Особенная

Она всё прекрасно чувствует. Боль, которая стала только сильнее. Тупую пульсацию в груди, обозначающую, что ещё далеко не конец. Хотя, конечно, она не верила уже и в новое начало. Но существовало и ещё что-то, именуемое здесь и сейчас. И жизнь, как ни странно, продолжалась с того места, где её нога сорвалась вниз с моста над железной дорогой. Врач, который осматривал её, когда она очнулась от потери сознания, вызванной потерей крови, спросил, как её зовут: — Вы помните своё имя? — Киселёва. Дарина Петровна. Даша, Дашка, Даринка. — Род деятельности? Она помнит, как облизнула сухие потрескавшиеся губы: — Учитель математики в школе № 18. Директор школы. Врач долго и внимательно всматривался в её глаза. А потом покачал головой и сверился с записями на планшете. Кивнул скорее самому себе, как бы сомневаясь. И всё же принял решение: — Поправляйтесь, я сделаю всё, чтобы вернуть вас на работу. Детишки сейчас совсем запущенные, надо, чтобы их обучали такие молодые и решительные педагоги, — доктор неожиданно подмигнул ей. И уже стоя на пороге и держа одну руку на дверной ручке, мужчина обернулся и посмотрел прямо на Дарину: — Вы красивая женщина, Дарина Петровна. Я знаком с вашей историей. Мне жаль, — он снял очки, — у меня в 18 школе две дочки учатся, в 3 и 7 классе, и я считаю, что вы чертовски нужны этой школе, помимо того, что вы ещё обязательно встретите своего человека, и всё у вас будет замечательно. Даша криво улыбнулась: — Ну это не ваша печаль, но всё-таки спасибо. Мне давно не говорили, что я молодая и красивая. Едва за мужчиной закрылась дверь, Даша откинулась на подушку и прикрыла глаза. Доктор был чуть старше неё. Он высокий, и едва начавшая пробиваться седина ему даже очень идёт. Интересно, имеет ли он корыстный мотив, если в школе — её школе — учатся две его дочки? Скорее всего, да, но, несмотря на это, Даша согласилась бы на свидание-другое с ним. У неё уже очень давно не было секса. И ей хотелось попробовать нормального секса с другим. Она чувствовала тяжесть в задней части головы и тупую боль во всех мышцах на её изрядно уже исхудавшем теле. Ладно, можно хоть теперь не думать о диете и о том, что она жирная. Но ирония имела привкус жёлчи. А ещё воспоминания накатывали свинцовыми бичами. Сквозь закрытые веки просачивались тёплые солёные слёзы. С её диабетом вполне можно жить, если придерживаться нормального распорядка дня, не пить слишком много кофе, не курить, вести здоровый образ жизни в целом. Не нервничать. Но как она, пережив то, что выпало на её искалеченную судьбу, могла бы не нервничать, скажите пожалуйста?! И она чертовски нервничала. Особенно когда приближалась очередная годовщина детей. Тогда Даша просто чувствовала себя умирающим калекой, и давление скакало то вверх, то вниз. Если бы её спросил близкий человек о причине её добровольного желания закончить жизнь самоубийством, она ответила бы, что не видела больше смысла бороться. Жить было бесперспективно. С проклятым диабетом ей долго не прожить, скорее всего, даже до пенсии не дотянуть, ведь, чего греха таить, она часто засиживалась допоздна, пила много кофе, постоянно нервничала, да и вставала практически каждый день с восходом солнца. Детей у неё нет и, скорее всего, уже и не будет. Её не любят те, кто нравится ей. И война с Белозёрской тоже не была лёгким развлечением. Тяжело давались отношения с коллегами на работе. Борьба за директорское кресло выжимала из неё все силы. И денег как всегда нет даже на ёбаные лекарства. И ради чего всё это было? И ни одного близкого человека. Быть может именно поэтому в свою последнюю ночь на свободе Даша хотела увидеть Лесю. Чтобы просто вспомнить, что когда-то у неё тоже всё было хорошо. Но и с этим не сложилось. Пётр Сидоренко оказался трусом и отнюдь не кавалером. Даша не считала их несколько редких тайных