Мой любимый уснул после тяжких трудов, Долог был его день, будет долгою ночь.
Под стылым дождем мокли черные, измазанные сажею камни. Деревянные балки, цветом ныне напоминавшие дорогой обсидиан, трескались в руках у людей, разбиравших завалы. Улицы повсюду пахли жженым волосом и кожей; и над ними в промозглом соленом воздухе киркволлской осени разливались стоны и плач. Город Цепей в одну ночь потерял слишком многих. ― Как есть одна жизнь и одна смерть… ― монотонно начинали рядом, ― … и он ― наш Создатель… ― заканчивали неподалеку, после зябко кутаясь в пропахшие дымом лохмотья. Тут и там быстрыми тенями мелькали ало-золотые фигуры сестер. Кто-то благим словом ободрял погорельцев, другие раздавали одеяла и простую горячую пищу; иные молились о мертвых под стенанья их близких: те из них, кто в черный день был сильней остальных духом, вслед за церковницами подхватывали Песнь Света. В Нижнем Городе трупы выносили наружу, к дверям, под непрестанную колкую осеннюю морось. Прикрытые холстинами, старой одеждою, они едва не сливались с завалами обгоревшего мусора и привычных всем беднякам нечистот. Нанятые Владычицей мрачные сборщики тел проверяли палками каждую груду; несчастные безо всякого почтения взваливались поверх таких же на переполненные скрипучие тележки. Назойливые поздние мухи, не убоявшиеся дождя, роились вокруг, липли к стеклянным глазам, залезали в уши и раскрытые рты. Дождались пира. ― Чего под колеса прешь!.. ― Мама! Мамочка! Куда увозят маму?! Оскользнувшаяся в грязи людская девчонка, что кинулась отчаянно за возком, мазнула перепачканной ладошкой по его плащу. Зевран не повернул головы. «Куда забрали его?» На Рваном Берегу, как доложили ему здешние Вороны, на одном из утесов, что выше остальных застыл над серой сумрачной гладью моря, уже начались проводы в последний путь, и костры трещали громче надрывных молитв, и слезы людские мешались с дождем, слезами Создателя. ― Тварей этих, кто живой остался, в порту заперли, на пепелище их же. Рыцарей церковных приставили, чтоб ни один больше не выполз, ― злорадно шептались на едва расчищенных перекрестках и площадях. ― Пускай, пускай посидят. Может, хоть с голода передохнут. ― Слыхали, нет? Они Серых человек двадцать зарезали. Будто скотину какую. Вот и льет. По Стражам Создатель плачет… Зевран прошел мимо праздных сплетников, по лицам едва скользнув взглядом. Не станут его сжигать среди них. Он умер не Стражем. Умер. Убил себя у него на глазах. Когда двери тронного зала распахнулись резко, выпуская гомонящую знать в кольце готовых к очередному сражению храмовников, Зеврану пришлось спешно бежать, бросить его посреди серых рогатых трупов. Мабари увязался за ним беспокойной скулящей тенью, Стэн… ушел еще раньше, перед тем забрав заляпанный кровью ошейник ― доказать своим, что все сделано по правилам. Кунари потом дождался неподалеку в переулке; даже сказал что-то коротко в привычной своей манере ― из головы тут же вылетело. Новый бой затевать было бессмысленно; да и горе… будто сблизило их. Как тогда. Словно колесо времени сделало три поворота-года назад, и они только-только готовились прорываться в форт Драккон, к нему. Вместе. ― Мне не впервой, ― горько усмехнулся Зевран, ― а вот ты-то как без сердца проживешь? Стэн промолчал, лишь нахмурился сильнее. Удобнее перехватил меч ― и скрылся в холодной хмари осенней ночи, и цепи, приделанные к покореженному ошейнику, волочились по земле железными хвостами, оставляя красновато-бурый след на белых камнях. Осведомители на осторожный вопрос подтвердили: безрогий в сгоревшем лагере, с остальными, и ― вроде как за главного. ― Да пр-ропади они все! ― выкрикнули негодуюуще-пьяно откуда-то сбоку. Зеврану хотелось искренне согласиться. И, еще решительнее, ― так же надраться. Чтобы не помнить. Не думать. Не представлять. Как в тот день, когда не стало Ринналы. Судьба, хитрая тварь, сделала круг. Догнала. Снова. Вороны, свившие гнездо себе в Киркволле, смотрели на него слегка задумчиво, оценивали про себя несколько странные его вопросы и приказы. Выполняли, впрочем, быстро и молча: никто в здравом уме не посмел бы отказать главе. Перед ними следовало играть привычную роль; и не то, что бы у Зеврана даже после случившегося не выходило. Въелось под кожу, вошло в привычку, приросло к лицу ― что те маски у орлесианцев. По-другому нельзя. «Больше ― никаких обещаний», ― подумал Зев с какой-то безумной, неправильной веселостью, когда переступил порог убежища по возвращению. Как прежде, после выполненного контракта, когда уже предвкушал перезвон монет в кошельке, зная, что вскоре растрачены они будут на сладкое вино и умелых девиц, на новенькие ножи и склянки редкого яда. Двух девиц ему предложили задаром: еще до кунарийской резни их прислали от мадам Лусины. Ремеслу они были обучены хорошо и вытряхнули скорбь из головы до утра, прогорклого, дымного. Коротким сном Зевран забылся лишь незадолго до рассвета, окольцованный двумя парами мягких женских рук. Глубины Тени встретили спокойно: Танариэль не пришел. Может быть, уже слился с прочими душами, не оставив от себя прежнего ничего, ни следа; может быть, понял и тревожить не стал. Это он всегда умел: других понимать, себя не жалеть. На куски ради ближнего рваться. Когда-то Тан сам искал в Вороновом обществе краткий миг свободы от непомерно тяжелого долга на своих плечах ― за то его попрекали и в беседах, и за глаза. Он бы не осудил. «Я очень устал», ― опасливо, понизив голос, признался его Страж, когда из Редклифа двинулись в Денерим на Собрание Земель. «Я не просил», ― исступленно-мучительно выдохнул Герой Ферелдена после коронации Алистера и представления его ликующей толпе. «Поезжай», ― холодно благословил в последнее утро; даже не обернулся ― старательно заматывал шею платком, скрывая следы ночной страсти на нездорово-бледной коже. Сплетни ядовитыми змеями расползлись по дворцу, больно жаля сутулую спину. … На посветлевшей улице стенали люди; вторя им, надсадно, до щемящего сердца выл оставленный за дверьми пес. В общей комнате, провонявшей кислым пойлом и кровью, негромко стучали кружками, звенели сталью и вполголоса переговаривались. Зевран, одевшись небрежно, отдал распоряжения и ушел бродить по городу в погоне за слухами, искать забытья в дрянной выпивке «Висельника». Даже решил наведаться в порт ― если надерется достаточно, вызовет Стэна снова: уже до смерти его или своей. Когда не стало Ринналы, ему тоже опостылело все. Отчего судьба имела поганое свойство такое ― повторяться?.. До таверны, чудом разве что уцелевшей в огненном ужасе прошедшей ночи, оставался, кажется, квартал, когда один из расторопных compradi вышел из теней аккурат по правую руку и, приблизившись, быстро прошептал: ― Мы все разузнали, sir.***
Костер трещал и плевался во все стороны искрами. Сложен он был аккуратно, не наспех, даже имел в основании камни, чтобы трава вокруг не занялась, ― но сестрами Церкви наверняка признался бы неправильным. Сооруженным не по канонам, не по святому слову Андрасте. «Отступничьим», ― приходило единственное на ум. Костер не Стража, не мага Круга, не Героя Ферелдена, даже не кунари ― просто эльфа, что принес себя в жертву один Создатель знает чему и зачем. Внизу под самым обрывом бились меж собою волны, исполненные первородной ярости. Пену ― клочковатую, серую ― доносило даже сюда, на обтесанную солеными ветрами вершину с редкой и жухлой травой. Это было хорошее место для прощания: без толкотни и чужих причитаний; подальше от брызжущих слюной благочестивцев и несчастных, что рвали на себе волосы с горя. Место только для двоих. Огонь жадно слизывал с костей уже начавшую сохнуть плоть. Зевран на один только миг пожалел, что рядом не крутились ни церковные сестры, ни послушницы ― там, где к Создателю отправлялись люди Киркволла, на высоких треногах курились сладкие благовония, и дым казался не таким горьким и гадостным. В его же Страже горела еще и черная скверна; пахло резко и сильно ― оттого слезились глаза и у него, и у мабари, всюду теперь ходившего за ним по пятам лишь тенью прежнего могучего пса. В мокрых солоноватых дорожках, расчертивших надвое щеки, совершенно точно был виноват дым. Тело едва удалось отбить у двух пьянчуг, нанятых сбрасывать трупы кунари в море. «Отколь явились, пускай туда и вертаются», ― услыхал Зев, приблизившись к большой, уже черной в наползших сумерках телеге. Тана оставили «на потом» ― удивились эльфу в куче огромных рогатых тел, стащили в траву, оставив неподалеку. Прикрыли какой-то дерюжкой ― верно, испугались зрелища: такие раны, как у него, не нанес бы ни один меч. Пьяницы оказались людьми жадными ― пожалуй, даже чересчур. Не то, что бы Зевран не ждал подобного, но… Даже за дырявую вонючую тряпку, которой прикрыли его, тоже потребовали заплатить ― наглым и грубым тоном, будто бы обращались к последнему оборванцу эльфинажа. Зевран в ответ очень ласково сообщил, вытянув кинжалы, что если сейчас же ему не дадут сделать