Особенная

Антон упал на кровать, лицом вниз, и постарался собраться с мыслями. Только бы не расплакаться. Отец в ванной, но может зайти в комнату к сыну, когда домоется. Он не хотел вспоминать, как пошёл на местную толкучку и попытался продать старый плеер и ещё пару электронных безделушек. Но его гаджеты никому нафиг не были нужны. Один барыга предложил забрать всё, но только если Тоха продаст и свой мобильник. И, хотя телефон был ещё новым, и Тохе, бесспорно, было жаль с ним расставаться, любовь к Лоле победила любовь к гаджетам. Он согласился отдать и телефон, но попросил оценить по максимуму, ведь мобильный был даже не поцарапанный, да и плёнка защитная ещё сохранилась заводская. И тогда торгаш выложил все его вещи к себе под прилавок и пошёл снять деньги из банкомата, закрыв ларёк на навесной замок. А потом Тоха только услышал, как его кто-то окликнул сзади. А потом его долго и сильно били какие-то типочки в трениках. Он даже лица не старался запомнить — только прикрыть жизненно-важные органы. Хотя, конечно, он тоже нехило надавал сдачи, не зря же они с Назаром всё время тренируются. Когда Тоха открыл глаза, он валялся в сквере возле базара. Прямо в сырой после дождя сточной канаве. Он приподнялся на локте и сплюнул кровь в траву. Голова раскалывалась. Под глазом явно надувался бланш — кожа была мягкой и дряблой. Рукав рубашки был почти полностью оторван. Тоха едва встал и ощупал тело на предмет сломанных костей, но, вроде бы, всё было в порядке. В нагрудном кармане джинсовки он нашёл пятьсот гривен — видимо, именно во столько оценили его телефон за пятнадцать косарей и целый рюкзак мелкой электроники сраные трогаши без образования. Суки ебучие! Отца и его ребят на них нет, зло подумал Тоха, но отцу, понятное дело, ничего рассказывать нельзя. Не хватало ещё, чтобы он узнал, что Тохе деньги нужны. А потом он приковылял домой, где мама сразу же расплакалась, отчего у неё поднялось давление. А потом Лизка долго гладила его по голове и причитала, что он — её бедный старший братик. Сестра и мать обработали ему ссадины на плечах и лице, но он так и не признался им, с кем подрался. А потом он, отказавшись от ужина, поплёлся к себе, чтобы сдохнуть от обиды и стыда. И тут домой раньше положенного пришёл злой и уставший отец. Хотя Тоха уже не мог вспомнить, когда в последний раз видел его другим. — Антон, я знаю, что ты не спишь. Надо поговорить. Отец без особых церемоний стянул с головы Тохи одеяло. Тоха сделал вид, что только просыпается, и потёр глаза, пытаясь разлепить солёные от слёз ресницы. Сел, свесив ноги с постели. Отец накинул покрывало на простыни. — Мать сказала, что ты не ужинал, — тут взгляд его упал на лицо Тохи. Заметив синяк, Пётр протянул задумчиво: — Так, сыночек… — Бать, ну не начинай… — Я тебе сейчас не буду начинать! — Пётр Сидоренко замахнулся на сына, но в последний момент только сильно толкнул малого в лоб. Голова Антона отшатнулась от тяжёлой батиной руки. Пётр удовлетворённо хмыкнул. Есть ещё сила в мышцах. Он сел рядом и упёр голову в кулаки. — Рассказывать будешь? Тоха молчал. — Ну я так и думал. Антон, куда ты вляпался? Говори сам, или я всё равно узнаю. Тоха побледнел. Конечно, он слишком хорошо помнил, как отец в два счёта находил его и Лизу по маячкам в телефонах. Правда теперь у него нет телефона, но отец мог и по городским камерам его искать. В Броварах, конечно, не так много камер, но всё же… Не стоило так глупо подставляться. — Где телефон? Тоха виновато развёл руками. — Нет. Отец побагровел и предупреждающе занёс руку. — Антон, говори быстро, где проебал телефон? — Не знаю… украли… в маршрутке вытащили. — Какого чёрта тебя понесло в ту маршрутку? Ты не можешь из школы километр пройти пешком? То-то и видно, что такой хилый. Тоха прилёг прямо поверх покрывала и закрыл