Особенная

Алекса забрали в палату интенсивной терапии, куда срочно перевели Киселёву, больше двух часов назад. Катя сильно нервничала, но пока от неё больше ничего не зависело. Женщина присела на тумбу для посетителей и с лёгким оттенком грусти подумала, что почти ожидает увидеть сейчас улыбающегося Алекса, который принесёт ей её любимый латте. Но она сама закрыла дверь за ним и медсёстрами, когда он всунул ей в руки телефон и портмоне и, расстёгивая на ходу рубашку, решительно бросил: — Я хочу покончить с этим как можно скорее. И вот теперь она могла только сидеть и тупо ждать, сжимая побелевшими пальцами коробку от Айфона Х через пакет. Конечно, она купила Киселёвой телефон. А что ей стоит? У неё много денег, здесь Дарина права. Катя может за неделю написать бизнес-план и получить сразу одним платежом аванс, равный зарплате директора школы за два года. Она так радовалась, что Ника выросла совсем не меркантильной. Дочь почти никогда не просила у неё шмотки или дорогие подарки. Да Ника вообще редко что-то просила. Это после Нового Года она как-то сильно изменилась. Катя бы даже сказала, что дочь словно одичала. А просто именно деньги так она вообще никогда не клянчила. Говорила, что Катя даже оставляет ей слишком много каждое утро на тумбочке. Типа в школе ей не на что потратить двести гривен в день. И вот теперь сегодня эта истерика с телефоном. Ну правда, зачем ей новый телефон, Кирилл купил ей и так дорогую модель. Катя прикрыла глаза, облокотившись на стенку, и решила чуть подремать. Быть может, придётся дежурить в больнице всю ночь, хотя чем она тут сможет помочь? Ну разве что только так ей самой немного спокойней. И тут кто-то легонько потряс её за плечо. Она удивлённо смотрела в голубые глаза такого знакомого мужчины. Узнавала. Впитывала. Вспоминала. — Катя, Катенька, Белозёрская, это действительно ты?! Да, сомнения растаяли, как дым. Перед ней действительно стоял Максим Гармаш, её университетский приятель, который сначала переехал в Киев, а потом и вовсе перебрался за океан. — Боже, Макс! Она вскочила, словно распрямилась оттянутая до упора пружина, и повисла у него на шее, обхватив его ноги своими. Макс подхватил её за талию чуть приподняв над землёй. Так они обнимались ещё со времён учёбы. В последний раз они виделись года два назад. Ещё на родительском собрании в школе, где в одном классе раньше учились их дети. А потом Макс забрал сына на год в Америку на стажировку. И Ника ничего не говорила о том, общается ли она с Даней. Она вообще перестала произносить его имя. Но Катя была так сильно занята своей работой, что абсолютно ничего не замечала в том, чем живёт Ника. Да, дочь ходит в школу. Да, плохо ест. Да, рисует какие-то комиксы, пишет фанфики и любит наряжаться в супергероев комиксов и мультфильмов. Классно делает макияж. Не любит, когда мама лезет в её дела. Ну и всё, пожалуй. А вот теперь Кате вспомнились слова Никиного психолога о том, что она совсем не знает свою дочь. Похоже, та строгая тётка была права. — Кать, давай нормально увидимся и посидим где-то, поговорить нужно. Макс поставил её на пол и теперь внимательно вглядывался в её лицо. Она растерянно кивнула. — А ты почему здесь вообще? У тебя всё нормально? Макс вмиг стал обеспокоенным. У него сохранилась эта его особенность — мгновенно принимать подобающее случаю лицо. Но за это его очень ценили в профессии, так как он всегда располагал к себе пациентов. Катя почесала лоб. — Да, у меня всё хорошо, я просто приехала с другом к… к коллеге по работе. Макс мгновенно просчитал ситуацию и решил: — Давай я угощу тебя