Особенная

Катя открыла глаза и прижалась губами к тёплому плечу Алекса. Он сонно жмурился от солнца, что пробивалось из-под коротких тёмных занавесок. Ещё одно весеннее утро. Она проверила телефон и разочарованно выключила дисплей. Ни Ника, ни Кирилл, ни Антон, ни даже Киселёва так и не перезвонили. Телефон Киселёвой оставался по-прежнему выключен, потому что СМС не пришло. — Алекс, доброе утро! Он открыл глаза и сразу улыбнулся ей. Шайна подняла голову и насторожила уши. — Надо вывести девочку, пойдёшь с нами? Катя потёрла рукой глаза. — Я бы с радостью, но мне нужно заехать домой переодеться и, может, Ника тоже решит заехать домой перед школой. Алекс потрепал собаку по загривку и пожал плечами. — Ну, а как насчёт кофе? Она наклонилась и прижалась губами к его чуть колючей щеке. — Спасибо, в другой раз. Алекс встал и накинул на обнажённое тело синий махровый халат до колен. — Тогда мы на пробежку, а я оставлю тебе дубликат ключей в дверях. Возьми и приходи сюда, когда захочешь. Катя улыбнулась и плотнее укуталась в его рубашку, что хранила запах морского одеколона и дезика. — Увидимся в школе, у меня сегодня третий урок. Алекс остановился в дверях и застёгивал часы. Он чуть прищурился и посмотрел на Катю уже серьёзным взглядом. — Интересно, с Дариной всё в порядке? Катя погрустнела и пожала плечами. Что она может сказать про Дарину? — Я не хотел говорить о ней вообще-то, но однажды заметил, как она не могла отдышаться после подъёма на второй этаж. И её эти перепады настроения, — он покачал головой и махнул рукой. — Алекс, у неё все руки в порезах и шрамах. Я думаю, что она пыталась покончить с собой. Помнишь, Леся тогда ещё говорила, что она пыталась. Он громко сглотнул слюну. — Отец ничего не говорил мне, но он очень дорожит ей. Может это от аварии, как и шрам на лице? Катя долго молчала, а потом опустила глаза к сцепленным на коленях пальцам. — Нет, Алекс, я точно знаю, что эти порезы она сделала себе сама… У Ники такие же отметки. На глаза навернулись слёзы, дышать стало труднее. Алекс внимательно вглядывался в её лицо, словно оценивал, вернуться ли к ней, или она сама справится. — Я просто думал, что таблетки плюс алкоголь, но, в любом случае, это всё ужасно. Повинуясь непонятному порыву, что именуют материнская любовь, Катя схватила телефон и набрала последний исходящий номер — Веронику. И, о чудо, дочь ответила с первого гудка. — Мам, ну дай поспать, а? Ты время вообще видела? — Ника, дочка… В трубке воцарилось молчание. Алекс чесал Шайну за ухом. — Мам? У тебя всё нормально? Катя прочистила горло. — Да, да, Никуся, я просто хотела сказать тебе, что очень люблю тебя. Дочь нажала отбой. Алекс прочистил горло. — Ну, я надеюсь, что Дарина Петровна сама разберётся в себе. А если нет? А если они уже виноваты, что не вмешались и ничего не предотвратили? Катя почувствовала, что дрожит. Алекс мягко прикрыл дверь и вышел с собакой, так ничего и не добавив. Мокрые после душа волосы оставляли потёки на растянутой футболке Алекса, которую Катя нашла в шкафу. Она всё же сделала себе кофе. Ноутбук Алекса ожил, когда часы показывали 7:12. На экране высветилось фото улыбающейся блондинки. «Мэри». Катя не знала, зачем делает это, но рука уже сжимала мышку, наводя курсор на чат. Открывая историю переписки. И волна чужой украденной любви сбила сердце с ритма. Каждое сообщение заканчивалось поцелуем. Мэри писала, что уже взяла билеты и завтра будет в аэропорту Нью-Йорка. А после командировки, примерно через неделю, она сядет в Борисполе. Катя закрыла ноутбук и закрыла лицо руками. Боже, зачем она это сделала? Так у них была бы ещё целая неделя, по