глаза. Голова кружилась. Не было сил выслушивать нотации отца. — Ладно, я найду твой телефон, но ты его не получишь. Я всё равно собирался отобрать его и наказать тебя — совсем ты от рук отбился. Батя тяжело вздохнул и распахнул первый попавшийся шкафчик в тумбочке возле письменного стола. Тетради, книги по зарубежной литературе для домашнего прочтения. Циркуль и пара карандашей. — Ты уроки сделал? Когда родительское собрание? — Пап, в тебя что, образцовый отец вселился? — спросил Антон, не открывая глаз. — Что ты там пизданул? Ты, дегенерат, уже доигрался совсем. Тебя по башке не били, случаем? — Пап, не начинай пожалуйста. Пётр встал и прижал руку ко лбу сына. — Завтра идёшь в школу. Если я узнаю, что это Назар тебя так приложил на боксе, то запрещу тренировки вовсе. Понял меня?! А потом крикнул вглубь квартиры: — Юля, иди дай ему что-то от жара. У него температура. Антон чуть заметно кивнул и отъехал. Батя продолжал извергать гневную тираду: — Я разберусь с этой блядской школой, как они мне дороги все! Лучше бы детей учили! Он зло хлопнул дверью. — Юля, блядь, ты идёшь? По ковру раздались тихие торопливые шаги жены: — Да, Петенька, иду сейчас. Он закатил глаза под потолок и увернулся от случайного прикосновения жены. После Киселёвой на других женщин смотреть было вовсе не интересно. Ещё и потолок начал облупляться. А ведь ремонту нет ещё и полгода. У, ебанаты эти Ветровы сверху — опять начали подтапливать! Ничего, завтра он пришлёт к ним патруль, якобы по жалобе на наркопритон. Перевернут им всю квартиру к херам собачьим его пацаны, тогда будут знать, как с ним, Петром Семёновичем, вступать в конфликт. Он — великий сын своей родины, защитник отечества. И отчество у него великое — как у любимого Высоцкого. — Мам, опять эта гадость! — Ника отбросила вилку и выплюнула салат в мусорное ведро. Катя пожала плечами и сама съела ещё ложку. Вполне себе ничего салатик, — вкусненько, помидорненько. Как раз для школьников полезно. — А йогурта хочешь? Я на обед делала. — Нет, мам, не хочу, — Ника клацала телефон. В одно ухо дочери был вставлен наушник. — Как дела в школе? — Норм. — А с Пашей? — Тоже. Катя доела и отложила вилку. — С Пашей переписываешься? Ника выдернула из уха наушник и заорала: — Та достала ты меня уже, — она стала передразнивать мать, — Паша, Паша, хватит уже Пашать! Катя собрала тарелки и прошла к раковине. Включила воду, подставила пальцы под холодную струю, стараясь скрыть от Ники, как сильно они дрожат. Дочь вернула оба наушника в уши и включила музыку громче. До Кати доносились звуки басов. Боже, Ника так совсем себе слух испортит. Дочь тоже встала из-за стола, и тут что-то привлекло её взгляд. — Мам, что это? Новый телефончик? — Ника уже вытаскивала из пакета коробку с Айфоном Х, — вау! Это мне? Катя резко выключила воду и подлетела к дочери, на ходу вытирая руки об домашние штаны. — Нет, это не тебе! Ника непонимающе уставилась на мать: — А кому? Ты знаешь, сколько он вообще стоит? Катя улыбнулась, высоко подняв бровь. Ну да, она же за него заплатила. — Всё, Ника, отдай телефон, это не тебе. — Как это — не мне? Мам, ты что, шутишь что ли? Катя покачала головой. — Нет, Ник, не шучу. Тебе отец совсем недавно подарил телефон. Он ещё новый. — Кому тогда этот? Тебе что ли? — Нет, не мне. — Ну да, конечно, зачем тебе нормальный телефон? Ты можешь ещё с кнопочной Нокией ходить. Как раз тебе подходит. Катя закатила глаза. Ну почему с дочей так сложно? Боже, ей всегда казалось, что она почти идеальная мать — и гулять отпускает, и про уроки не спрашивает, и не пристаёт каждый день с расспросами — и тут на тебе — всё не так. Ну просто абсолютно всё! Было обидно. Ника отбросила в сторону пакет из Цитруса и попыталась вскрыть коробку от нового телефона. Катя принялась торопливо вырывать его из рук