кофе, ты найдёшь для меня пять минут, и мы обменяемся хотя бы телефонами, а то у меня уже давно другой номер. Она кивнула и чуть улыбнулась ему. Макс приобнял её за талию и повёл в сторону административного крыла, подхватив и Катину сумку с тумбы. Разговор не клеился. Катя была очень рада видеть Макса. Только теперь она поняла, как сильно ей не хватало именно мужчины-друга. Олечка была прекрасной подругой, но иногда нужна всё же мужская дружеская поддержка. Она обожгла пальцы об стаканчик с кофе из автомата, да и сам кофе ей не сильно понравился — напиток отдавал гарью. И вот так с бухты-барахты она не была готова рассказывать о своей нынешней жизни. Хотя вообще по жизни она была очень открытым и разговорчивым человеком. К тому же отличным дипломатом. Мысль о дипломатии напомнила о брошенном ею Алексе — тот был демократом, но отнюдь не дипломатом. — Кать, ты сильно нервничаешь. Так не выйдет поговорить нормально. Держи, вот моя визитка, там есть телефон. Давай ты наберёшь меня, когда будешь в настроении поболтать. Катя рассеянно кивнула и взяла визитку, спрятав в карман сумки, даже не глянув на надпись на пластиковой карточке. Только сейчас она обратила внимание на то, что Макс был одет в больничный халат. И не так, как она, когда халат лишь накинут на плечи и застёгнут на две верхние пуговицы под шеей, чтобы только удержаться на плечах, а по-человечески, так сказать. — Макс, а ты вообще сам что здесь делаешь? Он чуть не поперхнулся кофе и едва сумел скрыть разочарование на лице. Повернул к Кате поближе нагрудный карман на халате, чуть оттопырив ткань. «Заведующий отделением кардиохирургии» значилось на железной позолоченной нашивке. — Ого, так ты работаешь здесь? — На полставки. Ещё у меня частная клиника за городом. — Вау, молодец, Макс, ты всегда хотел открыть своё дело, — Катя погладила его предплечье, — рада за тебя. — Спасибо, — он скромно улыбнулся. — А ты давно вернулся в город? Он пожал плечами: — Позавчера привёз только Даню. Теперь думаю, в какую школу его бы пристроить. Через год выпуск, нужно найти ему нормальных педагогов, чтобы парень, наконец, за ум взялся. Катя почувствовала неловкость от того, что пока она тут беседует с другом юности, Алекс может уже освободиться. Пора было прервать Макса. — А ты надолго здесь вообще? Он улыбнулся ей тепло и так знакомо: — Надолго. Может, теперь уже навсегда. Отлично, значит, у них точно будет время для разговоров. Катя долго всматривалась в светло-синие глаза Макса, стараясь вобрать в себя частицу того удивительного света, который словно бы шёл прямо из души этого человека. Лолита медленно листала ленту на Фейсбуке. Натка с Аськой снова устроили фотосессию на уроке географии. В кадр даже попала Инна Фёдоровна. В больнице было откровенно тухло. Ей уже можно было вставать, и даже завтра собирались выписать совсем, правда продлить постельный режим на домашнем стационаре ещё на неделю. Конечно, Лола не могла пожаловаться на недостаток внимания — к ней приезжал даже Антон Владимирович, не говоря уже про одноклассников, которые завалились шумной толпой. Педагог сидел на стуле у изголовья её кровати и неловко прятал глаза. Сказал, что просто хотел пожелать ей и будущему ребёнку здоровья. А она в ответ тихо произнесла с горечью, что теперь они поменялись местами. Антон Зайцев сидел возле больничной койки Лолы и боялся поднять на неё глаза. Он сам не мог понять, зачем припёрся сюда. У него было тяжело на душе, но он опасался ранить чувства Лолы, поэтому не сказал, что написал заявление об уходе. Когда придёт время, она сама всё узнает, а