Переломленный путь

Ты чужой на пиру довольных скотов, Что остались в живых ― уходи же, воин.

      Короткая летняя ночь опьяняла сотней вин на столах и огненным духом мараас-лока. За громкою музыкой не было слышно ни гула скорого шторма, ни свиста ветра, ни шелеста только-только взъярившихся волн. Близилась буря, но то, что творилось на широких улицах и площадях кунарийской столицы, было много страшнее любого ненастья. Каждый редкий праздник всегда оборачивался безумством ― это было одной из причин, почему стэн не любил их и всячески избегал. Сегодня не вышло: он был вторым, кого чествовали в разукрашенном цветами древнем Кунандаре.       Кунарон вель, примером для других, нарекли, конечно же, не его ― прозвание это не для живых. Оно, как говорили тамассран, любого могло склонить к гордыне, к возвеличиванию себя над прочими, к потере своего места среди других, а значит ― к страданиям, тому выбору, который нельзя принять. Эту ночь посвятили саирабазу, что до последнего вздоха исполнял волю Кун. Саирабазу, который прежде, чем пустить слова великого ашкаари корнями в свою асалу, был серым стражем, победившим Мор. Наравне с ним (может, чуть менее пышно) возносили хвалу тому, кто вернул в Пар Воллен Писание Кослуна: ему, стэну Бересаада, не сумевшему оборвать жизнь своего кадана недрогнувшей рукой, как того требует Кун.       Ему доводилось видеть в остервенелых боях за плодородные клочки Сегерона, как маги падали рядом с мертвыми смотрителями, выли брошенными псами сквозь зашитые рты и затем, решившись, сжигали себя в прах таким могучим пламенем, что подступиться удавалось, лишь когда оно затихало, столкнувшись с почерневшей, обугленной землею.       На этот раз все случилось не так. В смерти от ледяных копий была своя, почти воинская честь.       Стэну поверили, когда он вынес заляпанный кровью ошейник, и цепи волочились за ним железными хвостами по мостовой.       Стэну поверили, и никто не стал возвращаться в крепость наместника, где на окровавленном мраморе убийца согревал в бесполезных объятьях холодное тело стража ― вернее, того, кто раньше им был. Камек обезличил его, стер память, не оставил ничего взамен, кроме покорности ― добродетели любого саирабаза.       Он не должен был принять Кун так.       «Прилив начинается и заканчивается, но море неизменно, ― читал про себя стэн, шествуя по улицам на площадь в самое сердце столицы. ― Не с чем бороться».       Ему было за кого бороться, но жизни обоих всецело принадлежали Кун; а смерть согласно велению Кун ― благо. Жертва одного, что призвана спасать многих, ― стражу ли это не знать?..       Ночь без ролей ― страшная ночь, редкая ночь, когда всё кругом перепутывалось кроме неба и моря. Праздник и пир, на котором стэн чувствовал себя чужим, были глупы. Уцелевшие воины антаама, грозно лязгая оружием, рассказывали устроившимся у их ног имекари про Киркволл и басра, про поединок Аришока и бас-саирабаза, которого тот нарек базалит-ан. Виддатари из привезенных эльфов подливали им вина, и речи становились все яростнее и громче, иногда переходя в драки. Взрослые мужчины в спорах даже сшибались рогами, когда нужных слов ― языки от выпитого заплетались ― уже не могли подобрать. Строгие Бен-Хазрат оттаскивали их друг от друга и уводили куда-то. Смеялись и пели женщины, танцуя среди огромных костров, плели венки из цветущих лиан и одаривали ими приглянувшихся воинов. К стэну, одному сохранявшему посреди празднества мрачный вид, старались лишний раз не подходить, но одно украшение все же венчало его голову: от той, которая до начала этого безумия звалась Аригеной, нельзя было не принять дар.       