дочери. — То есть ты реально отдашь этот Айфончик кому-то другому? Катя строго посмотрела на неё. Их руки продолжали слабую борьбу за коробку. — Ника, отдай пожалуйста телефон, это не тебе подарок. — Ну мам, ну пожалуйста. Да ещё и рубинового цвета!.. Но Катя была непреклонна. И Ника увидела что-то в её глазах такое, что посоветовало ей срочно отступить. И как всегда возник приступ паники. Дочь резко дёрнула телефон на себя, а потом отпихнула Катю, отчего коробка с телефоном выскользнула из пальцев и упала на пол, скользнув по плитке. — Ника, что ты творишь?! Лицо Кати покраснело. — Да пошла ты! В глазах дочери блеснули слёзы. Ника закрыла рот рукой и выбежала из кухни. Катя услышала, как сильно хлопнула дверь в комнату дочки. Она присела на корточки и подняла телефон с пола. Коробка была целой. Катя чуть успокоилась и вернулась за стол. Она осторожно встряхнула коробку, приложив к ней ухо. Вроде бы ничего не звенело. Оставалось надеяться, что телефон не пострадал. А то два разбитых Айфона за день — этого Киселёва точно не простит. Её собственный телефон ожил, завибрировав где-то на кухонной стойке. Катя подняла трубку, даже не глянув на дисплей. В трубке прокашлялся незнакомый мужской голос: — Вы сопровождали в больницу скорой помощи Киселёву Дарину Петровну. — Да, это я, — и тут к горлу подступил приступ паники, — что с ней? Что-то случилось? Врач помолчал и медленно произнёс отчётливо: — Боюсь, что случилось. Катя запаниковала: — Ну же, что, говорите быстрее! — Ей срочно нужно переливание крови. В банке крови нет необходимой группы. — Какая именно нужна? Доктор выдержал паузу, сверяясь с записями и выдал после непродолжительной паузы: — Третья группа, резус отрицательный. Чёрт, у Кати была вторая плюс. Она хлопнула себя по лбу. У Ники была именно эта группа, но впутывать дочь в спасение Киселёвой… Тем временем врач продолжал, не дав ей даже опомниться: — У вас мало времени. Кровь должна быть не позже, чем через полтора часа. Тогда мы сможем начать прямое переливание. Катя задохнулась от шока. Перед глазами промелькнули все риски: алкоголь, наркотики, незащищённый секс, СПИД, герпес… Боже! Что там случилось с этой Киселёвой? Господи, нужно было Алекса оставить дежурить круглосуточно у дверей палаты. Её голос дрогнул: — А в противном случае? Ну то есть, если мы не успеем найти кровь? Доктор помолчал и сказал ещё тише: — Тогда её мозг умрёт. Вот же блядство! Она услышала, как в трубке отбились гудки. Ника закрылась изнутри. Катя поскреблась ногтями в деревянные панели откосов. — Ник, открой или я сломаю дверь! — И не подумаю, подавись ты своим Айфончиком. Дочь говорила сквозь слёзы. Катя поняла, что за полтора часа ей не успеть даже добиться от Ники открытия двери. Нет, эта затея выглядит почти безнадёжной. Женщина устало опустилась на пол возле двери, прислонившись спиной к дверному полотну со вставками матового стекла. — Ник, доча, послушай пожалуйста. Одному человеку нужно срочно сделать прямое переливание крови. Подходит именно твоя группа крови. Ты можешь спасти жизнь человеку, но у нас мало времени. Всхлипы внезапно прекратились. Кажется, дочь заинтересовалась. — А что значит «прямое»? Катя прикрыла глаза. Ну вот, только бы не сейчас пришлось объяснять собственному ребёнку то, что должны были давным-давно объяснить на уроках биологии. Но всё же она начала терпеливо: — Это когда из вены донора — прямо в вену реципиенту, а не сначала в пробирку… Но Катя за всю жизнь так и не научила дочь хорошим манерам, тапа не перебивать и дослушивать собеседника, а ещё первой здороваться со старшими. Ника уже успела перебить её, быстро затараторив: — А кому нужно помогать? Я знаю этого человека? Боже, Кате показалось, что Ника словно бы надеялась, что помощь нужна Алексу Беляеву. Конечно, это же так романтично — спасти