пока он не хотел брать грех на душу и нервировать будущую мать. А, быть может, чувствовал ответственность за свою ученицу. Или просто хотел продолжить начатое Дашей дело. Он сам не знал. Просто ноги сами принесли его сюда. К этой стервозной сучке, которая сейчас уже не была такой выёбистой, сидя с отсутствующим взглядом на покрывале больничной койки и обхватив себя руками за плечи, словно её бил озноб. Антон пришёл к ней… из-за Даши. Слишком сильно запали ему в душу слова Лолы о том, что Даша знала о ребёнке и… пыталась поддержать Лолу. А у него снова вырисовывался бесконечный отчаянный вечер без перспектив. Он просто не знал, куда ещё себя деть. Кабинет директора был закрыт, и дальше ждать Александра Беляева не было смысла. Лола рассматривала затылок учителя языка и литературы, и не могла понять, что он вообще здесь делает? Это было алаверды или что-то другое? Он принёс ей сок и йогурты с кусочками фруктов, сказал, что ей сейчас нужны витамины и фрукты. Легонько пожал протянутую ей слабую совсем ещё детскую ладошку. И в его усталых синих глазах плескалось целое море боли и безнадёги. Она думала, что к ней заедут Алекс и Катерина, ведь они обещали, но уже два дня прошло, а их всё не было. Приход одноклассников тоже вызвал только недоумение. Пришли все, включая Валеру и Германа, но только не Тихонова и не Паша. Также не было Тохи, что вообще вызывало недоумение. Лола попыталась набрать его на телефон, но автоответчик сказал, что он недоступен. Это было так непохоже на Тоху, что она почти начала переживать. Неужели он решил бросить её в такой ситуации и уйти… к Аське? Боже, какой бред. Тоха не мог бросить её, только не так. А на счёт Паши… ну здесь-то как раз понятно — Тихонова приревновала его и не пустила. Хотя вчера вечером он прислал ей сообщение, сообщив, что у бабушки и малых всё хорошо, он помогает и присматривает. Явно Тихонова не знает, что он пишет иногда Лолке, особенно по вечерам. И зачем-то пришёл Антон Владимирович. Без цветов — только с едой. Без коллективных приветствий и пожеланий. Лола не могла понять, пришёл ли он к ней, или хотел уйти от себя. Антон внезапно встал и заходил туда-сюда по больничной палате. Хорошо, что Лола лежала здесь одна. Потом учитель неожиданно опустился на койку возле Лолы, оставив между их ногами сантиметров двадцать свободного места. Лола недоумённо подняла бровь: — Антон Владимирович, что вы на меня так смотрите? Он пожал плечами и опустил голову. Было видно, что мужчина раздумывает, рассказать ли ей о чём-то. Боже, он совсем странный — довериться Лоле — после скандала с фотками, с видосиками, с её ошеломляющими стримами и после группы «Чистилище». Это каким же ебанутым надо быть?! Просто совсем отбитым. Или совсем отчаявшимся. Лола была просто самым худшим хранителем тайн, какого только можно себе представить. И, быть может, именно поэтому Антону так хотелось рассказать всё именно ей. И Лоле тоже хотелось рассказать ему. Она даже не могла ответить, почему именно ему — быть может, он был самым трогательным, когда неизменно пускал слезу на первое сентября и последний звонок, стоя в вышиванке у микрофона. Или у него были самые добрые глаза и тихий голос. Но он первый заступился за англичанку, которую довели Назар с Тохой. Даже обещал дать в морду тому, кто напугал бедную учительницу. Или потому, что он когда-то был мужем Дарины Петровны. Она так много хотела рассказать ему о том, что мучило её и отравляло жизнь. О том, что у неё нет мамы уже четвёртый год. О том, что она чудовищно устала быть одной. О том, что она всё-таки любит Пашу. О том