то, за чем он явился, сами отправятся на дно морское. Трава после дождей еще мокрая, никто и не удивится, если вдруг могильщики, любуясь плодами своих трудов, ненароком оскользнутся и рухнут вниз. Люди ― вот чудо! ― сникли разом и в тишине позволили ему уйти со своею ношей, не взяв ни медяка. За сколько, интересно, тевинтерцы купили для костра Андрасте у ее мужа? Вышло бы… символично, совпади затребованные суммы. Обмыть тело было негде и нечем, не вышло бы и переодеть в чистое: безнадежное дело было соваться в строго охраняемые Казематы за подходящей мантией; одежные лавки же не прекращали работу разве что в Верхнем Городе ― бедняки Нижнего одевали своих мертвецов в лучшее домашнее, без дыр и заплаток, не тратясь на не нужный трупу новый наряд, который истлеет в первые же мгновения. «Надеюсь, у трона Создателя ты не бос и носишь не эти ужасные штаны. Если и так… хочется верить, что ты, как и всегда, простишь меня. А у Него, в конце концов, есть дела поважней, чем оценивать платье всех новопреставившихся». Смерть разгладила ему лицо. Стёрла и заметные, и тонкие морщины, словно возвратив в юное беззаботное время. Подарила покой ― над закрытыми кем-то милосердно глазами уже не было того извечного мученического излома бровей, который Зевран в год Мора видел чуть ли не каждодневно. И смерть же добавила синяков к еще не успевшим сойти кунарийским побоям; в местах трупных пятнен ярче вычертила шрамы ― их заметно прибавилось за три года. «Отчего ты никогда не берёг себя?..» Почти мгновенно огонь расправился со спутанной копной волос, в иных местах слипшихся от крови. Обгорали до черноты ласковые тонкие пальцы, так отчаянно порою цеплявшиеся за его плечи. Лопалась от жара изжелто-восковая кожа на впалых щеках и линии некогда светло-розовых, в тон недозрелым персикам, губ ― всегда горьких от лириума, сухих и надтреснутых, точно только с холода. Он и был холодом, воплощением смертельно-прекрасной и жестокой ферелденской зимы, покорителем льда, сердцем вьюги… А теперь таял на глазах ― подобно прозрачно-голубому стеклу под весенним солнцем. С ним и его Стражем время, врачующее, как говорили, раны и души, и тела, обошлось несправедливо и беспощадно. Быть может, карало за миг хрупкого счастья?.. За то, что дозволили себе мысль, будто с окончанием Мора нечто меж ними, ― каждый всегда боялся назвать это чувство вслух ― не исчезнет, не пропадет, не сотрется в череде одинаково-серых дней?.. Годы словно в насмешку развели, растащили их, что ржавым крюком, по разным углам Тедаса, окунули с головою в заботы и долг, в грязь и кровь, в нескончаемую борьбу за место под солнцем. Зев знал: если напишет в Ферелден, позовет Стража к себе ― письмо наверняка перехватят, настрочат иное, ― и Танариэль со своей искреннею наивной верой, вырвавшись наконец из-под грифоньих крыльев, угодит прямиком в западню. Догадывался он и о том, почему вдруг замолк милый Страж, отправив лишь два письма: Тан тоже боялся его антиванских недругов. Три безмолвных года, больше тысячи дней разлуки ― и ради чего? Для того, чтобы ныне смотреть, как он становится пеплом?.. «Забавная штука: мы пытались друг друга сберечь, mi amor… А смерть все равно обвела вокруг своего костлявого пальца нас обоих». Бренди из припасённой бутылки, покрытой холодно-колкими каплями, обожгло горло. Это ― только чтобы согреться, ни для чего более: выпивка и днем не справлялась с невнятным чувством тянущей пустоты где-то под сердцем. Зевран не мог придумать, какое слово подошло бы больше: тоска?.. скорбь?.. что-то иное, чему еще не придумали точного означения?.. Делая размеренно один глоток за другим, он не смотрел в огонь: смерть всегда была безобразна, Ворону ли об этом не знать… Он глядел куда-то поверх языков танцующего рыжего жара, в беззвездную темно-серую ночь над морем, возвращался мыслями в прошлое. Мабари, большой и теплый, подполз ему под бок, доверчиво прижался, уложил голову на лапы. «Все, кто тебе дорог… все подохнут, ― хрипел умирающий Тальесен, окровавленными пальцами вцепившись в кинжал в своем брюхе, ― никого… не спасёшь… ты знаешь… знаешь!..» «Ах, дорогой Тальесен, если бы я мог, я бы убил тебя за те слова еще раз». Вороны ― каждый ― были мечены смертью, и чужая кровь на руках, подумал Зев, прежде чем отхлебнуть снова, ― за себя мстила. Пожалуй, это было бы даже справедливо, не забирай она тех, кто… «Когда я вернусь к тебе, нас не разлучит даже самое острое лезвие». Костер трещал и усердно тянулся в небо. Впервые Зевран провожал кого-то в последний путь, как подобало. Ему часто перепадали контракты, где совсем не нужно было прятать тела, наоборот: найденные, к примеру, в собственной постели, они служили прекрасным доказательством могущества и влияния Воронов. Несколько раз случалось ему сбрасывать в залив Риалто заплывших жиром купцов; однажды они с Тальесеном утопили в одном из чанов красильни бастарда, сделавшегося слишком опасным для вельможи-отца… «Я не смог сделать все, как нужно, для Ринны; вот, исправляюсь теперь с тобой». Наверное, Тан чувствовал себя если не так же, то уж точно похоже в Редклифе, прощаясь с другом-малефикаром. Зев знал, каково это: убивать своими руками дорогого человека, смотреть, как жизнь угасает навсегда в чужих глазах, подхватывать аккуратно безвольное тело, чтоб не наделать лишнего шуму… Знал ― и потому, верно, не нашел тогда для Стража нужных слов, не желая неосторожно ранить. … Он обнаружился под стенами замка в каком-то глухом углу у кромки воды; сидел на валуне, бросал в озеро мелкие камни, выуживая один за другим с ладони, в которую набрал их целую пригоршню. Засаленные и изорванные полы мантии уже насквозь промокли, как, точно, и сапоги, но Тан мало о том волновался. Он был отрешен, будто спал наяву, и в то же время удивительно собран, вглядываясь в сотворенные круги на воде. Зев едва добрался к нему, не единожды нескладно оскользнувшись на обтесанных Каленхадом глыбах: даже мокрая черепица антиванских крыш была надежней ферелденских камней. К его появлению Страж отнесся равнодушно, занятия своего не прекратил, не обернул и головы. Пристроиться как-нибудь рядом у Зеврана не получилось, и он остался стоять, слегка держась за выступ замковой кладки. ― Как ты? Танариэль только тогда на голос глаза поднял. Промолчал, отвернулся, кинул новый камешек ― совсем близко от берега, даже не замахиваясь, ― тот, как и полагалось, сразу ушел на дно, коротко булькнув. Да, глупый был вопрос. Это видели все: как на дворе сошлись двое магов, эльф и человек, но одного из них, ослабевшего в заточении кандальника, вел сразу десяток храмовников ― рыцари потом, обнажив мечи, стали полукругом, чтобы не заслонять латными спинами зрелище Эамону. Эрлу, его жене и приближенным ― к их числу в один день прибавилась и вся их странная разночинная компания ― вытащили кресла на широкое крыльцо. Многие все же предпочли стоять: зрелище обещало быть кратким. Тишина, павшая на редклифский замок, казалась тяжелой и острой, что Стэнов меч, а слова, даже сказанные шепотом, звучали, как в полную силу. ― Йован, ― едва слышно позвал Страж и сделал шаг вперед, касаясь чужих скованных рук, ― смотри на меня. Только на меня. Забудь про всех них. Малефикар, что был выше эльфа на полторы головы, и так глядел на него одного. Лишь слепой не заметил бы, как от страха подрагивали бледные, будто уже обескровленные губы и сверкали от непролитых слез испуганные глаза, под которыми залегли скорбные тени. ― Это… лучше, чем Усмирение, ― хрипло сказал он, а следом, точно опомнившись, громко зачастил последнюю просьбу: ― Вытащи Лили из Эонара! Обещай мне! Обещай, что сделаешь! Она ни в чем не виновата! ― Я знаю. Я… постараюсь, ― негромко заверил Танариэль и неловко обнял его одной рукою, вторую приложив к груди против сердца. Отступник, вдруг коротко вскрикнув, обмяк. Страж бережно уложил его, но не успел закрыть глаза: двое храмовников оттолкнули легкого эльфа, выверенными за годы движеньями пронзили уже мертвое тело, чтобы наверняка. Его отдали Тану не сразу: Эамон ужасно противился тому, чтобы виновника всех бед его семьи и Редклифа проводили к Создателю в согласии с церковным каноном. Отговаривали Стража и тамошние сестры, набожные до зубовного скрежета, ― тогда Тан, не раздумывая, не слушая злые речи, взял с собой Лелиану, приплатил паре местных мужиков ― и на волнах Каленхада закачалась еще одна лодка, охваченная пламенем. Пока она не скрылась из виду, он невпопад, но старательно повторял за милой Лелианой священные слова молитв. Потом ушел куда-то, и лишь перед закатом о нем всполошились: наутро Эамон отбывал в Денерим, в сопровождавших должны были значиться оба Стража… Алистер поймал Зеврана в замковых коридорах ― не то, что бы он думал таиться, ― и молил Танариэля найти: «Ну, вы же… у тебя лучше получится! Пожалуйста! Эамон и так страшно сердит на него». О, Алистер оказался совершенно прав. Тан нашелся едва ли не сразу, и Зев теперь любовался солнцем, что медленно