своего любимого учителя, который, к тому же, молодой и симпатичный парень. — Кровь нужна Дарине Петровна. Катя зажмурилась и на всякий случай прикрыла уши руками. Как оказалось, совсем не зря. Ника распахнула дверь, отчего Катя едва не ввалилась в комнату, потеряв равновесие от неожиданности. — А что будет, если кровь всё же не найдут? Катя старалась сдержать слёзы, которые отчаянно рвались наружу: — Она может умереть… Ника усмехнулась. Зло, жестоко. Так, как усмехаются только подростки, отомстив своим обидчикам. — Так пусть сдохнет уже побыстрее и не будет поносить учеников! — Ника! — Катя испугалась собственного порыва, когда едва удержалась, чтобы не поднять руку на дочь. Впервые в жизни. — И не подумаю. Пусть змеюка сдохнет! — Ника, Боже, кого я воспитала? Катя всё же не сумела сдержать слёзы. — Мам, я вот понять не могу… Она же обижала тебя, ты столько плакала из-за неё, а теперь ты готова всё простить и забыть и сломя голову кинуться к ней на помощь с кровью в венах? Катя всхлипнула и вытерла слёзы тыльной стороной ладони. Не время плакать. Счёт пошёл на минуты. Она раздумывала всего минуту, когда решилась применить свой последний козырь: — Сдашь кровь, — и Айфон твой. Лицо Ники озарила совсем ещё детская улыбка, тут же сменившись злобной гримасой. — Заманчивое предложение, но я вынуждена отказаться. Пусть лучше сучка-заучка отправится на небеса. Алекс всегда сразу отвечал, во всяком случае, когда она звонила ему. — Кать, что-то случилось? Интересно, он тоже думает, что если она звонит, значит, у неё что-то случилось? Так же говорил ей и Кирилл. И когда она стала приносить окружающим столько проблем? — Киселёвой плохо, срочно нужна кровь. Три минус — это редкая, в больнице и на подстанции скорой нет запаса. — Так, давай подумаем. Я могу позвонить в Киев, у меня там бывший одноклассник работает в сфере медицины… правда он офтальмолог… Катя нетерпеливо перебила его: — Нет, Алекс, у нас нет времени, совсем нет. — Сколько? — Час максимум. Он тяжело вздохнул: — Вот э фак! Катя подпёрла лоб рукой. Пальцы по-прежнему дрожали от разговора с Никой. — Я подумала, давай среди учеников поищем, может кто-то подойдёт… И теперь уже Алекс оборвал её: — Нет, Кать, они несовершеннолетние, нужно согласие родителей, разрешение подписать, нужны анализы, с ребёнка много крови не взять — тухла идея. Дети вообще не могут быть донорами, если не являются родственниками… Катя неожиданно разозлилась, представив, что Алекс будет битый час цитировать ей Гражданский Кодекс: — Тогда, может, у тебя есть идея получше? Помоги, Алекс! Он молчал и думал. А Катя тем временем продолжала упрямо цепляться за призрачную соломинку: — У моей Вероники тоже эта группа, но мы с ней опять поссорились, и она ни за что не согласна дать кровь для Киселёвой, ты же её знаешь… Только если мы её силой затащим, но тогда она возненавидит меня до конца жизни… Алекс, ты меня слышишь вообще? Да, он слышал её. Слушал и рассеянно думал о своём. Джизес, ну почему так, а? Почему эта Киселёва буквально плыла к нему в койку? Он так не хотел вмешиваться в её жизнь. Он так противился излишнему общению с ней. И вот теперь снова пришла пора спасать ей жизнь. Он ещё по голосу Кати сразу понял, что случилось что-то плохое. На расспросы сейчас не было времени, но почему именно он должен вообще думать, что нужно Киселёвой?! Потому что обещал отцу? Алекс снял ботинки и закинул ноги на свой рабочий стол. Боже, отец бы дал пиздюлей — все должны быть культурными, даже если никто не смотрит. Но он так грёбано устал от всего этого. Ему так не хотелось пускать Киселёву ещё глубже в свою жизнь. И тут вспомнился тёплый взгляд отца, который больше тридцати лет просидел вот за этим столом, на который Алекс — в. о. директора — так пренебрежительно закинул ноги. Чёрт, может сказать