страшном периоде в жизни, когда её похитили. Но Лола уже привыкла так жить, скрывая всё ото всех. Чтобы никто не узнал. Чтобы не смог причинить ещё больше боли. А вот Антон Зайцев так и не научился прятать свои чувства. И, это действительно правда, первая слеза — самая горячая. Он сдаётся первый. Он же мужчина. Приоткрывая доступ к самому дорогому — к смыслу его никчёмной жизни. Позволяя Лоле увидеть что-то личное. — Даша чуть не умерла сегодня из-за меня. Голос хрипит, а слезы медленно сползают по небритым щекам. И он начинает говорить, останавливаясь лишь для того, чтобы перевести дыхание. Руки Антона обхватывают голову. Лицо исказила болезненная судорога. Мужчина закрывает голову руками, вцепившись в волосы, и сползает с кровати на линолеум. Рубашка вырывается из-под ремня и топорщится парусом, обнажив полоску кожи на спине. Антон перестаёт говорить, когда дошёл уже до того дня, когда не смог справиться с управлением и удержать машину на дороге. Останавливается только тогда, когда Лолита тихо просит: — Перестаньте, пожалуйста. Он замечает боковым зрением, как из её глаз тоже градом катят слёзы и стекают на обнажённые колени. Переводит дыхание. Вытирает кулаком мокрое лицо, словно опомнившись. Как бы стыдится своих слов и того, что наговорил. Даша, Дашенька. Он не может стыдиться, просто ему жаль. И на короткий миг он снова превращается в Антона — преподавателя литературы и языка в школе. Голос стал немного твёрже, словно Зайцев прикусил язык, и к воздуху впрыснули кровь. Он говорит, не поворачиваясь к ней лицом: — Лол, запомни одну вещь на всю жизнь, пожалуйста. Я хочу сказать тебе это как человек, который знает, что говорит. Как человек, прочитавший в своей жизни больше нескольких тысяч книг. Никогда не предавай тех, кто верит тебе. Это — самый страшный грех, самое большое бесчестие. Лола слушает его, и думает о своём, о наболевшем. Ей не нужен Тоха Сидоренко, но с ним ей будет надёжно и спокойно. Вот только любовь так не получится. Хотя, быть может, он и будет любить её так же преданно, как Зайцев — Киселёву. Лола не знает, откуда эти слова вдруг взялись у неё во рту, на её языке: — А она любила вас хоть когда-нибудь? Это было не тем вопросом, над которым Антон стал бы задумываться. Он всегда знал ответ. Вспомнились её губы, покрывающие поцелуями его обнажённое тело. Её руки, которые шевелили его волосы, приводя причёску в беспорядочную гриву. Её карие глаза. Бездонные, огромные, — она действительно была для него древнегреческой богиней красоты Афродитой. Его девочкой. Только его. Она подарила ему сына Костика. Мечтала подарить дочку Олю. Господи, да они жить друг без друга не могли. Конечно, они были не самыми образцовыми детьми, и девственности лишились в одну ночь. Вместе. Задолго до свадьбы. И вот тогда, кончая на члене Антона, под шлепки влажных тел, когда воедино слилась кровь будущей жены и семя будущего мужа, Даша призналась ему в любви. Сквозь боль. Сквозь наслаждение. Сквозь слёзы. — Любила, очень любила, — услышал он свой сдавленный голос. Почувствовал неожиданно тёплую руку Лолиты на своём плече. Поднял и повернул голову, стараясь заглянуть ей в глаза. Лицо девушки раскраснелось от слёз. — Почему же она тогда не взяла вашу фамилию? Антон закрыла глаза, предаваясь далёким воспоминаниям. — Я люблю тебя, Антон, конечно, но Дарина Зайцева звучит отнюдь плохо. Я не хочу твою фамилию… Дашка накручивает светлый локон на палец и мечтательно разглядывает себя в зеркало. Антон лежит рядом на диване, вяло набивая ногой полуспущенный футбольный мяч. — Ты хочешь от меня детей, но тебя