крайней мере. А теперь? Ключи лежали на дне почтового ящика, откуда Алекс выудил две газеты и квитанцию за электроэнергию. Не понимая, что происходит, он набрал Катю, пока перепрыгивал через две ступеньки, бежал в квартиру, обогнав даже голодную Шайну. Но в ухе отбивались короткие гудки. Алекс звонил ей, но она решила не отвечать. Конечно, они поговорят с ним, но только в школе, на глазах у всех. У Антона Зайцева был больной, измученный и уставший вид. Грязная голова и нетвёрдая походка. Потухшие синие глаза. Он едва приподнялся со стула, подавая Алексу руку для приветствия. — Антон, мы вчера не могли тебе дозвониться. У тебя всё ок? Зайцев потёр глаза и уставился тупо перед собой. — Я ходил к Даше домой, но никого не было дома. Я ключи потерял ещё, но свет точно не горел. — Ты кофе пил сегодня? Антон упёрся руками в колени и уронил голову на грудь. — Алекс, Вы когда-нибудь любили? Алекс усмехнулся, но быстро придал лицу более нейтральное выражение. Перед мысленным взором встала Катя с накинутой на худые плечи его рубашкой. Катя, чьи губы он жадно целовал ещё пару часов назад. Да, он любил. Вот только Антона это не утешит. Вместо этого он произнёс: — С ней всё будет хорошо, я уже разобрался, что она за человек. Антон приложил ладонь к губам и потёр переносицу. Отрицательно покачал головой. — Нет, увы, но Вам, Александр Игоревич, не довелось видеть Дашу в её лучшие годы… Поверьте, поверь мне, Александр, Алекс, она не такая, как ведёт себя сейчас здесь, просто послезавтра годовщина смерти сына. Нашего с ней сына. Антон зажмурился и замолчал. Осколки битой посуды оставляют на руках Даши глубокие порезы. Жена распахивает шкафы и судорожно вышвыривает вещи на пол. Она кричит маты, каких Антону Зайцеву, кандидату филологических наук, никогда не приходилось слышать. Тычет ему в лицо свидетельство о смерти сына. Бьёт в лицо ладонями, толкает в грудь. Плюёт в лицо. Она — та самая девочка, что громче всех кричала на матчах его команды. Что до боли сжимала его пальцы, когда священник читал молитву на их венчании. Что целовала его на глазах у всех. Он что-то пытается сказать ей, упираясь коленями в паркет. Не смеет посмотреть в глаза. Она нависает над ним. Глаза такие заплаканные, что белки налились кровью. — Даша, Дашенька, прости меня… — Я не могу, Антон, не могу, лучше бы ты умер, — она до хруста заламывает пальцы. — Даш, Даш, мы должны быть вместе… Она не может простить ему то, что он и сам себе не может простить. Прости, прости меня, Даша. Но слова застревают в горле, не давая ни вдохнуть, ни выдавить их из себя. Словно он сам понимает, что пустые слова не изменят ровным счётом ничего. Только разозлят Дашу ещё больше. И тут она делает такое, что преследовало его потом не одну ночь: дрожащими пальцами Дарина Киселёва срывает обручальное кольцо и изо всех сил швыряет в сторону книжного шкафа. Стекла, закрывающие полки от пыли, даёт трещину и ссыпается под босые ноги жене. Режет пальцы с тёмным бордовым лаком. Она по инерции отскакивает в момент, когда стеклянные дверцы бьются миллионом прозрачных искр, но ноги в стеклянных крошках оставляют тоненькие кровавые следы. Вслед за книгами со стеллажа плавно соскальзывает фотография в рамке. Стекло трескается, очаг паутины зияет напротив лица Дарины, обнимающей сына на парапете родильного дома. Жена кричит, закрывая лицо рукой. Едва-едва подживший шрамик на лице наливается кровью. Везде эта проклятая чёртова кровь. Антон ненавидит вид крови. Слишком много воспоминаний. Слишком много боли. Слишком много страха. Он поднимается на ноги и подлетает к Даше. Сжимает её в объятиях. Она вырывается, плачет и