Кате, что он не может ей помочь? Смалодушничать, но выбороть себе спокойствие? Он тяжело вздохнул. Да, он уже забыл, как в школе учили поступать в таких случаях. И Катю было жаль. Хотя это же всё-таки Киселёва. В паху больно заныло, напоминая о встрече с её ногой. Эта грёбаная Киселёва не стоила его изрядно примятых яиц. Алекс склонен был всё же отказаться. Но он же обещал своему отцу-манипулятору. Хотя, конечно, Алекс любил отца всем сердцем и готов был ради него на всё. А вот Киселёву он почти терпеть не мог. Хотя в демократичной Америке его учили толерантно относиться ко всем людям. — Ну, Алекс, так что мы будем делать? «Мы»? То есть он уже по любому в деле. На том конце связи Катя сгорала от нетерпения. Он тяжело вздохнул и попал ногами обратно в туфли, сбрасывая ноги со стола. Морщась. — Кать, я сейчас еду в больницу. — Зачем? Он уже застёгивал пиджак на ходу и закрывал кабинет на ключ. Блин, ключ надо ещё сдать, а там этот тупой охранник… Кажется, ещё один подарок от щедрого родительского комитета в лице Петра Сидоренка любимой школе. — Знаешь, уж не знаю, за какие мне это грехи, но, так уж вышло, на счастье Дарины, что у меня именно три минус. Оу, шит! Он произнёс это, отрезав себе путь назад. Он сказал это с приторно-сладкой иронией. Кислород перекрылся. В ухе оглушительно завизжала от радости Катя. Паша достал телефон и прочитал десятое сообщение за день от Ники. Девушка снова интересуется, где он потерялся. — Ладно, Димася, Вадик, идём, я должен уже собираться, а нам нужно ещё в магазин зайти. Малые неохотно подхватили свои игрушки. — Ты обещал зайти ко мне, я устала ждать, — голос Ники был капризным и недовольным, да ещё и искажён громкой связью. Паша тяжело вздохнул. Иногда ему действительно казалось, что серьёзные отношения — это не для него. — Ну Ник, ну ты же знаешь, что мне нужно забрать малых из садика, отвести по домам. Ещё надо купить бабушке Лолы продукты, ей уже совсем нечем кормить младших. — Как меня это всё уже достало, Паша, ну сколько это всё будет продолжаться, а?! — Ник, Лолку скоро выпишут, и мы снова будем только вдвоём. — Ну не знаю, дождусь ли… Ника кинула трубку. Паша снова подозвал мальчишек, которые с радостью уже снова прыгали с небольшой горки прямо в песок. Опять джинсы испачкают, а ему потом собирать Димку на завтра, — стирать придётся. Его огорчала реакция Ники. Когда он впервые позвал её на свидание — это была милая и немного застенчивая девочка, а теперь, за те жалких пару месяцев, что они были как бы вместе, Ника с каждым днём всё больше становилась похожей на Лолиту. Паша не мог понять, что он делает неправильно. Он ведь столько раз предлагал Нике вместе сходить в садик за парнями, или погулять с малыми Лолы, или пройтись по магазинам за продуктами. А она всегда говорила, что не хочет решать проблемы Лолиты. Хотя он помнил, как однажды сестра Лолы разбила колени, и Ника возилась с ней полдня. И ей даже вроде бы понравилось. А теперь вот снова Нику что-то сильно не устраивало в текущем положении дел. Особых поводов для тревоги у него пока не было, так как с Никой они постоянно ссорились по её инициативе, но потом она же первая и приходила мириться. Да и ей совершенно пофигу было на деньги. Правда к людям она тоже относилась как-то не особо приязненно. И когда Паша уже рассчитывался на кассе в «АТБ», ему пришла СМС-ка от Никуси: «Прости меня. Я люблю тебя. Ты самый лучший и заботливый». И куча-куча влюблённых смайликов. Он чуть улыбнулся уголками губ. Всё возвращалось на круги своя. Кирилл Скоропадский так задолбался уже ездить в восемнадцатую школу, что подумывал о том, чтобы оборудовать там себе рабочий кабинет. И к Нике будет поближе… Нет, ну серьёзно, сколько же можно уже? Третий раз в неделю, а ведь сегодня ещё только четверг. Он широко распахнул двери в