смущает моя фамилия? Даша кривится, разглядывая Антона в зеркало исподлобья. — Именно так: детей хочу, а фамилию — нет. Антон пожал плечами: ладно, он уступит ей, хотя отец, конечно, скажет, что вырастил сопляка, а не мужчину. Но Даше этого мало — она хочет Антона целиком: — А давай ты возьмёшь мою фамилию? Тогда и у детей наших будет одна нормальная фамилия. Моя. И она кокетливо улыбнулась. Они никогда не ссорились. Быть может, Антон прощал ей всё за эту одну её улыбку. И никто не сомневался, что он примет её сторону. Почти десять лет Антон был Киселёвым. И Костик тоже Киселёв. Но при разводе Антон так отчаянно хотел оставить себе хотя бы часть себя прежнего, что вернул обратно свою фамилию. Единственное, что было в его силах. Правда его отец так и не узнал этого, умерев с мыслью, что вырастил подкаблучника. А Антон… просто был Антоном, с любой фамилией. И к чёрту всех, кто не догоняет. Те, кому надо, давно привыкли и уже не обращают внимания. Но Антон иногда до сих пор забывает и подписывается Дашиной фамилией. — Вы можете сейчас что-то исправить? — услышал он тихий и напряжённый голос Гавриленко. Он задумался ненадолго и отрицательно покачал головой. Даша очень упрямая и целеустремлённая — и уж если она что-то решила, ни за что не передумает и не отступится. Гавриленко сидела и хмуро смотрела на его затылок, где сильно пробивалась седина. Ссадина от удара ещё не полностью заросла волосами. Антон всё говорил и говорил. Блин, да он даже на уроках столько не пиздел, даже на лекциях. Она где-то начала понимать его… Стало ясно, почему он выбрал литературу — только убегая в другие миры можно выжить в нашем. Жестоком. Лола многое поняла про Зайцева. Почему он был тихим и немногословным. Почему часто прятал глаза и вообще был как-то сам по себе и на своей волне. Антон Зайцев не был странным, он просто был влюблён. — А футбол вы тоже бросили из-за Даши… Дарины Петровны? Он напряжённо усмехнулся: — Нет, я… я просто хотел убежать от себя и стать другим человеком, — закончил он приглушённо. Лола почувствовала, как под веками снова запекло. Антон вытирал лицо рукавом. А потом он просто стал рассказывать Лолите всё, что пришлось ему пережить за последний месяц. Как все призраки прошлого снова настигли его. И слёзы снова намочили его рубашку. Лицо раскраснелось, как и белки голубых глаз. Антон даже охрип, вовлекая в слова картинки прошлого, где Даша срывает с безымянного пальца обручальное кольцо. Как слышится звон битого стекла, как она сильно режет руки. А ещё до этого, как под чёрной клеёнкой на мокром асфальте лежало тело его сына. И как всё лицо его любимой молодой и красивой Афродиты было исполосовано стёклами её же солнечных очков. И столько слёз, боли и крови. Когда он опомнился, Лола сидела на полу, положив голову ему на плечо. Их бёдра плотно соприкасались. Девушка спала, но лицо её ещё было мокрым от слёз. Антон осторожно высвободил руку и поменял позу в затёкших мышцах, встав на колени. Просунул руку под обнажённые колени Гавриленко и поднялся с ней на руках, придерживая её за спину. Она совсем лёгкая. И совсем измождённая. Уложил в койку, накрыл одеялом до подбородка. А потом медленно покинул больничное крыло, вышел в чуть прохладный мокрый вечер. Присел возле лавочки и туго затянул шнурки, подкатал брюки чуть выше ботинок. А потом побежал что есть мочи. Дождь нагнал его у входа в парк. Антон промок даже под рубашкой в считанные секунды, но не снизил скорость. Он просто бежал и бежал. По кругу. Снова и снова. И не было этому конца и края. Дождь хлестал заросшие щёки, смешивался со