и неотвратимо катилось в озеро… А помимо прочего старался удержать равновесие на скользких камнях, пока милый Страж предавался печальным мыслям и поднимал дно Каленхада набранными камушками. Хоть бы подвинулся. ― Тебя там все ищут, знаешь ли. ― Пусть, ― бесцветно, безжизненно. Кем, интересно, этот Йован ему на самом деле приходился, что из-за него вот так… ― Алистер слезно просил тебя найти: видишь ли, его милость эрл Редклифский… ― Я сегодня убил друга, Зев, ― зло вскинул голову Тан, ― по его же собственной просьбе. Эамон и слушать не желал о помиловании, а Усмирение, предложенное Первым Чародеем… Это не жизнь. Йован молил о быстрой смерти ― но не от меча пустоголового храмовника. Я… остановил ему сердце холодом. Он не мучился. Насколько Зевран сейчас помнил, за пылкой речью его Стража последовало какое-то сбивчивое откровение о Круге. Тан снова взвалил вину на себя, хотя был лишь фигуркою для игры в руках у двух могучих магов, делящих власть и влияние в четырех стенах своей тюрьмы. Ирвинг дал Танариэлю роль заслона от Ульдреда и его либертарианцев, решив сотворить из ученика этакий козырь: имея его в рукаве мантии, можно было не опасаться разгуливающих по башне одержимых. А затем Первому Чародею захотелось подразнить спящего дракона, убедиться лишний раз в подозрениях. Тана выкинули, будто щенка, надоевшего хозяину сразу же, как вырос. Спихнули в Стражи: посмотреть, что будет, выступит ли Ульдред открыто, много ли собрал сторонников до той поры… Что ж, посмотрели. Убедились на собственной шкуре. Обо всем Страж узнал лишь сейчас. Учитель с Рыцарем-Командором вызвали Тана после прощания с Йованом на беседу. Словно пытались оправдаться хотя бы за его смерть. ― Хорошо, что больше я не вернусь в Круг. Он перестал быть мне домом. В этих словах сквозило столько горечи и разочарования… Зевран не особо представлял, что следовало в таких случаях говорить, и попытался неловко отшутиться: ― Если бы я был разменной монетой, то только золотым. На меньшее, прости уж, не согласен. Страж на это лишь беззвучно выдохнул и опустил взгляд ― с видом покорным и кротким, что в иных обстоятельствах и декорациях ― к примеру, в спальне, ― смотрелся бы… прелестно. Момент, увы, не располагал. Танариэль поднялся и разжал ладонь, переворачивая. Камушки поскакали, запрыгали ему под ноги, скатываясь в беспокойную воду. Высоко задрав полы мантии, он осторожно обошел Зеврана и побрел к твердой земле. Над коротким голенищем с истершейся темной кожею мелькнули тощие бледные ноги. Зев улыбнулся про себя и отметил, что куда лучше они смотрелись уложенные ему на плечи или скрещенные на пояснице, ― так, чтобы нетерпеливо подгонять к обоюдному пику… Ах, доброе было время. Огонь грозился скоро угаснуть. Он плеснул в него остатки бренди и бросил опустевшую бутылку куда-то на край обрыва. Услыхал, как она, продолжив свой печальный путь, глухо разбилась внизу о камни. ― Я не хочу приносить себя в жертву, мой Страж, ради чего бы то ни было, ― мабари от его голоса, нарушившего скорбную трескотню костра, дернулся, вскочил, заглянул с искренним собачьим волненьем в глаза. ― Я не похож на тебя, я люблю жизнь. Жаль, что целью твоей ― я тут вот подумал ― всегда была смерть. Ты привык к ней, нависавшей постоянно над тобой в Круге, принял в себя вместе со скверной и девизом Серых… Горький, должно быть, вкус у жизни без маленьких радостей. Ты совсем себя измучил к нашей встрече!.. Ума не приложу, зачем. Уверен, в мое отсутствие ты не дозволял себе даже невинных касаний, не говоря о большем. Верность красива на страницах романов или в песнях Лелианы, но жизнь ― она совсем иная, тут уж… не до благопристойностей. Я не из праведников, не приносил обеты, как храмовники и братья церкви. Я честно обо всем предупредил тебя ― и ты принял меня вместе с моим прошлым, ни разу им не попрекнув. Твоим великодушием и добротой, верно, пользовались мы все… Жизнь Ворона совсем не длинна, отказываться от удовольствий ― большое расточительство; но в мыслях… я, бывало, возвращался во время, разделенное только между нами, даже когда мою постель кто-то грел. Это, каюсь, случалось нередко. Иногда… я жалел, что промолчал у ворот Денерима. «Люблю» ― слишком громкое слово; привычки подобными разбрасываться я до сих пор не приобрел ― жизнь научила. В месте, где я рос, как ты знаешь, любовь покупалась за увесистый кошель, была обычным товаром, как новые сапоги или вино. Пожалуй, я все так же на нее смотрю. Да и поздновато уже для признаний, не считаешь?.. Скоро рассветет. Твои кости еще нужно довезти в Ферелден… и попутно решить, что делать с псом. Инарил на последних словах взволнованно боднул его лбом в плечо ― Зев потрепал мабари за ушами и ласково сказал: ― Прости, дружок, взять тебя в Антиву я не смогу. В королевских псарнях о тебе хорошо позаботятся ― не то придется напоминать Алистеру о своем существовании чуть чаще, ― Зевран поднялся, отряхиваясь. Снял с предусмотрительно купленной урны пузатую круглую крышку. ― Ну, не будем медлить. Если меня не надули, что вряд ли, корабль должен отходить утром.***
Небо над Денеримом который день сыпало дождем вперемешку со снегом. Последний месяц осени в этот год малодушно, не противясь нисколько, сдался подкравшейся с юга зиме. Зевран, едва сошел в разросшемся столичном порту, продрог настолько, что в первой же лавке, не торгуясь, накупил теплой одежды. Вид она имела… ферелденский до последнего стежка: окажись он сейчас вдруг пред антиванским двором, знатные модники смеялись бы над ним по меньшей мере неделю, ― но грела отменно. Правда, бурый шарф крупной вязки, напоминавший тот, что подарила ему Винн на Первый День, утащил себе мабари. Когда Зев перед выходом на улицу пытался взять его из облюбованного псом угла, пес скалился и страшно его слюнявил. Закрывать… этим лицо Зев считал ниже своего достоинства, и потому хитрый Ин продолжал на теплом шарфе лежать. Он уже не ходил за эльфом хвостом, как в Киркволле ― свыкся со внезапной свободою и нового хозяина выбирать не торопился. Таким ― одетым в грубое, но теплое платье мрачных тонов, греющим руки о кружку с пряным вином, ― Зеврана в один день нашел у камина мастер Игнасио. Перед приземистой лысоватой фигурой его, показавшейся на пороге «Покусанного дворянина», завсегдатаи прытко расступились: за спиной у того маячили два крепких мордоворота. Подобные люди обычно служили палачами для своих… или сопровождающими важных лиц. Со свитой ферелденский Мастер и правда выглядел куда внушительнее. ― Соболезнуем Вашей утрате, sir, ― вкрадчиво проговорил он, приблизившись, и манерно коснулся губами Зевранова перстня, что служил знаком его высокого статуса. Хозяин таверны расторопно вытащил новому гостю добротное кресло и поспешил за стойку. ― У новостей из Киркволла быстрые крылья, я смотрю, ― глухо отозвался Зев и жестом попросил налить себе еще. ― Король знает? ― Пока нет. ― Хорошо, ― кружка вновь наполнилась терпким горячим вином. От ривейнских специй, щедро добавленных сверх меры, слегка загорчило на языке. ― Решите этот вопрос как можно скорее, Гильдмастер. В Антиве долгое отсутствие могут счесть… ― Я спрашивал ваше мнение? ― рука по привычке потянулась к кинжалу, хотя угрозы в чужих словах не было ни капли. ― Нет, sir, ― Игнасио спешно поднялся, оставив недопитую кружку на широком подлокотнике. ― Прошу извинить, ― он отвесил поклон и направил стопы к выходу, кликнув охрану. ― Совет del viejo Cuervo ― послышалось уже от дверей, ― наведайтесь до отбытия в «Жемчужину». У них в последние годы стало… интересно. Ближе к вечеру следующего дня Зевран, взяв с собой Инарила, отправился в королевский дворец. Всю ночь он проворочался едва ли без сна, план не придумал и потому собирался поступить, как обычно выходило лучше всего ― неожиданно для себя, не говоря уже о прочих. С парадного крыльца здесь эльфа никто бы не впустил, имей он хоть десяток титулов, и следовало обдумать иные пути. Не в окно же к Алистеру лезть... Жаль, вышло бы хорошее напоминание о прежних временах; впрочем, мотка крепкой веревки все равно под рукою не было. В соседнем Орлее, кривясь под вычурными масками, Зеврана все же допустили к блистательному двору императрицы Селины: у одной из ее фрейлин было к Гильдмастеру щекотливое дело, которое Дому Отдохновения поручить она не решилась. Прекрасный Халамширал с его садами и фейерверками, грязными тайнами благородных семейств, Игрою, капризами в фонтанах и некоторой фривольностью нравов в памяти остался надолго. Ферелденский же двор… Каким он мог быть у вчерашнего Стража?.. Наверняка грубоватым, несколько набожным из-за прежнего обучения короля на храмовника… и ценящим хозяев больших слюнявых собак. Такая, к счастью, у Зеврана как раз имелась. В Антиве было иначе. С его появлением маркизы и герцоги замолкали, быстро убирались с дороги, а милые дамы, напротив, настойчиво жаждали его внимания, едва ли не вешаясь на шею под горящими взглядами мужей и отцов. Ах, сладкий пьянящий