страдает так, что Антон чувствует её сердцебиение через их сплетённые руки. — Пусти, я задыхаюсь. — Даша, прости меня. Она вырывается, и ему не остаётся ничего другого, кроме как подставить подножку, мягко уложить на ковёр, подложив под спину руки, прижать сверху всем весом своего тела. Держать в руках, пока худые кулаки молотят по спине. — Я ненавижу тебя, я так жалею, что ты остался жив. Я не могу больше, Антон, неужели ты не понимаешь? И у него начинает болеть сердце. И так обидно и хреново. Он тоже страдает. Тоже каждый день желает себе сдохнуть. Остаться на той трассе вместо Костика. — Уйди, Антон, прошу тебя. Уйди-уйди-умри. Сдохни, я так сильно ненавижу тебя… Даша плачет, больно кусая его в плечо. Его реглан пропитался её кровью. Он пытается поймать её руки и слизать кровь, но крови столько много, что его уже тошнит. Слёзы Даши смешиваются с его слезами. И ей абсолютно плевать на его «прости». В тот день она последний раз была его женой. Дальше — только формально, три месяца в больнице, когда доктора и медсёстры вызывали его и спрашивали: «Вы муж Киселёвой?». И, как и шесть лет назад, он уверенно и гордо чеканил: «Да, я её муж!». Но она уже не принадлежала ему. И больше никогда. А потом она переехала в квартиру покойной матери, а Антон даже не спорил. Пришлось делать капремонт в их общей, а теперь уже бывшей квартире, так глубоко впиталась кровь в паркет и обои. Металлический кислый запах не проветрился и так никуда и не исчез за три месяца. Даша говорила ему, что он виновен в том, что её жизнь превратилась в беспросветный Ад. Но он тоже жил в Аду. Он любил её и только её. И каждый день наказывал себя, видя её и зная, что больше никогда. Но любовь всё же не умерла. На небе их брак всё ещё был легитимным. Даша была его женой, хотя дома под ковром он прятал от самого себя свидетельство о разводе. И он тоже выжил, хотя боль преследовала его каждую секунду. И он послушался уговоров Беляева-старшего и остался работать в школе, хотя теперь вынужден видеть Дашу каждый день. Каждый день знать, что именно он потерял по своей вине. Видеть, чего он никогда не вернёт. И ждать, что когда-нибудь он вернёт ей то, чего лишил. Катя тоже уже пришла на работу. Она стоит возле стола и застёгивает пиджак. Кажется, она прошла молча. Алекс присел на стол Антона, пока тот проверял голосовую почту в телефоне. Он не знает, чем поддержать учителя, ведь не может утверждать, что с Дариной всё в порядке. Дверь приоткрылась, и в учительскую вошла Оля. Катя слабо улыбнулась подруге. — Доброе утро, а чего все такие хмурые? Витаминчиков не хватает? — Каких ещё витаминов, блин? Антон швырнул телефон на стол. Двери опять широко распахнулись, и на пороге возникла Леся Артёмовна. Видно, настроение у биологички ничуть не улучшилось. — Коллеги, а Вы знаете, что, оказывается, нам надо приходить в школу за час до начала первого урока? У меня пять дней в неделю первый урок. Я не могу приходить каждый день в полседьмого в школу, меня муж не поймёт, да и на машине не подвезёт. Гестапо какое-то устроила, герр директор! — Что? — Алекс встал и засунул руки в карманы. На лице его заиграла лёгкая улыбка. Антон смотрел на неё широко распахнутыми бледно-голубыми глазами. — Леся, это Дарина Петровна такое сказала, да? — Ну, а кто же? — Точно? Ты видела сегодня Дашу? Ты не путаешь ничего? Леся закатила глаза и бросила сумку на кресло. — Нет же, Антон, ты меня за дуру держишь что ли? — И тихо добавила, словно самой себе: — И у неё ещё губа расквашена, полскулы распухло, тонак не маскирует ничего, видно, что дешёвка. Алекс сожмурил глаза до щёлочек. Антон туже затянул галстук на