встреч даже отношениями или, Боже упаси, романом. Они только два раза поцеловались. До постели даже дело не дошло. И был только Антон. Антон, которому Даша даже не изменила. Проклятый настырный Антон, который продолжал тереться возле неё, хотя она говорила, что никогда не сможет простить его. Но он просто был и был. А от него Дашу просто выворачивало. И когда всё это свалилось неожиданно и разом, то стало нереально тяжело. Дышать, открывать по утрам глаза, тащиться на работу, где выслушивать, вырывать зубами, и так по кругу каждый день без перспектив. И она просто устала и сдалась. Вино налито, но Даша отставила бокал нетронутым. А вот теперь это креплёное вино насильно вливали ей в уста большими глотками. Давись или глотай. А она просто хотела закончить это всё. Говорят, что после сильных жизненных потрясений люди ничего не помнят. Но это ложь. Дарина Петровна Киселёва отлично всё помнила, хотя была вусмерть пьяной, под воздействием препаратов, со скачками давления. Но она всё отчётливо помнила тогда и сейчас. Даша помнит, как пошла на кухню и взяла нож, как положила этот нож в карман белого пиджака, как пришла на мост, закрытый на ремонт, с этим ножом в кармане. А ещё помнит, как нашла в нижнем кухонном шкафчике бутылку дорогого хорошего виски выдержки уже почти 20 лет. Наверное, этот виски ещё её отец покупал на свадьбу дочери. Или, во всяком случае, Даша понятия не имела, откуда он взялся на её кухне. Но он был, и она помнила, как пальцы сами ловко обхватили горлышко. И как её рвало после этим самым виски, а она вытиралась руками, умывалась из этой же бутылки, а потом снова прикладывалась губами к горлышку, пока глаза не начинало жечь от слёз, а желудок не скручивало очередным спазмом. А ещё были таблетки. Дешёвые, наверное, они оказались подделкой, но, неясно пока за каким хером, они оставили Дашу продолжать коптить это небо. А потом она залезла на мост, хотя даже не помнила, как сделала это. Неверное, сейчас она бы не повторила этот трюк на трезвую голову, ведь спортивной формой из них двоих всегда выгодно отличался футболист Антон. И вот она стоит на мосту, и дёргает её чёрт взять в руки телефон. И там эти блядские пропущенные от Белозёрской. И вдруг вспомнилось обеспокоенное лицо, тёплые зелёные глаза, который смотрели внимательно и понимающе. Сочувственно. Тело, прижатое к её телу. Всё то, чего не было у самой Даши уже очень давно. Человек рядом. И тогда собственная жизнь показалась ей ещё более никчёмной, чем до этого. Ведь смысл жизни был в других людях рядом. А у неё никого не было. И стало так горько и обидно, что захотелось убить себя — такую неудачницу. Она заслужила смерти, ведь ничего не добилась, только потеряла даже то, что подарили небеса. Но в последний раз перед тем, как сделать последний шаг, ей захотелось ещё раз — последний — увидеть Белозёрскую. Но в два часа ночи это было невыполнимой задачей. Тогда Даша решила, что сделает одну-единственную попытку поговорить с Катей. Пусть Катя просто произнесёт вслух, зачем она сделала для Даши то, что сделала той ночью, если они были врагами и ненавидели друг друга. Просто пусть скажет, почему. Это показало бы в какой-то мере, чего стоит сама Даша. А в итоге показало лишь то, что Белозёрская была великодушной и доброй. И да, лучше Даши. Просто лучшим человеком. И тогда что-то случилось с самой Катей, что она попросила Дашу позволить её увидеть. Странно, но их желания в этом совпали. Странно, но в другом, лучшем мире они могли бы быть подругами, могли бы встречаться после работы за ленчем в уютных кафешках Львова. А здесь, что ж, здесь Даша пригласила Катю посмотреть на своё самоубийство. Конечно, кто бы сомневался, что Катя притащит с собой сына Беляева. Конечно, у них-то уж точно был роман. И явно вытащила их Даша своим звонком из тёплой постели, пахнущей