слезами, проникал даже в рот вместе с порывами ветра. А Антон Зайцев снова бежал в очередной провальной попытке убежать от себя. Киселёва окинула мрачным взглядом палату. Брови её взлетели вверх: — Я стесняюсь спросить, за чей счёт всё вот это? У меня даже дома такого ремонта нет, а я директор, представляешь?! — она сделала страшное лицо, — да здесь даже кровать с массажером. Тысяча и один оргазм во время клизмы, блин. Катя прыснула от смеха. — Тебе что-то не нравится? Киселёва скорчила рожу: — Мне много чего не нравится, ты должна была уже привыкнуть. Думаешь я не знаю, что меня все в школе зовут стервой и змеюкой? — с этими словами она скорчила самую невинную рожу, — да, я такая. Катя подняла руки в примирительном жесте. Настроение было рассеянно-хорошим, и ей совсем не хотелось ссориться сейчас на ровном месте. Катя достала из сумки пакет, из пакета — коробку с Айфоном, а из коробки — и пошло-поехало через зайцев, яйца, члены… Она сама улыбнулась занятной мысли. Брови Киселёвой поднялись ещё выше. — Блин, Белозёрская, у меня сейчас от недоумения губа треснет. Только не говори, что это тоже мне. Катя пожала плечами: — Тебе. Держи. Он всунула ей в руки коробку. — Слушай, ты меня купить пытаешься или где? Ты же и так вроде мой завуч, большего я тебе не могу предложить. — Нет, ну это просто самое абсурдное предположения. Я делаю это без каких-либо корыстных мотивов. Киселёва облизнула губы. — Хуитивов, — передразнила она её, — ладно, остальные твои мотивы меня мало волнуют, дорогуша. Пора было менять тему. — Как ты себя чувствуешь? Киселёва пожала плечами: — Немножко Беляевым. Катя улыбнулась. Она дала Алексу ключи и отправила его в свою машину, ждать там. Он был какой-то нервный и издёрганный. Неужели он сам теперь стал немножко Киселёвой? Киселёва подтянула ноги к животу под одеялом, принимая более формальную позу. — Знаешь, мне немного непривычно в таких условиях вести деловые разговоры, но уже пора, я думаю, пока вы там школу совсем не спустили. — Дарина, школа в полном порядке. Киселёва прищурилась и внимательно посмотрела в Катины глаза, заправив выбившуюся прядь обратно за ухо: — Точно? Казалось, что когда она говорит о школе, в глазах появлялся какой-то живой интерес. Было странным осознать и принять в эту минуту, что Киселёва любит школу. Катя медленно кивнула в знак согласия. — Ладно, тогда напиши мне свой номер, я буду тебе звонить. Катя скривилась: — У тебя на симке и так есть мой телефон. Я даже помню, что подписана «Белозавр». Даша звонко рассмеялась. И, как показалось Кате, впервые — искренне и свободно. — Ну если хотите, Катерина Анатольевна, могу придумать что-то другое, но, обещаю, вам понравится не меньше. — А нельзя ли по имени просто? Она сложила из указательного и среднего пальцев дуло воображаемой винтовки и «прицелилась» из неё Кате в лоб: — Паф! Нет, нельзя. Было странно видеть Дарину в хорошем настроении. Катя начала беспокоиться, что Алекс всё же где-то успел подбухнуть, а врачи проморгали. И вот теперь в крови Киселёвой бурлил алкоголь и немного чувства иронии Алекса. Эх, вот бы ей хоть немного всё вышеперечисленное исправило характер… — Что в школе нового? — Киселёва угрожающе подняла вверх палец, — но смотри мне, Катерина Анатольевна, я узнаю, если ты что-то попытаешься скрыть. Очень надо, подумала Катя, а потом стала рассказывать об общем положении дел. Оживилась Дарина только тогда, когда Катя дошла до предстоящего футбольного матча и стала рассказывать все пожелания Кирилла. Она нетерпеливо перебила Катю: — Зайцев. Вот, кто нас спасёт! Теперь пришёл черёд