шее. Он тоже встал. — Нет, нет, Леся, что ты, просто ты же знаешь ситуацию, а я не мог вчера дозвониться Даше… Они так громко спорили, что не заметили, что в учительской прибавилось на одного человека. Дарина Петровна громко хлопнула на стол журнал учёта рабочего времени, прихлопнув его сверху телефоном. Худые плечи были сдавлены тёмно-зелёным пиджаком. Волосы завуч собрала сзади в пучок. И как всегда сильно подвела глаза. Антон облегчённо вздохнул. Если Даша накрашена, значит, жизнь ещё продолжается. Но губа и правда была разбита. И ему вдруг так захотелось провести по порезу пальцем, поцеловать нежным сухим прикосновением губ, вдохнуть запах её волос. Странно, но ещё в этой жизни он имел на это право и когда-то так и делал по сто раз на дню. А теперь всё было лишь призраками прошлого. Перед глазами пронеслась полураздетая бывшая жена, которую могли изнасиловать и даже убить. А ведь он уже не был так уверен, что у Даши не было никого другого. Да и в клуб она могла бы пойти, если честно, но только не употреблять алкоголь. Киселёва окинула всех презрительным взглядом. Последние пару лет каждое утро в 18 школе начиналось именно так. — И Вам всем доброе утро! — Она сложила руки на груди. — Антон, рада, что ты делишься подробностями своей личной жизни с коллегами, хотя искренне не понимаю, как медсестру и бывшую, надо полагать, биологичку интересует, что ты не мог дозвониться директору во внерабочее время. Леся нахмурилась. — Дарина Петровна, я не понимаю, я не хочу увольняться из школы, школа — это моя жизнь… — Вот уж не думаю. — Даша прищурилась. — Помнится, вчера Вы во всеуслышание заявили, что уволитесь, если школа сменит директора. Она позволила себе лёгкую улыбку. — У Вас ещё есть время, чтобы найти себе другую работу. Но совсем немного, — она свела вместе два пальца, оставив между ними небольшую щёлочку. Леся бросилась прочь из учительской, зажав рот рукой. Кажется, она опять плакала. — Итак, Александр Игоревич, у нас с Вами, — она показала на расстоянии между ними, переведя палец сперва на себя, а потом на Алекса, — остался открытым вопрос о дополнительной канители с Тихоновой… Она повернулась к нему и сделала несколько шагов к его столу. — Я возьму на себя все вопросы и сам помогу Нике. Она иронично улыбнулась. — Ну нет, мы с Вами вместе должны помочь девочке. Катя откинула с плеч волосы. — А можно я буду выбирать, кто именно будет учить мою дочь? — Боюсь, что не в этой школе. Или поищите себе другую школу, куда заберите своего такого проблемного ребёнка, — она скривилась, — или будете подчиняться правилам. Катя шумно вздохнула. Такое чувство, что Дарина должна либо страдать сама, либо заставлять страдать других. Или два в одном. — Ладно, тогда я переговорю с дочерью, может быть нам не нужна дополнительная нагрузка, во всяком случае сейчас. — Ну да, сейчас же весна, обострения случаются… Катя почувствовала, что сейчас закипит. Они втроём полночи думали, что завуч в смертельной опасности, она едва не разбудила ночью школьников и их семьи ради этой Киселёвой, а теперь эта стерва снова решила показать характер. Кажется, в следующий раз Катя будет просто-напросто тихо радоваться, если Киселёвой не будет на горизонте какое-то время. Но почему-то вспоминался нежный запах духов и дрожащие пальцы. А ещё трясущиеся руки, на которых Катя не могла различить вены. И то, как сумасшедше лупило изнутри по рёбрам сердце, когда глаза Киселёвой закатывались до белков. Вот чёрт, только не хватало подцепить ещё «Стокгольмский синдром». — Мне надо на урок, — Катя подхватила журнал, едва не сбросив Айфон Киселёвой со стола, и вылетела из