потом и спермой. Белозёрская и Беляев. Сын директора. А потом этот несчастный слабый морально человек, который подставил Дашу перед Сидоренком, хотя она и не была виноватой, спас ей жизнь. Как настоящий герой из американских комиксов. Прыгнул за ней с моста под летящий поезд. И вытащил-таки её из цепких лап смерти. Даша помнила, как он кричал на неё на мосту, как заклинал не двигаться, как матерился сквозь зубы на своём этом кристально чистом инглише. И как она похерила даже ту одну простейшую его просьбу. Стой-сука-блять-здесь! Помнит, как её ноги оттолкнулись от деревянных скользких от крови перекрытий строительных лесов, как её тело швырнуло об пропитанные солидолом шпалы, и как на неё сверху неудачно приземлился Алекс, издав только глухой стон, когда её колено зарядило ему в пах. И она, бесспорно, оценивает его мужество, когда он каким-то чудом смог вытолкнуть её и себя в сторону от железнодорожного пути. А потом она слышала и гудки машиниста, и вой сирен, и крики Петра Сидоренка, — конечно, ему же надо быть героем, вот только почему уже второй раз за её счёт? И когда Алекс скатился с неё, ослабив захват сильных мужских рук, а луч фонаря Петра скользнул по глазам, Даша как-то разом почувствовала каждую ссадину и каждый порез. И только уже тогда она потеряла сознание от боли и потери крови. Но последнее, что она помнила, было тепло ладоней Алекса Беляева на спине. Просто тепло рук, которые обнимали и держали. Держали её искалеченное пьяное никчёмное тело, измазанное рвотой, слезами и кровью. И оглушительный крик Белозёрской откуда-то из темноты. Алекс всё же спас ей жизнь, хотел он того или нет. И вот теперь она лежала, стараясь случайно не разлепить век, ощущая, как по коже щеки скользит чей-то палец. Рука мужская. Палец старается быть нежным. А Даша так соскучилась по нежности. Хочется думать, что это Алекс Беляев, но она слишком многое повидала в жизни, чтобы верить в такие чудеса. Люди не меняются. Не так быстро, во всяком случае. — Даша, Дашенька, пора просыпаться, — она едва не кривится, узнав голос Петра и запах его одеколона, который когда-то на пару дней свёл её с ума. Мужчина берёт её за руку: — Даш, очнись, нам нужно поговорить. Она стонет и широко распахивает глаза. Лицо Петра находится в нескольких сантиметрах. Даша отстраняется. — Как ты себя чувствуешь? Я переживал за тебя… Она резко перебивает его, глядя в сторону: — А сейчас уже не переживаешь? Зря, Пётр Семёнович. Он сжимает её руку: — Зря ты так, солнышко, я правда хотел помочь тебе. Мы искали тебя… — Кто мы? Поверю, что меня искала Белозёрская, — надо отдать ей должное, подумала она, — ещё сын Беляева. Ну и Зайцев, куда уж без него. А тебе плевать на меня, Пётр Семёнович. Ты сказал тогда не приближаться к тебе — ну так пожалуйста. Для тебя карьера важнее отношений… Влажные горячие губы Петра закрыли ей рот поцелуем. Даша машинально подняла руку и ударила мужчину наотмашь по лицу. Поцелуй прервался, Даша быстро вытерла губы тыльной стороной ладони. Глаза Петра блеснули, но он даже не поморщился. — Ну чего ты, Даша? Я хочу тебя, хочу быть с тобой… — Поздно. Глаза Петра потемнели, когда он заметил шрамы на руках, открывшиеся под ночной сорочкой. — Господи, что ты делаешь? Даша закусила губу и отвернулась: — Вас это не касается. Пётр встал и поправил ей одеяло. — Мы всё равно должны поговорить в ближайшее время. Врачи просили тебя не нервировать, а то ты ещё чего доброго опять надумаешься, — он кашлянул в кулак, — журналисты теперь не отстанут ни от меня, ни от тебя, ни от школы, где учатся мои дети, — Пётр надел фуражку и подровнял козырёк, — я вызову вас, — он выплюнул это слово, — повесткой в участок. Если у меня найдутся дела поинтересней, то я передам ваше дело другому сотруднику. Даша молчала, покусывая губу. Она ждала, когда Пётр закончит свой монолог