учительскую и большими шагами прошагал прямо в центр помещения. На него удивлённо пялились пять пар глаз учителей. Он почти брезгливо оглядел их по очереди. Да, из этого хорошей команды футболистов, точнее, футболисток, не выйдет. Какие-то старенькие, дрябленькие, толстенькие. И ещё этот их инвалид-учитель с перебинтованной головой. Кажется, литератор, горе луковое. — Доброе утро, дорогие мои педагоги. Он встал возле стола Инны Фёдоровны и облокотился на спинку её стула. Учительница проверяла тетради. Кирилл бесцеремонно забрал тетрадку из-под её рук так, что чернила красной ручки небрежно черканули по листу с самостоятельной, и заглянул на обложку. — Ага, 3-А, отлично, — словно не замечая Инниного недоумённого взгляда, он вяло поинтересовался: — А вы у нас какой урок ведёте? — Природоведение у малышей и географию у средней школы. Он понимающе кивнул. Антон Зайцев отложил манипулятор и негромко прочистил горло: — Ну выздоравливайте уже, уважаемый, негоже болеть — на улице такая отличная погодка, — тут же не преминул уколоть его Скоропадский. Выглядел Антон, кажется, Владимирович хуже некуда. Отросшая щетина, давно не мытая голова, грязь под ногтями. Такое чувство, что учитель бухал по меньшей мере неделю. Антон встал и промолвил: — Если вы ищете директора, то она в больнице. Исполняющий обязанности тоже отъехал по делам. Скоропадский выжидающе поднял указательный палец вверх и неторопливо, по шагам, подошёл вплотную к Зайцеву. Антон чуть отступил. Учителя, затаив дыхание, смотрели на эту бессловесную дуэль взглядов. Скоропадский шумно втянул воздух возле учителя языка и литературы. — Странно, чист. Ладно, — сказал словно сам себе, а потом он отступил на пару шагов, вновь оказавшись посреди комнаты. Он был настолько большой и, как бы, широкий человек, что, расставив сейчас руки в стороны, мог бы дотронуться до противоположных стен. Ну или так всего лишь казалось молоденькой Елене Сергеевне. Кирилл Евгеньевич тем временем продолжал вести свой показательный бенефис: — А Катерина Анатольевна у нас где? Все молчали. Он удовлетворённо хмыкнул. Демонстративно посмотрел на часы: — Без двадцати четыре. А у педагогов, особенно у руководящего состава, рабочий день как минимум до пяти. — Иногда даже дольше, — невпопад ляпнул Антон, — я вот всегда Дашу ждал до… Он неожиданно осёкся и перепугано огляделся. Так, словно он вообще не мог понять, как тут оказался. — Я повторю вопрос: где Катя? — Она не отчитывается перед нами, знаете ли. Скоропадский вперился взглядом в низенькую учительницу, что почти незаметно притаилась возле батареи. Её имени он даже не знал. — Отличный завуч, ничего не скажешь. Он чуть помолчал, выдерживая театральную паузу. Антон сжал кулаки и сел обратно за стол. Влажными пальцами вцепился в манипулятор, отчего ожил монитор, высветив на экране паззлы с футбольными командами Англии. Он нервничал. Где-то в далёком затуманенном отголоске сознания пульсировала мысль, что сейчас этот мерзкий Кирилл Евгеньевич будет посягать на права Даши на школу. И только он один, Антон, может защитить и отстоять школу именно за Дашей. Но он чувствовал себя убитым и потерянным. И сил для борьбы в себе не чувствовал напрочь. Он капитулировал, а перед мысленным взором зло потешалась над ним Дашенька, окидывая его то и дело презрительным взглядом с ног до головы. Хотя он понимал, что она не могла бы презирать его больше, чем сейчас. И если, не приведи Господь, она умрёт, то из Ада будет вечно мстить ему, не оставляя ни днём, ни ночью. Его передёрнуло. От картинок Ада картинки, что он наблюдал в этой осточертелой школе, отличались не слишком. А теперь ему предстояло смотреть, как Скоропадский откусит у Даши кусок власти. Правду говорят, что все преступления совершаются с молчаливого согласия свидетелей. Чиновник тем временем