учительской. — Катя, Катя, подожди, — кричал вдогонку Алекс, но сейчас она не хотела видеть его наедине. Ей надо остыть от завуча. И нужно поговорить с Никой. Даша снова ухмыльнулась, полагая, что этот раунд выиграла тоже она. — Итак, пока весь педколлектив не разбежался, как трусливые зайцы, — Антон чуть съёжился, — я сделаю объявление. Даша прошлась от стола к двери и прислушалась к шума в коридоре. Вот что за тупая привычка подслушивать под дверями, недоумевал Алекс, она бы ещё возле замочной скважины подглядывала… А может она так и делала, хотя он лично однажды застал Катю, когда та обыскивала кабинет Киселёвой. Так что мораль не такая уж однозначная вещь. — С сегодняшнего дня охранник будет отмечать время прихода и ухода с работы, а также все выходы из здания школы. Все прогулы будут оплачиваться из вашей зарплаты, имейте ввиду, ну, а со следующего учебного года у нас будут установлены автоматические пропускные пункты типа турникетов. Оля закатила глаза. Вот те на: никаких опозданий и дневных перекусов в кафе! Да и свидания в рабочее время тоже теперь не посетить… Вот мегера! Завуч резко сменила тему. Вот так: или вычитывать и поучать, либо требовать. — В медпункте есть пластырь? Мне нужно, да побыстрее! Конечно, на Олю только все кричать могут. Кажется, Киселёва даже её имя-то не знает. Вот пусть сама себе пластыри покупает. Ей с фингалом даже лучше. Это как бы чуть восстанавливало справедливость, типа карма всё же существует. — Боюсь, что ничем не могу помочь, Вы ведь не подписали мне закупки на эту четверть. Кажется, Даша скрипнула зубами. А потом просто махнула рукой. Пользуясь моментом, Оля быстро ретировалась из учительской. Вечером входная дверь открылась, и Ника вошла домой. Катя облегчённо вздохнула, хотя даже и не надеялась, что дочь вернётся домой в пятницу вечером. — Привет, Никуся! Ты есть будешь? — Нет, мы с папой были в «КФС». — Слегка раздражённый тон, и кеды летят под вешалку. И плевать, что у неё гастрит, а крылья необычайно острые и вредные. И почему ей не нравятся помидорные салаты Кати? Сколько раз Катя учила дочь аккуратнее относиться к вещам, но входить в комнату Ники без неё до сих пор было опасно. Катя даже не хотела лишний раз встречаться взглядом с постерами типа парней гейской внешности «Токио Хотел» и каких-то эмо с зашитыми грубой ниткой ртами. — Мам, у тебя такое лицо, всё в порядке? Катя вышла из транса, отгоняя прочь неприятные воспоминания о том, как трясла дочь за плечи, а потом сдёрнула одеяло, и по простыни рассыпались таблетки и пустые блистеры. — Да, да, всё хорошо. Как дела в школе? Ника бросила куртку на стул и прошла мимо матери на кухню, даже не подставив для поцелуя щёку. — У Дарины долбаной спроси. Дарина. Опять. Кажется, скоро у Кати будет резкое отвращение к этому имени и к его владелице. — Я сегодня уже вряд ли её увижу, поэтому если хочешь пожаловаться, то расскажи мне всё сама. Ника скривила губы и застыла возле своей комнаты. Раздумывая, уйти и промолчать, или всё же сказать матери, что случилось, она держалась за ручку открытой двери. — Она мне шесть влепила, ненавижу эту суку! А ещё выгнала из класса. Дверь за Никой резко захлопнулась, заставив Катю вздрогнуть. Ну да, мать родная плохая, завуч ужасная, и только папа, которого никто в глаза не видел за 15 лет жизни дочери, у нас самый лучший. И тут дверь снова открылась, и на пороге возникла дочь. Ника успела снять блузку, оставшись в одном лифчике. Катю до сих пор бросало в дрожь, когда она видела шрамы на руках Ники. — Мам, Лолка, по ходу, беременна. Так девки в туалете говорили. Катя вздохнула и прислонила ладонь ко лбу. Вот и Оля тоже говорила, что