и оставит её в покое. — Напрасно ты так со мной, я же искренне. Смотри, как бы не пришлось потом пожалеть. И в полной тишине её ответ, преисполненный гордости и самодостаточности: — Пошёл вон! Разговор окончен. Пётр быстро зашагал к двери, на ходу бросив зло: — Пожалеешь! Он хлопнул дверью. Даша выхватила подушку из-за спины и изо всей силы швырнула в дверь. Руку пронзило острой болью, словно в локоть вонзили цыганскую иглу. Она застонала и задрала рукав больничной сорочки. На бинте чуть ниже локтя проступила кровь. Даша легла на бок и закрыла глаза. И что теперь? С кухни доносился приятный запах домашней еды. Хорошо, что мама дома. Тоха Сидоренко сбросил кеды и прошёл в ванную. — Тошенька, ты, сынок? — Да, мамуля, я пришёл. — Иди кушать, я тут блинчиков напекла, компотик сварила. Боже, его мама совсем как бабушка Андрюхи Воробьёва, только и думают обе, чем бы накормить своих пацанов. Тоха уселся за стол и потёр шею — он так всегда делал, когда нервничал. — Антоша, что-то ты напряжённый какой-то сегодня. Всё в порядке в школе? — Да, мам, всё хорошо. — С отцом всё нормально, вы не поссорились? Антон покачал головой. Он не знал, как начать разговор, но, конечно, говорить нужно с мамой, она-то всегда всё понимает, в отличии от отца. — Кушай, я тебе ещё положу. Скоро должна Лиза прийти, у неё сегодня только шесть уроков. Антон кивнул и подцепил вилкой блинчик с печёнкой. — Ну как, вкусно? Я сейчас ещё подливки налью, подожди. — Да, мам, спасибо, всё вкусно, ты у меня просто замечательная. Юля видела, что сын нервничает, но она не знала, как начать разговор. Может, у него с ребятами какие проблемы, или девушка какая понравилась. Эх, всё же для разговоров сыну нужен отец. — Кушай, Тошенька, кушай. Антон кивнул и принялся жевать. Мама такая хорошая, такая домашняя, ну зачем она хочет идти преподавать в школу? Там же и так хватает своих педагогов, как мама сможет занять своё место под солнцем? — Антон, я хотела спросить у тебя… — Юля вытерла руки и присела за стол напротив сына, — а как к тебе относится Киселёва эта, завуч ваш? Антон прожевал и судорожно сглотнул: в школе все разговоры только про эту Дарину, теперь ещё дома… — Она меня не трогает, всё нормально. — А ты не знаешь, зачем отец к ней ездил на прошлой неделе? Антон отложил вилку. Значит ему не показалось, что батя стал чаще приезжать в школу во время работы. Странно, но раньше только мама ходила на родительские собрание и к нему, и к Лизке. У него лично не было проблем с учёбой или поведением, так какие дела могут быть у отца и Дарины Петровны? Он вздохнул и решился. Нужно говорить сейчас, ведь скоро сестра придёт, да и отец может тоже припереться пораньше. — Мам, я хотел бы поговорить… Юля дотронулась до руки сына: — Конечно, Тошенька, говори, расскажи всё маме, я же вижу, что тебя что-то мучает. — Мам, мне деньги нужны. Юля рассмеялась от облегчения. Она так боялась, что Антон скажет, например, что болен, или что хочет бросить школу. А ему просто нужны деньги. — Сколько, сына, у меня есть немного, но вечером можно у папы попросить… — Нет, мам, я не буду просить ничего у папы, он всё равно не даст, да и я не хочу лишних скандалов. Юля кивнула, ей тоже было тяжело объяснять Петру, что ей нужны деньги на новые сапоги или на ремонт швейной машинки. — Сколько тебе нужно, сына? — Много, мам… Тысячи три хотя бы. Юля закрыла рот рукой. К глазам женщины подступили слёзы. Тоха вскочил, резко отодвинув стул, и кинулся к матери: — Мам, мам, ну чего ты? Всё хорошо, всё нормально. Он гладил плечи женщины, прижимаясь к ней сзади. Юля всхлипнула: — Антон, зачем тебе такие деньги, это же очень много… Тебе угрожает кто-то, тебя бьют? Юля резко развернулась и схватила сына за ремень. Выдернула рубашку из брюк, принялась расстёгивать пуговицы. Антон взял её за руку и мягко отстранил. — Нет, мам, со