продолжал свой монолог: — Так как я вижу, что у восемнадцатой школы ну просто о-о-очень большие проблемы, — он широко раскинул руки, едва на попав пальцем в глаз Инне Фёдоровне, — со всем, что я здесь вижу, и один завуч однозначно не справляется, я назначу в помощь директору ещё одну правую руку. Кирилл подавил смешок и выдержал ещё одну очередную небольшую паузу. — Понимаю, будет несимметрично, но, зато, практично, и, главное, мне спокойно. Шутку никто не поддержал. Он хмыкнул. — С понедельника я пришлю к вам лучшего педагога по физике, вы познакомитесь. Он заслуженный преподаватель, педагог одного известного столичного университета, доцент. Он будет делить с Белозёрской функции по воспитательной, организационной и педагогической работе в школе. Все молчали. Антон тупо пялился в монитор невидящим взглядом, чувствуя, как манипулятор выскальзывает из ослабевших потных пальцев. — А без Эдуарда Филипповича вашей школе не видать статуса лицея, как всем вам — собственных ушей без зеркала. Он снова засмеялся собственной тухлой, как прошлогодние огурцы, оставшиеся ещё от дня рождения Леси Артёмовны и стоящие теперь в мутной банке возле батареи без холодильника, шутке. Компьютерная мышь всё же выскользнула из рук Антона и с глухим звуком ударилась об ножку стула, когда зацепилась за ручку ящика стола и повисла на собственном шнуре. Скоропадский хмыкнул: — Ну вот, от вас даже мыши убегают, а вам доверили учить детей. Оставалось только погрозить пальчиком и прицокнуть язычком, типа, ай-яй-яй. И уже выходя из учительской, даже не попрощавшись, он добавил очередную ложку дёгтя: — Катерине Анатольевне — пламенный привет. Едва за ним закрылась дверь, как Антон тихо, но от всей широты украинской души истинного педагога литературы с чувством выдохнул: — Сука! И вот теперь он стал судорожно думать, как следует поступить максимально правильно: в преподавательском столе, в его ящике под рабочими планами, лежало собственноручно написанное заявление об уходе. Только школа в очередной раз осталась без администрации, и он не знал, кому следует нести заявление на подпись. Может, нужно было швырнуть его в самодовольное лоснящееся лицо Скоропадскому? И он снова предаст Дашу, бросив её одну в школе разбираться со всем этим дерьмом. Во рту было сухо и горько. Странно, а ведь он даже ни разу ещё не курил с тех пор, как нога его ступила на родную землю с борта Семьсот тридцать седьмого Боинга. Он старался не зацикливаться на том, как спешил в больницу, как судорожно вспоминал, точно ли он три дня не употреблял спиртного, как Катя перезванивала ему четыре раза за пятнадцать неполных минут. И что он почувствовал, когда увидел неподвижную Дарину, лежащую под лёгким одеялом. Женщина была такой бледной, что сердце его болезненно сжалось. Слава Богу, что отец не видел её в таком состоянии. Алекса всегда удивляло, почему отец так к ней привязан, но вот теперь он, кажется, впервые разглядел за маской железной блядской сучки со шлюховато накрашенными губами и стальными яйцами обычную беззащитную женщину. Под глазами директора школы залегли огромные синюшные тени. Волосы слиплись от пота. Из носа и рта тянулись какие-то датчики. Алекса передёрнуло от накативших внезапно воспоминаний. Ну почему этим, например, не занимается бывший муж Киселёвой? Антону Владимировичу ничто не портило обедни — он пришёл в школу, как ни в чём ни бывало. Алекс едва не сбил его с ног, когда спускался по ступеням школы, спеша в больницу. И вот теперь он уже лежал, отдавая Даше свою кровь. Эх, если бы с кровью можно было передать ей хотя бы малую часть своего отношения к людям, доброты, отзывчивости, человечности… Он хотел ещё немного полежать с закрытыми глазами, когда почувствовал влажное тёплое прикосновение к голой коже под рёбрами слева. Он повернулся к источнику