Особенная

Антон звонил четыре раза. Конечно он помнил, что Даша обещала вечером позвонить. И, конечно, он был бы не собой, если бы не был столь обязательным. Ей-Богу, лучше бы был распиздяем. Но увы. Она обещала ему разговор. И всё же… Инсулин заканчивался. До зарплаты дней 10, а денег уже сейчас не хватает настолько, что она думает, купить ли ей сосисок на ужин, или заправить телефон. Раньше она брала деньги, которые предлагал Антон. А теперь вот отказалась. Соврала, что премию получила от Министерства, а он, кажется, поверил. Даша лежала в ванной. Плечи находились под остывшей водой. Живот болел. Тупая ноющая боль спускалась от пупка вниз. Палец выводил узоры на бледной коже, обводя швы и шрамы. Из Айфона лилась негромкая музыка. Мокрые волосы щекотали шею. На влажном резиновом коврике возле ванны лежала новая пачка Парацетамола и блистер «Нурофена», оставленного ещё Белозёрской. Возле левого уха на бортике лежал станок. Даша помнила, как пальцы против воли сжимали ручку бритвы, как вены резались сами. Как тёмная струйка сбегала по изгибу локтя и капала в пенистую холодную мыльную воду. И как слёзы размывали очертания голубой акриловой ванны и семейную фотографию в рамочке. Таблетки сегодня не действовали. Живот и промежность сигнализировали болью о сбое в организме. Даша обхватила себя руками и ощутила, как из лёгких выпустили весь воздух. Выкачали. Выбили. Было просто больно. Как и все последние годы. Ей не нужны были никакие дни для того, чтобы помнить. Она никогда не забывала. Вот только чего же она была так жестока, что выпалила в лицо Антону, что он ничего не знает о страданиях? Но она страдала каждый день. Даша слышала, как в дверь звонили несколько раз, но у неё не было сил встать и перелезть через бортик ванны. Да и кто мог прийти к ней ночью, кроме Антона? Но даже секс ей сейчас не нужен. Мысли о нём вкупе с болью вызывали тошноту. Даша легла в остывшую воду и прикрыла глаза. Вода играла с её искалеченным телом. И даже мастурбировать, представляя Александра Игоревича, не было желания. Кажется, это было уже всё. Она чувствовала, как в губы ударяются волны мыльной воды с пеной, в которой лопнули все пузырьки. Телефон издал жалобный стон и вырубился. Она не будет заряжать его. Она хочет поговорить с теми, у кого нет и никогда не будет телефона. По её вине. Даша Киселёва никогда не употребляла алкоголь. Могла для вида намочить нижнюю губу в бокале шампанского, чтобы никому ничего не объяснять, но пить было табу. Даша Киселёва никогда в жизни не сядет за руль. Никогда не заведёт машину. Никогда не надавит на педаль. И не будет пристёгиваться в чужих машинах. Даша Киселёва никогда не сможет родить ребёнка. Врачи не говорят ей прямо, обволакивая ужасную истину в запутанные слова, но она точно знает, что её организм не может выносить дитя. Даша Киселёва никогда не ест яблоки. В тот вечер, загубивший её молодую жизнь, влажная трасса была устлана яблоками. Даша Киселёва никогда не простит себя. Никогда не простит Антона. Никогда. Но когда-нибудь она доведёт начатое до конца. Зайцев был красивым и уверенным в себе парнем. Он был подающим надежды форвардом универской футбольной команды. Он весь целиком и полностью принадлежал ей. А она была его. Они встречались с третьего курса и поженились в двадцать четыре. Даша хотела ребёнка, но нужно было учиться в аспирантуре и помогать деньгами маме. Она уже несколько лет работала в 18 школе. Ассистенткой учителя физики. Потом выходила на подмены в младшие классы. А потом стала вести любимую математику — царицу наук. Антон не торопил её, играя в футбол и работая в библиотеке. Такой вот парадокс: футбол и литература. Мяч и язык. Но без всего этого он мог прожить. Не мог только без Дашеньки. Костик был желанным и любимым сыном. Бабушки и дедушка не могли нарадоваться внуком. Родители души в нём не чаяли. И всё было идеально. У Даши был идеальный