Он ушел к морю, когда стало совсем тяжко, и веселье больше невозможно было выносить. Пьяные серые лица сливались в одно, стройность музыки нарушал гогот и лязг стали, от ярких цветов и огней слепли глаза. Ветер трепал волосы, заплетенные на темени в несколько тонких кос ― его рукою, тогда, у лесного ручья. С того раза он больше не переплетал их. Темные волны схлестывались с яростью могучих абан-атааши, утаскивающих корабли в пучину, белая пена все настырнее лизала сапоги. Он скрестил руки на груди и обратил лицо в сторону южного берега.       Прилив накатывался на берег ― и уходил, чтобы вновь броситься соленой грудью на камни и серый песок.       «Прилив начинается и заканчивается…»       Побыть наедине со своими мыслями ему не позволили. За спиною заскрипела сухая еще галька, и показались четверо. Четверо из двенадцати, всего треть ― вот и всё, что осталось от грозного его каратаама.       «Больше не каратаам, ― поправил себя стэн. ― Без саирабаза ― не каратаам».       Он кивнул им, приветствуя, и они встали чуть поодаль, не смея нарушить его уединение. Ближе всех ― будто нарочно, в насмешку, ― оказался карашок, чей кадан погиб при посвящении в стражи. Стояли тихо, глядели на рождение бури. Далеко-далеко, почти у самого горизонта мелькнула в отсвете молнии чешуйчатая спина морского змея.       ― В ночь кунарон вель нельзя помнить одному, ― нарушил тишину карашок и положил тяжелую руку ему на плечо. Пожалуй, подобный жест был бы дозволителен только ему.       ― Шокра-таар для нового Аришока, ― звонко перебил юноша-карасаад, и стэн окинул его хмурым взглядом. Что еще за глупая выходка?..       ― Приказано вернуться на праздник в нем, ― твердо добавил единственный ашаад. ― Арикун и Аригена послали за тобой.       ― Вот как.       Венок полетел в волны.       Он понимал их выбор: они желали видеть рядом с собою Аришока, который обладал достаточной силой, чтобы выполнить любое веление Кун; того, кто сам станет для воинов лучшим примером ― таким, что за ним пойдут и в пламя, и на дно морское, и под неприступные стены тевинтерских городов. Стэн не смел отказаться. Если не согласится, это вызовет подозрения. А Бен-Хазрат ― о, эти сумеют!.. ― вытащат из него всю правду: и то, что Писание принес ему убийца из Воронов, и то, что он опустил меч, не прикончив оставшегося без надзора саирабаза.       «Прилив начинается…»       Ему помогли, споро закрепили доспехи в восемь сильных рук ― и на светлые улицы Кунандара ступил уже не стэн, но Аришок.       Его проводили на большой помост к скамье, которая теперь предназначалась ему. Аригена встретила его сдержанной улыбкой; Арикун только взглянула кратко ― и хлопнула в ладоши высоко над головой.       Сперва несмело, но потом все громче и громче забили барабаны в руках у старших имекари. К ним присоединились звонкие струны, коих коснулись легкие пальцы тамассран, и на площадь из стройных рядов народа Кун выбежали женщины в алом и золотом. Они пели, славя прошлые и грядущие победы, танцевали, раскинув руки ― но движения их были столь точны, что ладони не задевали друг друга. Юбки раскрывались, точно диковинные бутоны перед рассветом: площадь оттого становилась похожа в иные мгновения на цветник.       Когда музыка стала до невыносимого громкой, а танцующие слились в единый ало-золотой вихрь, в самую середину выскочила юркая фигурка тонкого эльфа, одетого в точности, как женщины; он завертелся под низкий гул барабанного боя, отбрасывая во все стороны отблески пламени ― в руках его были чаши огня ― и встал, как только музыка стихла. Уронил чаши оземь ― чтобы казалось, будто он с ловкостью заставил их соскользнуть из своих ладоней ― и припал на одно колено, низко склонив голову. Аришок знал только одного эльфа, у которого остались бы чистые, не тронутые ожогами руки после такого.       Арикун вновь хлопнула в ладоши, и площадь тут же освободили для остальных.       Праздник продолжился. С моря наконец стало слышно бурю.       