возмущения спокойствия и во все глаза уставился на Дарину Петровну, которая задумчиво облизывала указательный палец. Женщина, кажется, и вправду не замечала, что Алекс уже проснулся. Она вытащила палец изо рта. Беляев-младший мог поклясться, что она поцеловала свой обслюнявленный палец, а потом протянула руку и прикоснулась этим самым сраным пальцем к голому торсу Алекса. Он едва не подскочил, как укушенный. Остановило его только обилие трубок, по которым явно циркулировала кровь. Его кровь. Он брезгливо отодвинулся на дальний конец койки, подальше от Киселёвой. Ну её в жопу с её сексуальным голодом и неудовлетворённостью. Понятно, что у неё недотрах, ну, так, а он здесь при чём? — Как ты, Алекс? Ага, значит, часть датчиков уже отлепили. А жаль, лучше бы оставили те, которые вели в ярко-алый рот. Казалось, всё происходящее ничуть не смущало Киселёву. Как будто бы так и надо. Она и Алекс на соседних койках. Полураздеты. — Нормально, я могу уже идти? Она рассмеялась и медленно покачала головой. Кивнула головой на тонкие прозрачные проводки, тянущиеся из его руки прямо ей в вену. Он проследил за её взглядом. Почувствовал тошноту, заметив кровь на бинтах. И тонкие шрамы от порезов на запястьях. — Долго ещё осталось? Ну да, эта — как клещ на мошонке — пока всю кровь не выпьет — не отлепится. Хотя, эта, наверное, никогда не отлепится. Он поморщился. Дарина зябко поежилась: — Алекс, мне холодно, может, ты переляжешь ко мне, вместе теплее?.. На лице Даши было мечтательное выражение. Он натянул на грудь больничную простынь, от греха подальше. — Вы в своём вообще уме, женщина?! Ведете себя, как чип прошман… Он едва удержался и чуть не свалился на пол, когда случайно запутался в простыне, пятясь как можно ближе к стенке, — так хотелось быть подальше от этой сучки Дарины. И когда Даша уже открыла было рот и облизнула губы, хотя Алексу этот жест казался настолько вульгарным, насколько это вообще можно себе вообразить, дверь открылась, и в палату вошла молоденькая сестричка. — Ну что тут у нас? Сейчас посмотрим. Она стала возиться с датчиком возле монитора. — Сейчас давление будем мерять. — Мне? — встрепенулся Алекс. Медсестра усмехнулась, почти не глядя на его накачанный пресс: — Нет, не вам. — Слава Богу! Дверь снова отворилась, и Алекс успел увидеть Катино обеспокоенное лицо, мелькнувшее в дверном проёме. А потом её оттеснил совсем молодой ассистент, принеся на подносе стакан красного вина, пакетик сливового сока и пару плиток гематогена в зелёной упаковке — он помнил такие ещё из собственного детства. Дверь закрылась, скрыв от него Катю. Оставив его с Дариной на соседних койках. Ассистент протянул Алексу вино и гематоген. Сестра, тем временем, отсоединила от его руки иглу и трубки. И, как в далёком детстве, протёрла место игольного укола ваткой со спиртом. Влажное место обдало холодом. Алекс залпом осушил стакан креплёного «Кагора» и поднялся. — Я могу быть свободен? — Да, надеюсь, больше кровь пациентке не понадобится. Он мрачно кивнул: — Я тоже на это надеюсь. Он отложил так и нераспечатанный гематоген обратно на поднос, оставив его для Дарины. Сладкое — вредно для зубов. А у неё они такие огромные и острые, что ей не сильно повредит. — Всего хорошего, Дарина Петровна. Он подхватил рубашку и пиджак и, не одевшись, прожогом выскочил в коридор. Ему показалось, что Даша расплакалась, когда он уходил, не глядя на неё. Ну, это его мало волновало. Главное, что он выполнил обещание, данное отцу: снова спас ей жизнь. И вот он теперь стоял посреди коридора с голым торсом и недоумённо озирался по сторонам, пытаясь понять, куда подевалась Катя, если меньше минуты назад она заглядывала к ним, — тьфу ты, — к Киселёвой в палату. А ведь ему теперь даже за руль сегодня нельзя. И мобильник остался у Кати вместе с бумажником.