муж. Идеальный сын. Идеальная семья. Идеальная жизнь. А потом она забеременела второй раз. У её детей была бы идеальная разница в возрасте — старший братик и на четыре года младшая сестра. Она безумно хотела девочку. А Антон просто безумно хотел детей с карими Дашиными глазами. Всё было так красиво и правильно. Ну и что, что у них порой не хватало денег на одежду и проезд — зато на ребёнке они никогда не экономили. Ну и что, что в стране, где они жили, был полный крах экономики? Ну и ладно, что у них ипотека. Ну и что, что у Даши было слабое здоровье? Костика-то она смогла родить. И диабет, который сильно укрепил позиции после родов, даже не был приговором, ведь была диета и инсулин. А в школе всегда была Леся, которая подкармливала апельсинами и крепко-крепко обнимала при встрече. И Игорь Сергеевич, который смотрел с теплотой и нежностью. Именно он переманил Антона в школу учителем литературы и языка и даже помог ему организовать литературный кружок. И было много всякого разного. И ссоры с родительским комитетом, и непослушание школьников, и опасения врачей. Но было и счастье. Был муж, был сын, скоро родится доча. И мама ещё нормально себя чувствует. Даша мечтала учить английский и кататься на лыжах. Хотела быстрее родить Олю и вернуться в школу. И никогда-никогда за тридцать один год жизни не была она конченой истеричкой и стервой, прости Господи. Тот вечер она почти не помнила. Сознание пыталось защитить её, спасти жизнь. Они ехали на дачу перед выходными. На щеке ещё ощущались губы Леси. Последнее, что сказала подруга, помогая Даше сесть в машину, что через неделю они будут гулять на Днюхе Лесиного мужа. И всё было хорошо. А потом исчезло в один миг, словно по надписи мелом на доске ударили из брандспойта. «Это был несчастный случай» — так они потом твердили ей, вкалывая шесть кубиков успокоительного в мышцы бедра. — Ваш муж употреблял алкоголь? Её трясли за плечи и до рези в глазах светили фонариком в расширенные зрачки. Пальцы в синих медицинских перчатках пальпировали живот. В груди было пусто и холодно, а конечностей Даша вообще не чувствовала. — Ваш муж пил? Она не знала. Не могла вспомнить. Господи, нет, Антон не пил. Что-то оборвалось в груди, плюхнувшись камнем в низ живота, когда она увидела, как её любимому Антону скрутили руки за спиной, щёлкнул замок наручников. Мужа ударили коленом в промежность и швырнули на асфальт, лицом вниз. — Даша, Дашенька, дыши, милая, всё будет хорошо. Антон шептал срывающимся голосом. Милиция оформляла протоколы на бледной салатной бумаге. Сирены жалобно выли. От проблесковых маячков спецмашин кружилась голова. И запах бензина сжимал горло до кровавой рвоты. До спазмов в желудке. Яблочная мякоть со шкурками перезревших плодов и запах подгоревшей резины и нефтепродуктов. Жёлчь и рвота во рту. Привкус крови на губах и языке. Металл. Жесть. Занавес. И раздавливающая тишина вместо аплодисментов. — Ваш муж виновен в ДТП, что повлекло за собой гибель несовершеннолетнего. Нет, это не Антон, только не её Антон. Господи, они же врезались в грузовик, откуда в перевозочной машине несовершеннолетний? Сердце сбилось с ритма. Изо рта вырвался нечеловеческий крик. Даша не помнила, как царапала ногтями лицо и ладони. Помнила только слова фельдшера «скорой»: — Шесть кубиков, в мышцу. Ещё четыре. А потом приговор: — Плод замер. Сердцебиения нет. И хриплый голос диспетчера киевской Больницы медицины катастроф, искажённый связью старых, ещё Советских динамиков: — Готовьте реанимацию. И грёбаные проблесковые маячки спецтранспорта. И даже сегодня, в 2017, когда мимо проезжала машина с мигалками и сиреной, на глаза наворачивались бессильные слёзы, а ноги подкашивались. Ты упал с десятого этажа, но почему-то выжил. Зачем? Свет фар и плохая видимость из-за вечернего тумана, что стелился по дороге, почти закрыв собой колёса встречных автомобилей. Нерегулированный