнуло горячим и густым на пальцы. «Нет! Нет! Остановись!» Отчего-то сразу стало жарко, душно, точно к тому месту приложили пылающую головню, и волна горячего воздуха ударила ему в лицо. До того, как зал в глазах его поплыл, словно кто-то нарочно стер границы с предметов, Танариэль увидал, как Инарил с лаем бросился к нему, кинувшись под ноги сражавшимся. Остальное разглядеть не вышло: слишком много сил теперь требовалось даже на то, чтобы держать веки разомкнутыми. Сперва раздался крик ― высокий, полный отчаяния и бессилья ― кажется, то был голос Зеврана; затем ― частые удары двух пар подкованных сапог и цокот собачьих когтей об лед и камень. К нему бежали. Второй удар следовало нанести раньше, чем они успеют. «Победа в войне». Скользкие пальцы стиснули липкую рукоять над самой гардой и, сдвинувшись вниз, вогнали клинок сильнее. В рот хлынула кровь, обожгла нёбо и десны гадким привкусом скверны. Зубы пришлось стиснуть до скрежета, чтоб стоном не выдать слабость. Оставался один шаг. Последний, отделявший его от конца переломленного пути ― переломленного им самим. Готов ли он был принести себя в жертву?.. Даже если и нет, отступать было поздно. Рука, что готовила любимым погибель, вновь стала ему подвластна. «Жертвенность в смерти». «Стой! Стой! Не…» Демон не успел закончить. Сурана усилием воли приподнял сведенную судорогой ладонь ― и положил себе на грудь, туда, где холодное железо высоко вздымалось над горячей кожей. Замер на краткий миг, на одно движенье ресниц, а потом… пустил ледяные копья через себя. С высоким звоном что-то внутри него будто разлетелось тысячей острейших осколков. Тан почти услышал, как порвались мышцы и сухожилия, полопались перерезанные вены, раздробились ребра. Не пощадило даже сковавшую его сталь: несколько алых пик вышли из тела, насквозь пробив огромный ошейник-ворот. В этот раз крика он не сдержал. Меньше, чем в полушаге, отрывисто залаял подоспевший первым Инарил. Мгновенье спустя лай оборвался, превратившись в жалобный скулеж ― заклятье, верно, зацепило и его. Ненасытный лед требовал многих жертв. Горло саднило. Легкие, пробитые осколками ребер, нестерпимо жгло; хотелось выплюнуть их вместе с душившим кашлем. Сознание гасло медленно: демон цеплялся за крохи жизни в растерзанном теле и не торопился уходить в Тень. Злой голос был еще слышен, но звучал тихо, невнятно, а власть его столь ослабла, что не могла даже заглушить боли ― всеобъемлющей, жадной и огромной, как океан. Танариэль молил о том, чтобы быстрее коснуться дна. Послышался лязг брони, рядом рухнуло чье-то тело. Голову ему осторожно приподняли. Коченеющие слабые пальцы стиснули другие ― жаркие, крепкие; на лицо упали светлые пряди чужих волос. ― Прошу… не оставляй меня, mi corazón!.. No ahora!.. У Зеврана дрожал голос, оттого шепот выходил отчаянным и надрывным. Антиванский, прежде напевный и переливчатый, звучал ломко и резко, как будто из него выдернули все мягкие ноты. До Тана долетали только обрывки фраз, будто кто-то затыкал ему уши давящей тишиной. Нужно было… ответить… Попрощаться, пусть даже одним словом, до того, как… чернота под веками… навсегда не стала плотнее темного бархата… Успеть… Собрав последние крохи сил, заставив себя вырваться на миг из холодного вечного плена, Сурана тихо и хрипло выдохнул: ― Море… нельзя… изменить…