вкус власти!.. Он стоил пролитой крови. Но стоил ли Тана?.. В какое-то мгновение, задумавшись, растворившись в приятных воспоминаниях ― это, верно, походило на попытку отвлечься от будущего тяжелого разговора, ― Зев понял: соскучился. Ни пронизывающий ветер и слякоть Вольной Марки, ни жестокий холод Ферелдена не сравнились бы с солнцем и морем Антивы, пусть столица и пропахла насквозь рыбой, кожей… и телами, предававшимися любви. Прав был Игнасио: задерживаться в Денериме не следовало. Настроение двора не отличалось постоянством, а новые главы Когтей отнюдь не были лишены притязаний на его место. ― Только посмотрите: опять эта остроухая выскочка, ― послышалось рядом раздраженное шипение, предназначавшееся, кажется, приближавшейся быстрым шагом девушке, шедшей от дворца. ― Который раз жаловалась королю. Помяните мое слово: месяца не пройдет, ее за порог выставят!.. Что о себе возомнила, гляньте-ка!.. Грязная эльфинажка… Зев усмехнулся. Очаровательная в простоте своей ферелденская знать! Что на сердце, то и на языке. Если так, возможно, от рыжей эльфийки, которую так яро хотели облить сейчас словесной грязью, вышел бы ему недурной толк… ― У вас, bella, полно недоброжелателей? ― спросил весело он, когда они поравнялись. ― За скромную услугу я бы мог избавить вас от них. Стриженная коротко эльфийка в опрятном, но довольно бедном теплом платье серых тонов, ― хорошенькая даже при всем ее недовольстве, ― остановилась. Окинула Зеврана гневным взглядом. Ненадолго он потеплел, когда она заметила такие же острые уши, но симпатия прошла очень скоро. ― Передай своему хозяину, кем бы он ни был… ― Я владею роскошью служить одному себе, terca. Или ― тому, кто много заплатит, подогрев мой интерес. Вижу, вы вхожи ко двору, а я имею дело, требующее немедленной аудиенции у короля. Так как? Поможем друг другу? Собеседница сперва опешила, но мгновенно вернула лицу прежнее выражение. Ухватив его за отороченный мехом ворот новенькой куртки, процедила: ― Банна эльфинажа похожа на женщину, которая не способна себя защитить?.. Кто тебя нанял? Отвечай! ― Никто. И я этого не говорил, ― Зевран добродушно вскинул руки, показывая, что намерения его чисты, а своим предложением он не желал ее оскорбить, ― Мне очень, очень нужно повидать Алистера. Это касается Героя Ферелдена. ― Здесь ему больше не рады, как и его друзьям. Королева постаралась, ― мрачно ответила эльфийка и сделала шаг прочь. Настал черед Зеврану ловить ее за рукав. ― Конечно, я мог бы прибегнуть к силе не только своего обаяния. Пройти до дворца, прикрывшись вами, и потребовать в обмен на вашу жизнь встречу с королем было бы просто. Но, зная Алистера, уверен: он будет ужасно возмущен моим поступком и не даст ни слова ввернуть из того, что мне хотелось бы донести. К тому же, дурно обращаться с женщинами ― плохой тон. Так что?.. На нас уже смотрят стражники, решайте… банна. ― Мое имя ― Шианни, ― нехотя представилась она. Что же, чудесно: начало положено; рыбка клюнула. ― Зевран Араннай, для друзей ― Зев. Рад знакомству, банна. Высокие своды приемного покоя, уже опустевшего к этому часу, встретили эльфов неприветливой тишиной. За дверьми большого зала еще слышались голоса и шаги, смех и негромкая музыка, но жизнь двора уже затихала до утра. Зевран сомневался, что тут завели хотя бы бледное подобие салонов: везде пока тон задавали устроенные на орлесианский манер, а в Ферелдене уж слишком свежи были воспоминания о владычестве Империи Масок. ― Я видел вас прежде, ― Зев вгляделся пристальнее в лицо своей провожатой и невольной помощницы, пока они дожидались сенешаля. ― Вы уводили последних эльфов тогда, в ночь битвы за Денерим. ― Неужели? ― Шианни вскинула бровь. ― Недоверием вы раните меня в самое сердце, bella! Я… Вернувшиеся королевские гвардейцы ― в Ферелдене они наверняка прозывались иначе, но Зевран именовал их про себя на антиванский обычай ― с хмурым и строгим лицом заявили, что сенешаль занят и скоро отправится ко сну. Если просители не передумают (здесь стражи высокомерно взглянули на две пары острых ушей), пусть возвращаются утром. Не добившись им пропуска, Шианни, помянув Андрасте, воинственно топнула и вышла, взглядом указав и ему не перечить. На крыльце, вопреки предположениям Зеврана, они не расстались. Он хотел было благородно исполнить свою часть сделки, посоветовать банне обратиться к Игнасио и его людям, дабы заткнуть особо злобливым дворянам рты, как его твердо взяли за руку ― ладонь у Шианни оказалась горячей и натруженной ― и повели, кажется, к заднему двору. ― Твой мабари поможет нам пройти через королевские псарни. ― Он не мой, ― не задумываясь, поправил ее Зев. Назвать Инарила своим ли, чьим бы то еще язык не поворачивался. ― Ты хочешь пробраться внутрь или нет? Если да ― держись за мной и помалкивай. Строгая неприступная банна вызывала улыбку. Наверное, повтори он Шианни хоть тысячу раз, что в намерениях его не было ничего, кроме разговора с Алистером, она все равно бы не поверила. Битые жизнью, дурными людьми, голодом и нищетой, жители эльфинажа не могли без подозрения смотреть на более удачливых собратьев. Зев не винил ее в этом. Титул Шианни был простым словом, не более; даже громкое «эрл» Танариэля не спасало его от заносчивости ферелденской знати. Между строк в его письмах таилось многое, следовало лишь верно прочесть. В серых сумерках прислуга все еще сновала по двору. Пройти и не привлечь к себе лишнее внимание удалось, смешавшись с еще несколькими эльфами, что возвращались с рынка. Лаяли псы, бранились, перекрикивая друг друга, конюхи, звенела колодезная цепь. Хлопали большими белыми крыльями накрахмаленные простыни. Чадили светильники, с кухни тянуло мешаниной запахов, но перебивал их один ― к большому Зевранову сожалению ― запах переваренной брюквы. Алистер, похоже, предпочтениям своим в еде не изменял… Когда выпадала его очередь готовить, грязно-серого цвета суп из брюквы с требухой ели все через силу, давясь, ― больше нечего было. При дворе наверняка тоже морщились, но работали ложками: как же, особый королевский рецепт, «Суп, который спас Ферелден». Это было бы похоже на Алистера, которого помнил он. Зевран отметил про себя, что думал о чем угодно, только не о предстоящем разговоре. Холодало. С черного неба полетели снежинки, на нос упала одна, сразу растаяв, и через горе Зев улыбнулся этому странному знаку. Тан был с ним, сейчас, здесь. Он делал все правильно. Миновав несколько низеньких пристроек, остановились в тени под арками возле псарни. Прошедшая мимо стража, уже полусонная, отстоявшая длинный дневной караул, взглянула на эльфов более, чем равнодушно. ― Позови Нарию, ― велела кому-то рядом вполголоса Шианни, а потом обернула лицо, и глаза их встретились, ― Тут разойдемся. Надеюсь, тебе достанет ума велеть псу что-нибудь устроить. ― Благодарю от всего сердца, bella! Если желаете, чтобы недруги замолкли навсегда, найдите… ― Довольно с меня на сегодня сомнительных знакомств, ― слегка улыбнулись в ответ. Вот теперь ― искренне. ― Я помогла, потому что он многое сделал для нашего эльфинажа. Для Ферелдена. Для всех. Инарил, до той поры смиренно сидевший у Зеврановых ног, насторожил уши, принюхался… и кинулся навстречу тонкому силуэту другой эльфийки, осторожно пробиравшейся сквозь развешенное белье к месту их укрытия. ― Нария проведет тебя. Мабари уже вовсю скакал вокруг миловидной светленькой служанки, задирал большелобой головой передник, выпрашивая угощение и ласку, толкал ее носом в бок. Та же ни капли не боялась его: тискала сильную шею, чесала подбородок и уши ― словом, вела себя так, будто повстречала давнего знакомца. ― Кто хороший пес, кто хороший пес? Ты хороший пес, Ин! А где твой хозяин? Где Командор? ― За него я, ― Зевран ненадолго вышел под светильник, затем отступил обратно в тени и добавил тихо: – Банна Шианни обмолвилась, что ты можешь провести меня во дворец. Улыбка тотчас оставила ее милое, чуть островатое лицо. В этот миг Нария показалась ему много старше, чем была; из юной живой девушки превратилась в маленькую женщину, повидавшую в жизни множество печалей. Она ничего не ответила, лишь кивнула сдержанно и повела рукою, приглашая следовать за ней. Такая перемена насторожила. Похоже… ей было известно о них... Кем же она приходилась Танариэлю?.. Служанкой, осведомленной слишком о многом? Любовницей, согревавшей его ночами в Башне Бдения? В последнее совсем не верилось. Его Страж, равнодушный к телесной красоте мужчин и женщин, не славился тягой к постельным похождениям. Путь до королевских покоев предстоял долгий, и Зев мысленно велел себе осторожно расспросить ее обо всем. А пока же… ― Тут мне придется тебя оставить, друг мой, ― Зевран опустился перед мабари на одно колено и взял в ладони его голову, потом только осмыслив: в точности повторил за Таном. ― Здесь о тебе позаботятся. Спасибо, что хранил его все это время, Ин. Ну, ― выпрямился, слегка отряхнувшись, ― устроишь маленький переполох?..***