перекрёсток. Смех сына на заднем сиденье. Тёмные очки на лице. И даже врачи потом не смогли определить, лобовое ли стекло, или стёкла очков распороли ей лицо от уголка глаза до носа. Антон держал её руку, Костик весело болтал, рассматривая грозовые тучи. Даша откинулась назад, собираясь позвонить маме. И когда пальцы нажали на кнопку вызова, раздался скрип тормозов и автомобильный протяжный гудок. А потом всё исчезло. Водитель грузовика «Газель» отделался переломом руки. Антон даже не поцарапался, не считая небрежного отношения ещё застойных Советских ментов. А Даша потеряла ребёнка. Мокрый асфальт, залитые пеной автомобили. Очертания детского тела под герметичной полиэтиленовой накидкой. Громадная пробка в обе стороны в девять часов вечера. И непостижимый океан боли. Костика похоронили в закрытом гробу. Она простояла на коленях всю церемонию прощания. И только губы шептали его имя. Антон был под подпиской. Три дня его продержали в вонючем обезьяннике с обколотыми наркоманами. Он чудом не подхватил СПИД и Гепатит С. А потом Даша наглоталась таблеток, запив дешёвым коньяком. В её семье никогда не пили. Она совсем не разбиралась в алкоголе, вообще не употребляла, даже не пробовала. А Антон был спортсменом. У них дома даже вина не было. И штопор она купила дешёвый пластиковый, едва не одноразовый, когда возвращалась домой. Коньяк оказался палёным. Это спасло Даше жизнь. Химическая реакция, в результате которой выпал осадок и обжёг пищевод, нейтрализовала альдегиды, не дав повредить мозг необратимо. Антон чудом вернулся домой раньше. Три судебных заседания, и у Антона нет половины волос. И в тридцать три он больше не нужен спорту. С заведённым делом, которое вскоре закроют, но в паспорте останутся штампы. Три судебных заседания, пока жена шесть раз пытается вскрыть себе вены в палате для буйнопомешанных. Похороны Ирины Васильевны, чье сердце не пережило инсульт. И Даша — круглая сирота. Из родных — только муж. Через три месяца она будет стоять на крыльце столичной психбольницы № 1. Антон не сможет забрать её в тот день. Он продал машину на металл. И дачу продал без документов по объявлению. И задолжал за ипотеку четыре платежа. А она просто раз в неделю пыталась уйти за Костиком и Олей. И пальцы не дрогнут, хотя за три месяца она даже ложку не держала в руках, когда небрежным размашистым почерком она напишет прошение о разводе. Это был конец. Вернувшись с похорон тёщи, Антон лёг с ботинками в кровать. Он думал, что они справятся. Снова встанут на ноги. Но из больницы Даша поехала к Лесе. А утром на четвёртый день ему вручили пакет документов на развод. И только тогда слёзы застелили глаза. Он мог бы бороться дальше, если бы Даша боролась. Но Даша не хотела жить. Он дал развод. А что ему оставалось? Он любил её и всегда будет любить. А в 17 году Даша до боли сожмёт его пальцы и срывающимся голосом кинет ему обвинительную фразу в лицо: — Быть всегда со мной, Антон? Так выглядит мой персональный Ад! И, хотя она кричала, как сильно он противен ей, всё же раз за разом вызывала его на мобильном и просила приехать. Или говорила, что сейчас приедет сама. И всё случалось вновь: мятая постель, прохладная сперма, вытекающая из промежности, и крепкие руки мужа, обхватывающие её во сне. И поток всех тех слов, что он предал в тот роковой вечер: моя, люблю, прости, и её имя в разных вариациях. И влажные поцелуи Антона. И то, как он смотрел на неё, пока она спала. О, как сильно она ненавидела его! Человека, что сперва всё дал и показал, как выглядит Рай, а потом швырнул на самое дно Ада. В новый понедельник они столкнутся в коридоре, и на миг Антону покажется, что всё это — неправда. Что Костик в садике, а Дашин живот не видно из-за складок свободного платья. А потом она пройдёт мимо и даже не посмотрит в глаза. И Антон напишет заявление по собственному. А потом Игорь Сергеевич порвёт его. И он будет