Безумие не думало стихать. Чтобы не смотреть, как народ Кун дичает на глазах в ночь вседозволенности, Аришок искал ответы на собственные вопросы, не высказанные вслух, на дне глубокого кубка. Рассказывал ― когда просили ― о Море, о кунарон вель, о победе над архидемоном и возвращении священной книги. Эльф-виддатари ― в услужение ему дали того самого танцовщика ― по малейшему знаку подливал еще.       Когда бывший cтэн встретился с ним глазами, он более не мог отвести взгляда.       Эльф был невысоким.       Тонким.       Черноволосым и сероглазым.       Сердце пропустило удар, вино как-то особенному плескануло в голову мягким теплом.       Он нахмурился, подпер подбородок кулаком, отгоняя дурные, недостойные мысли, но женщины Триумвирата благосклонно кивнули, переглянувшись.       Подстроили?..       Ночь кунарон вель ― ночь без ролей.       «В ночь кунарон вель нельзя помнить одному».       ― Идем, ― глухо позвал он и поднялся, с грохотом отодвинув драконью скамью. Как в тумане добрался по забитым шумным улицам до покоев прежнего Аришока, где тот принимал его перед тем, как отправить в Ферелден. Виддатари, ничуть не страшась будущей своей участи, ластился и прижимался к его телу, точно несмышленый детеныш калабы.       ― Чего желает могучий Аришок? ― с придыханием, уместным больше для продажных женщин бас, спросил виддатари, только переступили порог. Едва не облизнулся, глядя на широкое жесткое ложе.       «Ты знал, что он любил тебя сильней остальных? ― всплыли в памяти колкие слова убийцы. ― Знал, что за один лишь твой благосклонный взгляд он был готов выйти один против всей орды порождений тьмы?..»       Доспех был ни в чем не повинен, но тугие ремни поддавались плохо слабым рукам виддатари. Алые наплечники первыми с грохотом повалились на каменный пол.       «То слово, которым ты звал его… Ты так жаждешь растоптать свое сердце?..»       Звякнула пряжка ремня; холодные кончики эльфийских пальцев тронули почти несмело живот.       «Он ведь ничего тебе не сказал? Про проклятье. Про то, как сходил с ума ― по тебе? Решил справиться сам. Один. Он всегда был один. Это ты внушил ему, что так должно быть».       Эльф быстро избавился от своей одежды, оставив лежать ее на темном мраморе опавшими яркими лепестками, направился к ложу. Повел густо подведенными глазами, обернувшись через плечо ― просил немедля следовать за собой.       ― Нет.       Перед виддатари точно выросла невидимая стена. Он обернулся, вперил растерянный взгляд в лицо Аришока, даже прикрылся стыдливо, тотчас растеряв былую развратную смелость.       ― Нет?.. Отчего же? ― кажется, отказ обидел его. ― Арикун нарочно расспрашивала твой каратаам, а потом показала им меня. Они посмотрели ― и согласились, что я очень похож на того, кого ты звал «кадан»! Арикун сказала: в ночь кунарон вель я должен помочь Аришоку забыть того саирабаза, и тогда она даст мне хорошую роль!..       У эльфа были черные волосы ― но лишенные седины. Серые глаза ― но ясные, не запавшие, не усталые. Бледная кожа ― но чистая и гладкая, не изукрашенная вязью шрамов.       Фальшивка.       Ему подсунули фальшивку, а он поверил.       ― Ты пойдешь к Арикун, ― тонкие запястья сжали с силою до синяков, ― и скажешь, что все сделал. Теперь ― уходи.       ― Но я должен!.. Арикун велит осмотреть меня ― и узнает про обман!.. ― в полумраке мелькнули жемчужины слез.       ― Я не стану делать это с тобой. Найди другого мужчину. В ночь кунарон вель нужно помнить одному. Прочь.       Виддатари спешно оделся, а перед тем, как выйти, спросил зло:       ― Чем он был так хорош?       Аришок не стал отвечать.       На улицах еще праздновали, в открытые окна лился веселый шум, разгоняя тягучую, пропахшую незримой, непризнанною вслух тоской тишину. Заглушая музыку и голоса, над морем прокатился гром, отразился тысячекратно от стен: так, что те вздрогнули и вздохнули всеми камнями разом, вторя дыханию нового предводителя кунарийского войска.       До того мига, как над Кунандаром должно было взойти солнце, возвращая жизни привычный порядок, оставался час.