мной всё хорошо, меня никто не бьёт. — Ничего не понимаю… тогда зачем тебе деньги? Вот Маринка говорила, что по телевизору показывали, как старшеклассники отбирали у малышей деньги на завтраки… — Мам, я же тоже уже старшеклассник, — Тоха потёр шею и взъерошил волосы, — деньги нужны, чтобы помочь одному очень хорошему человеку. Юля мягко высвободилась из объятий сына и прошла в коридор. Нашла сумку, с которой ходила на рынок, и достала кошелёк. Она скривилась, считая деньги. Да, Пётр ей даже карточку свою не доверяет. — Вот, Тоша, держи двести, сейчас, на ещё двадцатку, у меня больше нету, ну честно, — губы её снова скривились в приближающемся плаче. Антон взял деньги, испытав стыд. Поцеловал маму в щёку. — Спасибо, мам. — Может вечером у отца ещё немного попросим? Тоха убрал деньги в верхний карман рубашки. — Нет, мам, спасибо, ты мне достаточно помогла, дальше я сам. Отца не хочу впутывать. Юля пожала плечами: — Ну как знаешь, сам смотри. Антон, я же со следующего месяца буду у вас в школе работать, там, конечно, мало платят, но я буду подкидывать тебе немного денег, чтобы отец не ругался, в общем, сколько смогу. — Спасибо, мам, но ты уверена, что хочешь работать в школе? Там эта Дарина… — Она тебя всё-таки обижает? — Нет, нет, мам, это я так сказал… Ну не может же он сказать ей сейчас, что переживает, что змеюка Дарина будет чмырить её?! Хорошо, что отец в прошлом году сумел разменять квартиру на большую по площади. И теперь у них с Лизой — у каждого своя комната. Тоха закрыл дверь на защёлку и распахнул одёжный шкаф. Да, тут ловить явно нечего — только шмотки, да и то не самые хайповые. Он сел за письменный стол и принялся по очереди распахивать ящики. Тетради, книги, письменные принадлежности. Блин, ну совсем ничего подходящего. Он достал старый плеер — за него много не дадут, но лучше хоть что-то. Порылся ещё и нашёл старый фонарик — ещё подарок отца. Тоже дорого не стоит, но выбора другого всё равно нет. В окно больницы проникали яркие солнечные лучи. На улице была тёплая погода, так хотелось снять ботинки и пробежать по лугу, дышащему травами, собрав на пальцы утреннюю росу. Но Катя сидела на кушетке для посетителей, зябко кутаясь в пиджак Алекса. — Алекс, спасибо, конечно, но, думаю, мне тоже столько кофе пить вредно. Я и так пью его целыми днями. — На здоровье, — Алекс протянул ей стакан латте с молоком. — Ну ты как, что на узи сказали? Алекс поправил ремень и засунул руку в карман. — Сказали, что жить буду, но это чертовски больно. Катя вздохнула и плотнее запахнула его пиджак на груди. — Замёрзла? — Волнуюсь за Киселёву. Сидоренко там уже десять минут торчит, как бы он не расстроил её, а то начнёт ещё угрожать. Алекс поморщился: — Катя, Сидоренко умный человек, он не будет руки пачкать. Кому она нужна, эта Дарина? Кате хотелось ответить ему, что Даша нужна ей, восемнадцатой школе, Антону Зайцеву, да и ему, Алексу Беляеву, тоже нужна, раз уж он поехал спасать её в три часа ночи и прыгнул за ней под поезд. Но она ничего не сказала: Алекс сильно злился за нечаянный, но предательский точный удар Киселёвой. А Сидоренка-старшего Катя отлично помнила по скандалу с видео с Тохой. Человек был жёсткий и недобрый какой-то. И вот когда у Кати уже заканчивалось терпение, ведь всё же хотелось увидеть Дарину, а Пётр Семёнович всё никак не выходил, двери распахнулись. Отец Антона Сидоренка прожогом пролетел мимо Кати и Алекса и захлопнул дверь в отделение. Ветер от сквозняка растрепал волосы Кати. — Ну что, Алекс, ты пойдёшь со мной? Алекс скорчил рожу: — Цветы сама ей подаришь, а я так, рядом постою, — с этими словами он протянул Кате букет нежно-голубых роз с капельками воды на лепестках, — отец просил позаботиться о ней, поэтому я зайду в палату, но не думай, что я забыл ей всё, и тебе, кстати, тоже не советую