дальше работать в школе. И Даша будет работать. И каждый день весь педсовет будет жаловаться на её антисоциальное поведение. А потом будут жалобы и родителей учеников 18 школы. Но Игорь Сергеевич будет защищать её до последнего слова. И полгода спустя его любимая Даша станет сукой-стервой Дариной Петровной — завучем 18 школы. Но в карие глаза вернётся отблеск былого пламени, и Антон первый раз заснёт до полуночи. Александр Игоревич снимает пиджак и набрасывает ей на плечи. Мягкая шёлковая подкладка хранит его запах. Даша прижимается губами к воротнику синего пиджака учителя английского. — Дашка, ты такая красивая у меня, — шёпот любимого доносится до слуха. Она едва-едва заметно улыбается, ощущая щекой ткань пиджака. Его губы находятся близко от её губ. На лице ощущается его тёплое дыхание. Счастье имеет запах. Оно пахнет одеколоном Алекса Беляева. В ухо попала вода. Даша кривится и открывает глаза. Вода ледяная, по кафелю стекает конденсат. Кожа на пальцах разбухла от долгого лежания в воде. Наверное, она простудилась. Чёрт, у неё же уроки и родительское собрание. Укутавшись в махровый халат, она прошла босиком на кухню и открыла балконную дверь. Никогда не курившая, Даша любила забираться с ногами на подоконник и пить кофе. Встречать рассветы, глядя как солнце золотит верхушки деревьев и окрашивает крыши металлическим блеском. Настенные часы показывали три часа ночи. Можно идти спать, ещё есть время покемарить пару часиков. Вот только сна нет и в помине. А может просто не идти в школу утром? Интересно, что скажет Леся и Игорь Сергеевич? Точнее, совсем не интересно. Куда интереснее, заметит ли Алекс её отсутствие? Дрогнет ли его сердце, когда отец скажет, что Киселёва не пришла на работу и не отвечает на телефон? Это было наивно и глупо. Такие мысли могли быть в голове у дочери Белозёрской, у Лолы и Аси, но никак не у тридцатичетырёхлетней женщины. Она вспомнила сон и грустно улыбнулась. Никогда не быть этому. У Алекса симпатия к этой Белозёрской. К Белозёрской с её проблемной Тихоновой. К Белозёрской с её идеалистическими взглядами на мир. К Белозёрской, что почти обнимала Дашу прошлой ночью. А кто ещё обнимал её в последний раз за исключением Зайцева? Боже, как она могла помнить, что когда-то до смерти любила Антона? Теперь она даже не могла находиться с ним рядом. А ведь она любила его, действительно любила. Но любовь её мертва теперь, как и их общие дети. Алекс был новым и интересным. И дело не в том, что он привлекательный внешне и умён, а в том, что с ним её ничего не связывало. Ни общего прошлого, ни роковых ошибок. Чистый лист. Морской одеколон. Тугой пресс, куда она зарылась лицом. И да, впервые за почти четыре года ей захотелось сделать минет. Ну почему Беляев-старший отправил своего сына в Америку так рано и так надолго? Он мог бы быть Даше хотя бы братом. Они могли бы вместе сражаться с этим миром. А так он просто чужой мужчина. Кажется, у него действительно в Америке осталась невеста. Да и Белозёрская ему нравится. Только Даша никому не нравится. И она дала волю слезам. А потом случился приступ. Падая, Даша ударилась подбородком об угол кухонного стола, разбив губу. Теряя сознание она пыталась вспомнить, как Алекс нёс её на руках. Как его сильные пальцы держали её под рёбрами. Как он дышал ей в висок тёплым воздухом. Она бы осталась только в одном случае. Ей не нужна школа. Она не хочет быть директором. Она хочет быть с Алексом Беляевым. Но угасающее сознание подрисовывало другую реальность. Катерина Анатольевна дует на рану на лице, а потом приклеивает пластырь. Шепчет в губы милые глупости, щекоча тёплым дыханием, убирая непослушные пряди Даше за ухо. Обходит кресло директора, в котором сидит Даша, пожёвывая ручку, и приобнимает её за плечи, прижимаясь животом к спинке директорского кресла. И да, Катя любит её. А ей так нужно, чтобы её любили. Хотя бы в последний раз.