Кати удивляться. И Даша даже снизошла до объяснений: — Мой бывший — несостоявшаяся звезда футбола. Роналдо прямо. — А по виду и не скажешь, — протянула Катя. — Ну твой бывший больше похож на чемпиона по скоростному поеданию сосисок в тесте под пивко, — она подмигнула Кате. И даже не соврала. Антон Зайцев действительно был лучше во всех смыслах, чем Кирилл Скоропадский. Только денег столько не имел. Катя записала в заметки в телефоне про Антона. Надо подсказать Алексу. Киселёва убьёт кого-то, если восемнадцатая школа не станет лицеем в этом году. Следующая попытка в виде переаттестации возможна только не раньше, чем через год. И только после проведения инспекции. Киселёва пронизывала её своими огромными карими глазами: — Мы должны выиграть этот чемпионат. Катя выпятила нижнюю губу: — Тогда, может, и ты выйдешь на поле? И Даша ответила вполне серьёзно: — Выйду, если сами не справитесь. И потом они обе, не сговариваясь, засмеялись. У Кати зазвонил телефон. Она уже хотела было отмахнуться от Алекса, которому явно уже надоело сидеть в машине одному, но звонила Ника. Голос у дочери был каким-то потухшим. — Ник, что случилось? У тебя всё хорошо? Дочка долго молчала. Катя почувствовала, как сердце сдавила невидимая ледяная рука. Киселёва переставляла симки в Айфонах, старательно делая вид, что совсем-совсем не подслушивает, о чём Катя беседует с дочкой. — Мам, я хотела попросить прощения. Я не должна была так всё это говорить тебе. Мне не хочется, чтобы эта Киселёва умерла. Она, конечно, стерва, но пусть лучше будет живой, но подальше. Киселёва хрюкнула, услышав всё это через Катин телефон. Катя даже прикрыла глаза и, на всякий случай, рукой — микрофон. Но разряд грома не ударил. И Катя решила проверить ещё раз, как Древнекиевский князь из истории: — Слушай, Ник, а хочешь прикол расскажу тебе? — Ну да, — оживилась доча. Киселёва отложила телефоны на тумбочку и даже приоткрыла рот, забыв, что делает вид, что её вообще не интересуют Катины разговоры. — Представляешь, будет чемпионат между школами по футболу среди команд из учителей. Ника выдохнула словно с облегчением. А Катя тем временем продолжала: — И на поле выйдет даже сама Киселёва. Даша открыла рот ещё шире. — Да, она же с такой задницей может сама ворота закрыть и ей даже бегать не придётся между штангами. Ника посмеялась над собственной шуткой и сослалась на то, что ей нужно бежать на встречу с Пашей. А ведь Катя даже не успела сказать ей, что встретила сегодня Даниного папу. Хотя, при Киселёвой, наверное, лучше воздержаться от обсуждения личных тем. Катя отключила телефон и только успела спрятать его в сумку, как Киселёва резко схватила её за плечо, чуть поморщившись от боли в незаживших швах, и придвинула своё лицо слишком близко к лицу Кати: — Ты находишь это смешным, да? Эта кривоногая змеюка, да вообще безногая, пусть, чего уж там, Киселёва — и будет в футбол играть? Да ещё жопа большая… Она начала судорожно хватать воздух приоткрытыми губами, такими бледными без привычной помады. И тут случилось что-то совсем из ряда вон… По лицу Киселёвой побежали слёзы. Большие капли повторяли очертание шарма, скатывались к губам. Киселёва дрожала. И уже никто больше не смеялся. Катя судорожно пыталась подобрать слова и неловко поглаживала Дашу по плечу свободной рукой — вторая продолжала судорожно сжимать сумку. — Я больше не могу так, Катя. Понимаешь ты или нет? Я так сильно устала… Катя слегка подофигела. Кажется, это только что впервые Даша назвала её просто по имени. А потом губы Даши сами нашли её рот и впились сильным до боли поцелуем.