Нария уверенно вела его сквозь полутемный лабиринт скрытых коридоров и комнат ― к этому часу уже пустых, ― что соединяли людские и кухни с покоями придворных. Напряженное молчание между ними казалось Зеврану густым и осязаемым, не каждый кинжал сумел бы разрезать. ― Я сразу поняла, кто ты. По знаку. Вот здесь, ― Нария сдалась первой. Обернувшись, она тронула лицо в том месте, где у него изгибались линии татуировки. ― Страж-Капитан Огрен много рассказывал о тебе. ― О, большую часть его слов можно смело делить пополам, даже если он трезв, ― вот тогда они будут хоть сколько-то правдивы. ― Он любил тебя, ― в начале узкого коридора, в который они свернули, Нария остановилась. Голос ее дрогнул и сделался хлестким, обличающим, будто у судьи: ― А ты его бросил. Худенький кулачок неожиданно врезался Зеврану в грудь. ― Я… предлагала ему себя. Вот так просто, как будто у меня и не было никогда гордости, девичьей скромности и всего такого, про что в шемленских книгах пишут. И не одна я; знаешь, сколько в Башне Бдения было таких юных дурочек, влюбленных в героя?.. Мне завидовали: он приблизил меня к себе, я могла подыматься в его комнату в любое время, приносить пищу, убираться, рассказывать новости. Я думала… что он выделил меня одну среди прочих. А потом… Она развернулась резко ― тугая коса чуть не хлестнула Зеврана по лицу ― и конец ее исповеди он дослушивал на ходу. Нарии ничего не стоило позвать стражу, вытолкнуть точно под ноги королевских гвардейцев ― но почему-то его упрямо продолжали вести к намеченной цели. ― Страж-Капитан Огрен в тот день ввалился на кухню, искал, чем бы похмелиться. Увидел, как я плачу, хлопнул меня ― по спине, не ниже, не подумай! ― и сказал, что реву я зря, ведь сердце Командора уволокла в край соленого моря и жаркого солнца антиванская ворона, и мне никогда не заполучить его. Я знаю, отчего ты здесь. Он погиб, ― добавила она едва слышно. ― Вряд ли тебя привело бы что-то иное. ― Mi lindo pajarito, ― вздохнул Зевран, ― как ни прискорбно, ты права. До того, как ты решишь обвинить меня в его смерти, ― тут он вскинул руку с просьбою не перебивать, ― скажу: нельзя спасти того, кто решил погубить себя сам. Я прошел сквозь горящий город, чтобы добраться к нему, я сражался за его жизнь с тем, кто был мне когда-то другом по оружию, и кого он ― по-своему ― любил. Он сделал свой страшный выбор сам и решил не отступать от него. Не только твое сердце оказалось разбито. Чуть помолчав, он продолжил, когда дошли до очередного светильника: ― Милая Нария, отважилась бы ты одна отобрать его истерзанное тело у жадных могильщиков? Хватило бы тебе крепости духа сложить ему погребальный костер, раздробить почерневшие кости, чтобы уместить их в урну и привезти в родные края, отправившись через шторма Недремлющего Моря? У кого же из нас ноша тяжелей?.. Нария теперь взглянула на него иначе. Их разделяло порядочно шагов, но маленькая служанка в одно слитое движенье метнулась к нему и крепко обняла, зарыдав на груди. ― Я бы… смогла, ― сквозь слезы проговорила она и повторила тверже: ― Ради него ― смогла!.. Верно, скорбная любовь способна была сделать сильнее даже эту трогательную в своем слепом безответном обожании эльфийку. Что же тогда говорить об одном Антиванском Вороне, закаленном тысячью смертей?.. ― Ну, тихо, тихо, bella. Мы же не хотим, чтобы сюда нагрянула стража или кто-нибудь из твоих подруг застал нас так не вовремя?.. Сколько еще идти? ― Немного! У покоев короля… должны стоять сейчас всего двое. Вот что! Я… отвлеку их! Изорви мне платье, порань, наставь синяков, что хочешь! Не возражай! ― она вцепилась обеими руками в его запястье. ― По-другому тебе не пройти! Я делаю это в память о нем ― и только!***
Как и обещала Нария, в замке начался невиданный переполох. Милая девушка до того, как выйти к королевским покоям в изорванном и окровавленном платье, велела ему спрятаться в небольшой каморке, где хранились метлы. Она увела бдительных стражей подальше и тем позволила ему проскочить незамеченным. Спальня у Алистера оказалась чуть роскошнее той, какую он воображал. По вычурности убранства и мебели с комнатами Халамширала, конечно, сравнить было нельзя, но, похоже, истинно королевский вкус бывшему Стражу все же привили, а маленькая армия служанок старательно поддерживала чистоту. Балдахин на широкой кровати был поднят, на покрывале ― разложена белоснежная ночная сорочка. Ткань оказалась на ощупь приятной и мягкой и, если судить по обычной ферелденской погоде и вечным сквознякам ― должна была неплохо греть королевские телеса. Расставленные у небольшого стола глубокие кресла, чьи резные ножки оканчивались головами мабари, так и просили опуститься в них, но искушение это Зевраном было легко побеждено. Он не удержался лишь от того, чтобы быстро просмотреть беспорядочный ворох бумаг. Важного ничего не нашлось: все тайны Ферелдена хранились или в королевском кабинете, или под зоркой охраной канцлера, ― но вот письма от нескольких баннов, предлагающих своих дочерей в королевские жены, были… интересны. Плохо же эти дворяне знали Алистера, ой плохо… Дворец был стар и на Зевраново счастье лишен модной ныне анфилады комнат, что открывались лакеями одновременно, превращаясь в бесконечный коридор, ― иначе его присутствие мгновенно перестало бы быть тайным. Заслышав лязг доспехов и шаги ― четверых, не меньше ― он с осторожностью поспешил за портьеры темного бархата с гербовыми мабари. ― Ты не можешь быть так безрассуден, Алистер! ― гневный голос, раздавшийся первым, принадлежал Эамону. ― Спальню должны осмотреть! Если убийца еще здесь… ― То его рано или поздно найдут. Служанка всполошила дворец сверху донизу. Ему никак не уйти. Двери чуть скрипнули, забряцало оружие. Тяжело прошагали совсем близко ― верно, отдерни сейчас бдительный гвардеец портьеру, и Зеврана мгновенно бы раскрыли. ― Я сделал на сегодня достаточно, дядя. Я устал, ― Алистер, похоже, был и вправду измотан делами: голос у него выцвел, звучал куда тише обычного. ― Тут никого нет. Оставь все заботы обо мне тем, кто несет дворцовую стражу. И ко сну я приготовлюсь сам: не нужно никого присылать. Свободны! ― приказал он, и гвардейцы удалились, перед тем почтительно стукнув железными кулаками по нарядным кирасам. Поворчав по-стариковски, ушел и Эамон, напоследок пожелав доброй ночи. ― Эта опека никогда не кончится, ― простонал Алистер в пустоту. Зевран слышал, как он собрал со стола предложения о женитьбе, кинул в растопленный камин, и тот затрещал веселее, радуясь щедрому угощению. После чуть слышно зашуршало смятое покрывало и скрипнули накрахмаленные простыни ― Алистер рухнул на кровать, не раздевшись. ― Весь в делах и заботах, Ваше Величество? ― весело спросил Зев, наконец выбравшись из укрытия. К чести владыки Ферелдена, он не растерял былых умений, и Зеврана встретил нацеленный в горло меч, на волос только не коснувшийся кожи. Оружие в подушках ― просто и скучно, но, надо сказать, всегда действенно. Впрочем, будь король намеченной жертвой, этот жест был бы совершенно бесполезен. ― Твой меч тоже рад меня видеть, как я погляжу. ― Тебя спасло только то, что ты ― это ты, ― клинок опустился, но недовольное Алистерово лицо ― точно такое же, как и в те мгновения, когда в перепалке Морриган брала над ним верх, ― не разгладилось. ― Зачем ты устроил этот… спектакль? ― В открытую, увы, меня не пускали. У тебя весьма чопорный двор, а еще ленивый сенешаль, который вместо того, чтобы подобно тебе трудиться на благо Ферелдена денно и нощно, любит поспать, ― ты не замечал?.. Позволишь старому товарищу присесть? ― Зевран, не церемонясь, опустился в одно из кресел. ― Давай начистоту, Зев, ― Алистер вернулся на кровать, сбросил покрывало вместе с сорочкой на пол. ― Ты пришел за мной? Кто наниматель?.. ― И да, и нет, друг мой. Я пришел к тебе, но пришел говорить. О Тане. ― Он приехал с тобой? Где он? ― Алистер мгновенно оживился. В волнении несколько раз смял рукава. ― Я просил его вернуться, много раз просил, он очень мне нужен тут, и… ― В каком-то смысле он и правда со мной, ― Зевран ненадолго прикрыл глаза, собираясь с мыслями. Отыскивать осторожно верные слова было нелегко, беседа мало походила на ту, что он представлял себе еще нынешним утром. ― Он погиб, Алистер. Я привез его прах в Ферелден. Думаю, он хотел бы… вернуться домой. Горделивая величественность ― Эамон хорошо постарался, чтобы привить ее прежнему добродушному простаку ― мгновенно слетела с его лица. Перед Зевраном сидел уже не король, но простой Страж, что оцепенел, узнав о печальной смерти брата по ордену. ― Как… почему… где в это время был ты?! ― Он покончил с собой на моих глазах. Я не успел ничего сделать, ― Зев опустил голову, сцепил пальцы перед собою. ― Ночь предстоит долгая, и рассказ мой отнюдь не короче. Позволь начать с того, что ты, mi ventoso amigo, одним росчерком пера уже приговорил его несколькими месяцами ранее, а закончить ― одним нашим воинственным и жестокосердным другом с северных островов.***