Лолита Гавриленко беременна. Блин, она не может справиться с единственной родной дочерью, что ей делать с целой школой? В целой школе. Но она очень старается быть хорошим педагогом. Жаль, что этого никто не замечает. — Не волнуйся, всё будет хорошо, мы что-нибудь придумаем. А за что ДАрина тебя выгнала? Ника хмыкнула. — Ну-ну, помогай этой шлёндре, родной дочери помочь не можешь, а Лолке этой… Ника хлопнула дверью. — Ника! Катя устало опустилась на диван в прихожей и принялась складывать куртку дочки. На кухне зазвонил телефон, и только сейчас Катя вспомнила, что у неё тушится в духовке подливка для макарон. Она чертыхнулась и бегом ринулась на кухню. Она распахнула окно и залила жаровню водой. Кухню и балкон заполнили клубы дыма. — Ты даже готовить не можешь научиться! Я уже думала, что мы горим. Ника схватила полотенце и подставила под струю воды. Дочь стала размахивать им, разгоняя дым. — Не благодари, лучше сходи в магазин или закажи пиццу. Она быстро избавила их квартиру от дыма и запаха горелого и отбросила мокрое полотенце в мойку. — И у тебя телефон звонит. Боже, иногда Ника до ужаса напоминала своего отца, а иногда, — и это было странно, — Дарину Киселёву. Катя подождала, пока дочь уйдёт в свою комнату, и взяла в руки телефон. Она и так знала, что звонил Алекс. Три пропущенных. Два сообщения «Вайбер» и «Скайп». Но от этого у неё не возникло желания объясняться с ним сейчас. Пусть пишет своей «Свит Харт». И гуляет пусть тоже с ней. А ей хватит уже неверных мужиков в жизни. Так хочется быть кому-то нужной и единственной. Телефон снова заиграл мелодию. — Да, Оля, привет! Подруга улыбалась на том конце провода. — Кать, я тут так подумала, мне казалось, когда я устраивала тебя в нашу школу, что теперь мы будем видеться очень часто. Хотела, чтобы мы пили чай на каждой перемене и вместе обсуждали парней, а что мы имеем вместо этого? Катя тоже улыбнулась. — Я иногда захожу к тебе, но ты то занята, то тебя и вовсе нет. — Ну ты же понимаешь, что я на особом контроле у Киселёвой… — Так, так, Оль, давай сегодня не будем вспоминать Дарину, а лучше куда-то сходим провериться. Оля изменилась в голосе. Теперь в нём скользил живой интерес. — А что случилось? Она тебе насолила чем-то? Катя рассматривала ногти и прислушивалась, не приоткрылась ли дверь в комнату Ники. Кажется, дочь слушает свою дебильную музыку. — Она Нике шесть поставила, да и вообще хочет испортить моей дочери жизнь, назначив дополнительные уроки с алгебры. Оля прыснула. — Боже, Катя, нам надо это обсудить более подробно. — Ладно, давай сходим куда-нибудь. — Принимается. Только у меня условие: я плачу за выпивку, а ты мне рассказываешь всё-всё про Кирилла и Алекса. Катя засмеялась. — Ну уж нет — на таких ужасных условиях я лучше сама оплачу выпивку. — Что-то произошло между тобой и Алексом? Катя вздохнула. — Да, мы провели ночь вместе, а потом я узнала, что у него невеста в Америке. И она скоро приедет к нам. — Ой, Катя, а у вас что-то было? Подруга понизила голос до шёпота. Словно это у неё через стенку могла подслушивать пятнадцатилетняя дочь. — Ну конечно было, но это ничего не значит, он обманул меня. — Катя, Катя… все они такие козляры. — Оля снова придала голосу загадочности. — Но он хоть хорош собой? Да, великолепен, божественен. И давно и сильно занят какой-то американской Мэри, его невестой, которая действительно существует. Катя раздумывала всего минуту, а потом скинула Оле СМС-ку с назначением места встречи и времени. В конце концов, она тоже устала и имеет право на отдых, хотя бы в пятницу вечером. И пусть все остальные идут в жопу, особенно Алекс и Киселёва.