забывать. Это же Киселёва. Катя встала и вернула Алексу пиджак, натянутый поверх больничного халата. Пожала плечами и прошла к двери в палату, где лежала в отделении интенсивной терапии директор школы № 18. — Ого, куда подушка упала, — Катя подняла подушку и подошла к кровати, где под одеялом угадывался женский силуэт. — Пришла поупражняться в своих колкостях? Даша стянула одеяло и прикусила язык, заметив позади Кати Алекса. — Ну, колкости, это обычно твоя тема, я, конечно же, здесь не для этого. Даша закатила глаза. — Держи, это тебе, — она быстро наклонилась и чуть прикоснулась губами к прохладной щеке Киселёвой, протягивая букет роз. — Я что, держать их буду, как красное знамя на вытянутой руке? Попроси вазу, поставь… Катя кивнула: — Да, я сейчас, — и вышла из палаты с букетом. Алекс так и стоял чуть позади, засунув руки в карманы. — Алекс, спасибо, что пришёл, я рада тебя видеть, хотя, конечно, — она обвела глазами помещение от пола до потолка, — предпочла бы встретиться с тобой при других обстоятельствах. Он хотел ответить ей, что предпочёл бы вообще не встречаться с ней, но сумел удержаться и промолчать. Даша высунула руку из-под одеяла и протянула ему вверх раскрытой ладонью. — Прости, я случайно ударила тебя ночью, как ты понимаешь, я не хотела. — Очень на это надеюсь, — он осторожно коснулся прохладных сухих пальцев директора и легонько сжал её ладонь в своей руке. — С тобой всё в порядке? Он пожал плечами и махнул рукой. Даша перехватила его руку, и вот уже она сжимает его ладонь. Пожала в ответ: — Извини ещё раз, я не специально. — Ладно, проехали, — Алекс забрал руку, и снова спрятал кулаки в карманы брюк. — Ты присаживайся, кофе не могу предложить, — Даша кивнула на свою койку и улыбнулась чуть-чуть смущённо. Алекс оглядел палату и выбрал стул возле столика у изголовья кровати. Даша хмыкнула чуть заметно. Они молчали. Белозёрская всё продолжала искать вазу где-то по больнице. Алекс не мог дождаться, когда Катя вернётся. Скорей бы уже. — Я всё понять не могу, почему Вы там оказались? Даша грустно улыбнулась. — Называй на «ты», если хочешь. Видно, он не хотел. От этого было немного обидно. — Я хочу получить ответ на свой вопрос. Он избегал смотреть ей в глаза. — Знаешь, иногда в этой жизни человек не получает того, чего хочет, — произнесла она мягко, словно объясняла третьекласснику, — и у каждого свой порог выдержки. Считай, что мой был превышен. Алекс разозлился. Люди хотели жить, но вынуждены были каждый день бороться за новый вдох, а она — эта факин стюпид бич — решила сама уйти из жизни. И отец ещё переживает за неё, хотя сам по полгода проводит под капельницей. — У вас нет права на такое, это грех. Даша рассмеялась почти искренне. — Алекс, ты ещё слишком молод, многого не понимаешь, ты не знаешь, что пришлось мне пережить… Он ненавидел, когда ему указывали на его возраст. Или когда говорили, что он — директорский сын. Да он и в Америку-то уехал, чтобы самому всего добиться. А тут эта Киселёва. Эсс! Опять и снова. Спасибо, отец. — Мне отец рассказал, — он пожевал губу, — вашу историю. Мне жаль, но всё равно вы не должны были так поступать. И кстати, здесь я тоже только из-за него. Ну и потому, что Катя попросила. Две пары карих глаз смотрели друг на друга. Изучая. Пытаясь понять. Даша закатила глаза. Она и не ждала, что он поймёт её. Но, Господи, похоронить сына и пережить выкидыш, да куда там Беляеву-младшему понять её? У него в жизни вон всё отлично, и полная гармония с Белозёрской. Она почувствовала приступ тошноты. И тут вернулась Катя, обхватив двумя руками огромную вазу. — В следующий раз нужно брать букет побольше, — восторженно заявила она, водрузив вазу на стол прямо перед носом у Алекса. Он мрачно кивнул, ага, мол, типа, жди меня тут ещё, разбежался. Но Катя, кажется, ничего не заметила. Она подошла к