Если бы Зеврана спросили, умеют ли короли плакать, он без тени сомнения ответил бы, что уж в этом они ничуть не отличаются от простолюдинов, и (в благостном настроении и надежному собеседнику) поведал бы, что господин холодной страны собачников ревет, как мальчишка, у которого умер любимый щенок. Вспоминая былое и его, они приговорили на двоих одну бутылку крепленого эля, запрятанную в секретере. Потом Алистер кликнул слуг, приказал проводить Зеврана в гостевые комнаты, а стражу послал в «Покусанного дворянина» за урной с прахом Героя: дворцовая часовня с золотой статуей Андрасте была бы для нее куда как более уместным временным пристанищем, чем колченогий шкаф в маленьком закуте таверны. Комната, которую ему отвели, неожиданно оказалась знакомой. Вряд ли Алистер об этом помнил, но именно здесь Зеврана поселили после торжественной коронации. Убранство ничуть не поменялось и по-прежнему выглядело недурно: широкая, почти королевская кровать, узкий стол у стрельчатого окна, гардеробная, пара кресел возле винного столика, камин с лепниной: не мабари, виверны на сей раз ― дань ходящей в ферелденском простонародье легенде о Пророчице, что словом Создателя укрощала злобных чешуйчатых тварей, ― так что, место это во всех отношениях точно не уступало покоям придворных. Зевран узнал комнату по старому выцветшему гобелену со сценой медвежьей охоты ― за ним скрывался короткий потайной ход. Тогда, три года назад, их не разлучили, хотя могли бы поселить в противоположных крыльях дворца, ― верно, благодарить опять же стоило Алистера ― лишь соблюли видимые приличия, отдав соседние покои на одном из верхних этажей. … Он появился неожиданно ― точно выпавший вдруг в начале осени первый снег. Внизу еще праздновали победу, поднимали полные кубки за Героя Ферелдена, Стражей, нового короля, славили живых и мертвых, но Тан ушел едва ли в середине обильного пиршества, сославшись на головные боли. Зевран вызвался сопроводить его. У дверей целомудренно расстались, чтобы не давать пищу для сплетен и пересудов приглашенной на празднество знати. И теперь Тан возник посреди его покоя призрачной фигурою в белом. Ночная сорочка, пошитая на могучего ферелденского дворянина, болталась на худом эльфийском теле большим несуразным мешком. Видеть его не в привычной мантии было… странно, даже немного волнительно. На краткий миг Танариэль вскинул голову ― взгляд его полнился хорошо знакомой кротостью, ― а потом избавился от одежды, оставшись нагим. Переступил бесформенную ткань, повел плечами: слегка покатыми, бледными, чуть тронутыми сеткой шрамов. Даже не подумал прикрыться стыдливо, как делал частенько, когда они занимались любовью по воле внезапно нахлынувшего желания ― желание нередко изъявлял Зев, видя мрачное и усталое лицо своего Стража. О, сейчас он был совсем другим. Он вцепился в ворот Зеврановой рубашки, притягивая к себе, накрыл своими губами ― уже слегка припухшими, искусанными в предвкушении, ― его. Руки сталкивались, пальцы, сминая и скручивая уже влажные локоны, путались в волосах, оглаживали с напором и лаской спины и плечи. Целовались исступленно и яростно, до нехватки воздуха, словно боролись, словно каждый хотел взять над другим верх ― куда только пропала покладистость Танариэля!.. Ни в чем не повинную рубашку вскоре то ли стащили, то ли порвали ― в какой-то миг Зевран почувствовал, что шершавые, чуть холодноватые ладони легли на его грудь. Тан не остановился на этом. Он не дразнил, он взаправду хотел зайти дальше ― до конца. Затянутые поволокою серые глаза его ― не привычная сталь сейчас, но горный туман в предзакатных сумерках ― никогда не умели врать. Он плавно стек вниз, покорно опустившись перед Зевраном на колени, и принялся разделываться с завязками его штанов. Кажется, руки у него все же дрожали ― хоть в чем-то он не изменил себе. ― Будь… таким почаще, mi amor, ― слова вырвались вместе со стоном, когда потеплевшие пальцы чуть несмело ― нет, в этой скромности пополам со страстью Тан был совершенно очарователен! ― сомкнулись вокруг поднявшейся плоти. Когда их сменили жаркий рот и упругое горло, хоть сколько-то связно думать уже не выходило. Потом Зевран помнил себя уже лежащим на кровати, и накрахмаленные жесткие простыни от малейшего движения досадно громко скрипели. Тан сидел у него на бедрах и вид имел до неприличия соблазнительный: прогнувшись назад, он завел за спину руку, ненадолго собираясь с духом для большего. ― Я… готовился, ― таковы стали первые его слова в ту ночь; откровенность, произнесенная с ликом святого. Узко, туго, болезненно до зажмуренных глаз и искривленных в недолгой муке губ ― он соврал, соврал нарочно, потому что хотел именно так. Это был их первый раз после случившегося в Форте Драккон, и тем он был особенно ценен. Зев позволял вести, делать то, что хотелось в этот миг его Стражу: Танариэль сейчас исцелял ту огромную рану, которая едва ли успела зарубцеваться; и все же… он отдавался, как и прежде самозабвенно, без остатка. Даже не подумал, что Зев легко согласится сейчас на смену ролей ― ни одно подобное предложение Тан не принял; всякий раз ласково говорил, что сложившееся между ними ― правильно. ― Хочу… чувствовать… знать, что… все еще жив. Что мы… живы. Что все это… кончилось. Ах… Он был красив ― вопреки всем шрамам ― и самоотвержен в любви и в битве. Не похож на Ринну, не похож ни на кого из тех, с кем Зеврану случалось делить постель. Повинуясь неясному порыву, он перехватил Танову руку и на миг прижал его пальцы к губам. ― Позволишь?.. ― спросил хрипло, и Тан, хватая воздух ртом, едва заметно кивнул. Лег на спину, послушно соскользнув. К пику пришли, переплетя пальцы и оказавшись глаза к глазам. Когда последние силы растратили на то, чтобы успокоить дыханье, сесть и стереть следы с разгоряченных тел, Танариэль ткнулся Зеврану лбом в плечо ― ну точно перенял у своего мабари ― и тихо сказал: ― Спасибо. За все. Зевран провел ладонью по пыльному гобелену и в бессильной злости, пропитавшейся скорбью насквозь, ударил в древнюю кладку кулаком.***
― Зев… Зев!.. Дыхание Создателя, ты что, не ложился? Ты… всю ночь пил? ― Алистер тряс его за плечо до тех пор, пока он не открыл глаза. В комнате было светло ― редкость для ферелденской осени ― и холодно. Камин прогорел задолго до восхода, сквозь щели неизменно дуло ― в королевских покоях это было само собою разумеющимся, что же о гостевых комнатах говорить. Старый друг пришел один, хотя за дверьми мог толпиться весь двор. Да, кажется, так и было ― негромкие шепотки отчетливо доносились из коридора. ― Куда мне до горького пьяницы!.. Я даже нашего Огрена не перепью. Но ты прав: я не сомкнул глаз, только под утро задремал. Эти кресла ужасны, замени. Те, что у тебя… не в пример удобнее. Зевран встал, потянулся, прогоняя дремоту и винный дурман. Мутным полусонным взглядом окинул учиненный ночью погром. Пол усеивали скомканные бумаги, перья с отломанными концами, осколки кружки и уцелевшая, но пустая бутылка из-под бренди. Дорогой ковер кичливо портило янтарного цвета пятно ― вылитый до последней капли неваррский ликер. Увидав в бутылке проспиртованную змею ― ловкий, однако, выпад в тевинтерскую сторону ― Зев поспешил избавиться от престранного пойла и не сделал ни глотка. ― Что ты тут… устроил? Зевран сунул в королевские руки пузатую бутыль со змеей и занялся наведением порядка. Замковая прислуга обычно много болтает; поползут опасные сплетни, которые легко перекинутся за море… С этим стоило разделаться самому. ― Пил, как видишь. Сочинял письма к мертвецу, неудачные жег, ― развернув бумажный шарик, едва не попавшийся под ногу, он прочел пару слов, скривился и закинул его в камин, напомнив себе, что тот после ухода Алистера следует разжечь. ― Знаешь, я вот тут подумал: разлука… отчасти полезна. Ценить все по-особенному начинаешь. Но она и другим хороша: есть надежда на встречу в будущем, пусть и далеком. Смерть ― почти то же самое. Знаешь, ночью я поклялся себе, что проживу долго ― за нас обоих, и никому не позволю сделать так, чтобы я эту клятву нарушил… Осуждаешь, Ваше Величество? ― Н-нет… ― Алистер от таких слов несколько оторопел, совсем не величественно поскреб затылок. ― Куда мне… Это ваше с ним дело, и… Ты крепко проспал, Зев, ― голос его стал бодрее, когда от возвышенных рассуждений вернулись к насущному, ― в дворцовой часовне уже провели службу, скоро отправляться в Амарантайн. Оттуда ― в Редклиф. Памятник Стражам поставили там. Ты ведь едешь?.. Едешь?.. ― он взглянул на Зеврана с надеждою и волнением. Совсем как раньше, когда никакая корона не венчала его голову. Нет, у всех ферелденцев точно была в крови привычка вести себя, как мабари!.. Зевран уже прибрал беспорядок и, отдыхая у окна, скрестив руки на груди, наблюдал, как суетились во дворе. Когда вопрос прозвучал в третий раз ― о, Алистер умел быть… назойливым, когда хотел, ― он повернулся. ― Я и так слишком надолго оставил своих Воронов, мой друг. Вполне может статься, что вернусь – а я уже не Гильдмастер вовсе, и за мою голову сулят всю ферелденскую казну. В Антиве все совсем иначе. Мои приветствия дядюшке Эамону. Можешь даже извиниться от нашего с Героем имени ― сдается мне, пару раз в его столичном поместье… мы были не особо сдержанны, и он нас слышал, ― тут Алистер, как и обычно, покраснел. ― Позаботься об Инариле. Я его оставил на твоих псарнях, взять с собой никак не могу. Да и хозяином он меня не выбрал… Спасибо за поистине королевское гостеприимство. Обещаю, если кто-нибудь придет ко мне с контрактом на тебя, имя заказчика ты узнаешь первым. Алистер переменился в лице. Не это он ожидал услышать. Сколько медлительный двор будет тащиться от столицы до Редклифа? У Зева едва имелась в запасе пара дней. ― Ты не можешь… вот так!.. Это… как перечеркнуть все, что он для тебя сделал! ― Думаешь, я не попрощался достаточно? ― верно, глаза у Зеврана были в тот миг такие, что венценосный собеседник сделал шаг назад, припомнив: против него стоял отлично обученный убийца, а не только лишь прежний товарищ по оружию. ― Три недели в тесной каюте с его прахом ― малый срок, Алистер?.. Взгляни лучше на своих придворных. Кто из них скорбит искренне? Разве что Эамон с женой ― они обязаны ему жизнью… ну, и нынешним своим положением. Езжайте, Ваше Величество. Здесь, увы, наши пути расходятся. Пламя камина пожрало все письма и неприглядные останки дорогих крапчатых перьев, все следы ночного беспорядка были тщательно убраны. Зевран решил дождаться, пока коридор опустеет, а затем ― отправиться за своими пожитками в «Покусанного дворянина». Он заплатил хозяину достаточно, чтобы в его отсутствие пьянчуги ничего не растащили. По совету Игнасио вечером наведается в «Жемчужину» скоротать до ночного корабля время. Странное было какое-то чувство. Словно после того, как он сделал все полагавшееся, внутри стало… пусто. Точно что-то… вырвали оттуда. С корнем. ― Алистер! ― окликнул Зевран уже в распахнутых дверях. ― У Ферелдена теперь остался только ты.***
В «Жемчужине» топили на славу. После пребывания на холодной улице, продуваемой всеми ветрами, было очень кстати оказаться в ласковом тепле и взять себе пару согревающих напитков. В «Дворянине» нередко подавали сивуху и откровенную бурду; здесь же предлагали огромное разнообразие приятных вкусов. К ним, вдобавок, прилагались откровенно одетые юноши и девушки, готовые исполнить любой каприз за известную плату. Ценник «Жемчужины» за три года заметно вырос. Место однозначно изменилось в лучшую сторону, однако загадочное «интересно», о котором упоминал мастер Игнасио, Зевран пока не увидел. Мадам Санга, хозяйка, встретила его со всей любезностью, отвела в небольшой закуток для особо важных гостей. Убранство в нем выглядело если не роскошно по ферелденским меркам, то уж точно вполне пристойно — не сказать, что бы не отличалось от салонов высшего свет, но и на провинциальный бордель не тянуло. В этой части комнат пахло приторно и терпко-сладко — не иначе, не поскупились на ривейнские свечи с благовониями. От них немного плыла голова, тело становилось легким-легким, а еще… пробуждалось желание. В какой-то миг, надышавшись, Зевран даже подумал, что вернулся в Антиву: вот в точно так же пахнущие заведения для богатых на набережной Риалто можно было попасть, если у тебя имелись подходящие знакомства. Тальесен пару раз хвастался, что бывал. … Но вокруг простирался холодный неприветливый край собачников, и снаружи, со стороны порта, несло рыбой, прогнившим деревом, требухой, грязью и псиной. Он застал дневной отъезд Алистера — величественное и исполненное с поистине королевским размахом зрелище. Стоило только процессии вползти на главную улицу Торгового Квартала, как люди побросали дела, оставили свои прилавки, высыпали из лачуг. Они переругивались, волнами лезли то вперед, то назад, орали на сотни голосов. Любопытные и пронырливые кумушки, расталкивая всех, пробирались ближе, чтобы ничего не упустить и грядущим днем, стирая на крыльце или речке, поделиться всеми подробностями с менее удачливыми соседками. С фасадов домов печально свисали черные траурные полотнища. «Быстро же все устроили», ― подумал Зевран. Его, неторопливо возвращавшегося в таверну, толпа за считанные мгновения вынесла в первый ряд, едва не кинув на выставленные стражничьи щиты. Пришлось поработать локтями и наградить нескольких наглецов парой ласковых. Алистер без доспехов выглядел… непривычно. Из-под длинного, подбитого бурым мехом плаща виднелся теплый, расшитый по вороту серебром и золотом дублет. Эамон тоже предпочел ткань надежной стали — его наряд был исполнен в гербовых цветах Редклифа. Выглядел канцлер неплохо, разве что на лбу прибавилось несколько глубоких морщин. Зевран мог похвастаться отменной памятью; и раньше их точно не было. Бремя власти… отличалось тем, что накладывало отпечаток преждевременной старости на каждого. С Таном было то же. Когда кавалькада почти поравнялась с ним ― оставалось не больше десяти шагов до едущих первыми гвардейцев ― какому-то безумцу удалось прорваться сквозь железной строй и выскочить на дорогу. ― Слава истинному Герою Ферелдена! Слава Логэйну Мак-Тиру Убиенному! — прокричал он и метнул припрятанный камень в возок, скрывавший в себе урну. Заржали испуганно лошади, выдохнули разом люди… Его быстро скрутили и увели, но сдавленные крики долго еще не стихали. Одного человека хватило, чтобы было безнадежно испорчено торжественное прощание столицы с ее спасителем. Толпа пришла в еще большее волнение, в неистовство, схлестнулась уже между собою. Началась давка. Охрана заставила Алистера и Эамона перейти на рысь, за ними потянулись остальная знать. Вороного, впряженного в возок, взял под уздцы один гвардеец, и после латное кольцо сомкнулось вокруг него. — Вот оно — истинное лицо людской благодарности, — послышалось за плечом. Игнасио каким-то чудом протолкнулся к нему, а может, выждал неподалеку. — Жду вечером в «Жемчужине». Мои люди подыщут к тому времени корабль. Зевран пришел задолго до заката. Не было никакого желания бродить по мрачному Денериму в ранних сумерках да слушать, как ветер трепал траурные полотнища. Вскоре, к тому же, в окна заколотил дождь, перемежавшийся с ледяною крупой, и потемнело сильнее. Тепло комнаты, подогретое вино с пряностями и прехорошенькая услужливая эльфийка, которую прислала мадам, немного скрашивали вечер. Мастер Игнасио неприлично задерживался. Он не объявился, и когда в «Жемчужине» стало ужасно людно — из общей залы, несмотря на крепко закрытые двери, доносилась громкая мешанина людских голосов, гогот, пьяные крики и довольные возгласы. В коридорах начали раздаваться шаги — труженицы заведения принялись потихоньку разводить к себе клиентов. Милая скромница Лиль, несколько раз наполнявшая бокал и отходившая в полутемный угол, дожидаясь следующих указаний, теперь устроилась у его ног и массировала ступни, изредка пробегая тонкими умелыми пальчиками по напряжённым икрам. Девушка неожиданно оказалась искусна; Зев позволил себе закрыть глаза, отдаваясь приятному чувству. Через какое-то время дверь чуть скрипнула, а рядом просел матрац. Лиль, испуганно ахнув, занятие свое прекратила и отступила в полумрак, уподобляясь мебели. — Сейчас я, верно, услышу вескую причину? — спросил Зевран, не открывая глаз. — В гавани не нашлось ни одного судна в Антиву!.. — Игнасио дышал тяжело и загнанно — правда торопился; говорил крайне взволнованно. — Ни одного в Ривейн и Вольную Марку!.. Начальник порта клялся Создателем, Андрасте, эльфийскими богами и демон еще знает кем, что в нынешнюю неделю оттуда никто не придет!.. Словом… mis chicos malos не без труда, но уломали одного орлесианца изменить маршрут. Дом Отдохновения будет в ярости... — А чья ярость тебе страшнее? — Зев улыбнулся, сощурившись, и полез за сапогами. Обернул лицо к Лиль. — Bella, налей господину. С дороги следует отдохнуть и промочить горло. А мне уже хватит. — Твоя страшнее, — хмыкнул Игнасио и одним глотком осушил бокал. — Столько недовольных утопить в их собственной крови — это нужно иметь большой талант. И удачу. Ну, за удачу!.. Когда вино было выпито, Лиль отправлена восвояси, а дождь окончательно превратился в снег, накрывая белым пушистым ковром раскисшую грязь портовых дорог, Игнасио вкрадчиво спросил: — Вы уже видели его?.. — Я пришел слишком рано. Кроме дневных подавальщиц и той девицы, присланной мне от хозяйки, не видал никого, — Зевран захватил пустой графин, и они вышли в коридор. — Тогда скорее в залу. Уже набилось порядочно, Санга вот-вот его выпустит. — То самое «интересно»?.. — То самое «интересно». Внимательная и ученая охрана согнала посетителей победнее, чтобы освободить место Воронам. Тут же явилась разлюбезнейшая хозяйка узнать, не нужно ли господам еще чего-нибудь, всем ли довольны. Зевран благодушно ответил, что вечер прекрасен, но от него не укрылся быстрый красноречивый взгляд Игнасио, суливший, что скоро