койке, где лежала Дарина. — Ну как ты себя чувствуешь, Даша? Киселёва чуть скривилась. Она хотела бы, чтобы Алекс называл её на «ты», но вот Белозёрская — это другое дело. Она пока просто-напросто не привыкла. — Нормально. Спасибо, что пришли, но мне пора отдыхать. — Да, точно, доктор просил уже уходить, — спохватилась Катя. Даша поправила чёлку, когда Катя зажала рот рукой. Даша уставилась на неё непонимающе. — Кровь на бинтах! Даша махнула рукой. Боже, Белозёрская боится крови. — Очень больно? Она пожала плечами. Нет, сердце и душа болят куда сильнее. Алекс первым поднялся и подхватил свой пиджак, забытый Катей. — Ладно, окей, выздоравливайте и возвращайтесь. Директорская должность ваша по праву, и я с огромным нетерпением передаю вам бразды правления. Алекс, конечно, не мог дождаться, когда с него снимут тяжесть управления школой, но он не мог не понимать, что в связи с отстранением всего руководящего состава школы, Даша теперь уже, по сути, фактически не является директором. Районо должно будет издавать новый приказ о её назначении, при условии, что не возникнет медицинских противопоказаний и возражений комиссии из Облоно. Он не стал жать Даше руку, как не стал и дожидаться Кати. Едва за ним закрылась дверь, Катя достала из кармана телефон Даши. — Антон звонил много раз ночью. Сейчас я звонила, сказал ему, что с тобой всё в относительном порядке… — Не знала, что ты мой секретарь. Катя закатила глаза. — Нет, но он волнуется. Как и я. Даша расхохоталась: — Что? Повтори ещё раз. Сейчас, подожди, я только диктофон включу. Ты за меня волнуешься! Катя кинулась к ней и резко схватила за руку, держащую телефон. Даша зашипела и выпустила мобильный из пальцев. Телефон скатился по гладкой накрахмаленной простыни. Катя стала судорожно поглаживать не замотанную бинтами часть запястья Даши. — Прости, не хотела, прости. На глазах Даши выступили — в который раз за сегодня — слёзы. Катя села на постель и приблизилась к лицу Даши. — Даша, пожалуйста. Я хочу помочь тебе. Пожалуйста. — Ты совсем меня не знаешь, зачем тебе всё это? Катя продолжала машинально поглаживать руку женщины. — Я хочу узнать. Даша покачала головой. — Катя, блин, я не могу. Я не хочу. Я не знаю, как и, главное, зачем. Катя приложила палец к её губам. Дотронулась ладонью до лба женщины, отодвигая волосы с глаз. — У тебя температура. Тебе надо отдыхать. Обещай, что мы поговорим в следующий раз. — Я не вижу в этом смысла. Катя задумалась на секунду и выпустила руку Даши. Отвернулась, засмотревшись на луч солнца, прорезавший комнату. — У меня дочь, которая делает с собой то же, что и ты. И я должна помочь ей. И тебе я тоже хочу помочь. — Тебе есть, ради кого жить, а мне — нет. Чувствуешь разницу? Даша зло смотрела на неё. Катя раньше потерялась бы от такого напора Киселёвой. Но сейчас из них двоих она была сильнее. Просто гораздо сильнее. — Всё будет хорошо, я обещаю тебе, что мы найдём смысл. Я всегда рядом. Завтра я заеду перед школой. Даша изучающе смотрела в зелёные глаза учительницы экономики. Было видно, что Катя искренне хочет помочь. Странно, но Даша верила ей. Поверила только сейчас, точнее. И тут Катя резко наклонилась, и её губы накрыли губы Даши. Сначала она даже не целовала её, а просто держала их губы сцепленными, чуть втянув в себя губы Даши. А потом сделала несколько пробных движений, помогая им языком. Она видела, как с каждым маленьким новым движение губ глаза Даши — и так огромные — становились всё больше, словно открываясь, поддаваясь навстречу, впуская. Сердце Кати готово было выпрыгнуть из груди, когда губы Даши неуверенно сделали несколько толчков. А потом язык женщины проскользнул между чуть приоткрытых губ, словно приглашая. Даша закрыла глаза и позволила себя поцеловать, стараясь не думать, что происходит с ней, с её телом. И почему она позволяет это.