Гильдмастер довольным быть перестанет. Так и случилось. Не заметить его было совершенно нельзя. Золотоволосый миловидный эльф, невысокий и гибкий, в отличие от остальных работников носил наглухо застегнутое длиннополое одеяние, подозрительно похожее на мантию. В «Диковинках Тедаса», тут же, в Денериме, такие можно было кому угодно достать, хватило бы денег. Лицо его лучилось счастьем от собственной услужливости. Он ловко составил с подноса тяжелый графин, бокалы, блюда с тонко нарезанным мясом и сыром, и, опустившись перед их столом на одно колено, прощебетал: — Для меня большая честь служить людям Ферелдена! На груди у него мелькнул намалеванный белою краской рисунок какого-то зверя. Грифон. Зевран не нашелся, что ответить, и молча проводил его взглядом. Эльф — мальчишка совсем, едва ли вступивший во взрослую пору, — быстро вернулся с кухни, заученно покачивая бедрами, и проделал все то же самое у соседнего стола. Жирный купец — на всеобщее обозрение этот необъятный боров выставил гильдейский знак на толстой серебряной цепи — усадил его к себе на колени и принялся уже здесь возиться с застежками, легонько пощипывая через ткань. — Я дорогой! — игриво предупредил тот. Гадливое это чувство — быть выдрессированным ублажать, кокетничать, смотреть с обожанием… Если бы Вороны не купили маленького Зеврана, сейчас он был бы на его месте. Отвернулся. — У меня достаточно золота, чтобы купить этот клоповник со всеми шлюхами, постелями и вином, а уж тебя — подавно! — Господин очень щедр! Пять блестящих монет отсчитали пухлыми пальцами на стол, и они удалились. Доверенная девица мигом унесла деньги хозяйке. — И сколько он тут? — мрачно спросил Зевран. Вина не хотелось, остальное не лезло в горло. Хлеб, мясо и сыр показались бы ему сейчас землей и песком на вкус. — Как победили Мор. У дворян и богатеев на него огромный спрос. Настоящего Героя не ткнешь носом в причитающееся ему место эльфийской прислуги, а многим хочется… Вот госпожа Санга и завела своего… Таниль зовут. — Его звали Танариэль. Зевран замолчал ненадолго. — Вот, значит, каким его запомнят… — в душе подымалось темное тянущее чувство, как после смерти Ринны. Не ненависть, ни злоба, но нечто… более сильное, разрушительное, страшное, сплавленное из множества чувств и эмоций. Его трудно было объяснить, а еще труднее — придумать название. За такую насмешку над собою и над ним ферелденского мастера следовало бы прирезать, а труп утопить в выгребной яме. Игнасио спасало то, что в суровой выучке будущих Воронов много уделялось умению никогда не поддаваться сиюминутным порывам… и то, что он не выдал его в год Мора — одним отправленным по Зевранову душу Тальесеном в Антиве не ограничились бы. Лицо его, верно, помрачнело настолько, что Игнасио с опаскою слегка отодвинулся. Нет, Зев потерял не три года — много больше!.. Он ведь знал! Знал наверняка, как коверкают его образ, как делают из Стража, поднявшего Ферелден на борьбу со страшным врагом, игрушку для постельных фантазий!.. И он ничего не сделал, не пресек, не рассказал ни в одном письме… Продолжал помогать, защищать тех, кто за вежливой маской, натянутой на породистое лицо, смеялся, представляя себе слишком высоко взлетевшего эльфа у ног, под собой… Нет, он отдал себя на растерзание много раньше, чем отправился в кунарийскую западню. — Кто-нибудь с ним был? — спросил Зев сурово. — Конечно нет! И я, и мои люди любят жизнь! Я запретил. Понимаю ваше негодование, sir, потому мы и здесь, чтобы вы решили… — Хорошо, если так, — Зевран подозвал свободную девушку и попросил принести бренди покрепче. — Сделай все аккуратно и быстро, и подальше отсюда. Юноша, в конце концов, не виноват, что ему досталась такая роль. — Будет исполнено. Не боитесь, что найдут нового?.. — Мертвым героям уже не нужно указывать, где их место. Надолго борова не хватило. Он вернулся в залу первым, довольно сверкая маленькими глазками, щедро высыпал на стол из такого же, как он сам, необъятного кошелька еще пригоршню монет — золото и серебро — и гулким басом всем сообщил: — Он того стоит! Зевран сжал под столом кулаки. Таниль, раскрасневшийся и уже не такой ловкий, как в начале вечера, появился, когда купец хлопнул дверью. Лучезарно улыбаясь, продолжил разносить еду и питье, смеялся, когда чья-то ладонь опускалась на ягодицы, принимал сальные шутки как подарок и выглядел совершенно довольным жизнью. — Если корабль уже готов, я бы поскорей убрался отсюда. — Нам сообщат. Понимаю ваше стремление, sir, но пока рано. Вечер стал ночью. Вьюга стучала в окна и выла в каминах. Где-то в лесах и полях Ферелдена королевская процессия медленно двигалась по старым трактам в Амарантайн. Хотелось спать. — Да не похож, тебе говорят! — рявкнули вдруг из угла у дверей, который отводился для народа победнее. Оттуда, несмотря на перегородки, было видно все, что происходило в богатой части залы, но и подавальщики, и женщины, и мужчины, предлагавшие себя, прислуживали одним и не подходили к другим, следуя правилам. Крепкая охрана расторопно двинулась на шум. — Тот темненький был! Дикий, норовистый, волком смотрел. А этот беленький вон — стелется! Нравится ему! Не он это! А если тебе жалованье за полгода на вертлявую шлюху спустить так хочется, лучше мне отдай — я службу закончу, под Хайевером землю куплю! Игнасио, любопытствуя, пошел посмотреть, как двух перепивших странных кутил выкинут вон — все равно скучно, да и вот-вот из порта должен прибежать посыльный. Вернулся озадаченный. — Сколько я тут был, а пьяных храмовников первый раз вижу. У них, если упившиеся, белки глаз то ли чуть синие, то ли чуть сизые… Лириум же жрут, как не в себя. Орали, что Герой — ненастоящий, хозяйка народ дурит, а с тем самым, мол, особое знакомство за бесплатно однажды водили… Sir?.. «Зевран?.. Почему ты молчишь?.. — у Винн, если она волновалась, порою начинал по-старчески дребезжать голос. Лечение было долгим, далось ей тяжело, и под конец они с Алистером под руки увели ее в комнату. Ноги ее уже не держали. Винн сперва попросила принести лириумное зелье из сумки, а потом, мелкими глотками осушив склянку, велела остаться. Рассказала про ужасы форта; то, что смогла вытащить из Танариэля в попытках исцелить не только тело, но и искалеченную разорванную душу. Взяла с Зева слово никому не говорить». «Мы… встретили только троих, — ответил он тогда, понурив голову». От этого места, от этого вечера все-таки был толк. Три года спустя судьба — или Создатель, это уж кому как, — свела Зеврана с теми, кто поломал жизнь его Стражу и не попал под их со Стэном мечи. Можно было отомстить, перевернуть страницу, зачеркнуть что-то безобразное в прошлом — называй, как хочешь, суть не изменится. Одно Зев знал наверняка: живыми им не уйти. Не теперь. — Я вернусь, — пообещал он Игнасио и вышел в буйство снега. Даже если вьюга не была знаком от него, Зевран делал все правильно. Они не ушли далеко. Натоптали много, оставили хороший след. Медленные, пьяные, пахнущие дешевым пойлом. Чести в их смерти не было никакой. Если только… возмездие. И, быть может, справедливость, если хоть капля ее осталась в Тедасе. Доблестные… рыцари Церкви. Остановившиеся в затхлом тупике справить нужду, они не ждали. Первый получил метательный нож в глаз и в горло, рухнул, заливая снег кровью. Второй, безоружный, как и его товарищ, решил побороться за жизнь, кинулся вперед со звериной злобой… И сам налетел на стилет. А потом еще. И еще, и еще. — Ты верно заметил, — холодно сказал Зевран. Храмовник корчился и выл у его ног, зажимая продырявленное брюхо. — Тот был не похож. Их смерти не могли затянуть пустоту в сердце, но они дали чувство… покоя, умиротворения, как после окончания важного трудного дела, когда нет сил радоваться его завершению. Тан — растерзанный, переломанный душою и телом, — простил бы их. Зевран Араннай, Гильдмастер Антиванских Воронов, не был Танариэлем Сураной, Героем Ферелдена. По его возвращению в «Жемчужине» к Игнасио присоединился тощий взволнованный парнишка-посыльный совсем невзрачной внешности — таких на улицах сотни. — Все исполнено, sir? Можно отправляться? — Теперь — да. Денеримский порт, тихий к этому часу и темный, встретил ветром, скрипом снастей и рокотом беспокойных волн. Только на двух кораблях горели огни, и слышались голоса матросов. Метель улеглась, но на пристанях снег и не думал таять. Подошвы скользили по подмерзшей соленой воде. — Вот сюда. Капитан «Милости Андрасте» согласился взять вас на борт. Расстались у сходен. Игнасио манерно поклонился — без этого, кажется, он вовсе не умел, и торжественно произнес: — Доброго плавания. Надеюсь, главы Когтей и Младших Домов не поубивали друг друга в ваше отсутствие. Впрочем… наводить в птичнике порядок вы ведь мастер, да?.. Приблизившись так, чтобы сторонним наблюдателям казалось, будто он хочет фамильярно обнять, Игнасио прошептал в самое ухо: — Берегись Нунцио. Зевран поднялся на палубу, и «Милость Андрасте» снялась с якоря, исчезая во тьме.