Карма

      На улице всё ещё весна. Живая, пестрящая зеленью листвы и пахнущая цветами, растущими на клумбе. Всё вокруг растёт, оживает и радуется тому, что сумело пережить холодную зимнюю стужу. Люди с облегчением попрятали шубы и тёплые зимние куртки в шкафы аж до следующей зимы, и теперь расхаживают по улице в ярких шмотках, радуясь тому, что наконец-то стало тепло.              А я посреди этого весеннего праздника жизни кажусь кучей почерневшего, так и не растаявшего до конца снега. Солнце светит так ярко, светит мне прямо в глаза, но я не могу почувствовать в его лучах тепла. Внутри так холодно, что даже в такую жару, как сегодня, мне хочется укутаться во что-то тёплое.       

***

      — На улице весна, солнышко, цветочки! — Каэль возмущённо бубнит себе под нос, собирая мусор под партами. — А мы должны торчать в школе после уроков!              — Ты должен, — уточняю я, тщательно вытирая классную доску от разводов, оставшихся от мела, — я здесь добровольно.              — Хочешь похвастаться тем, что остался помогать мне дежурить? — его голос звучит с ноткой презрения.              — Нет. Просто уточняю.              В классной комнате несколько минут царит тишина. Каэль всё так же носится с мусорным ведром, а я вытираю доску, развернувшись к нему спиной. В голове мелькает мысль, что за то время, что я стою здесь, я уже мог бы дойти до своего дома, но я прогоняю её, помотав головой. В конце концов, лицо уставшего Каэля, услышавшего своё имя в списке дежурных, стоило того, чтобы я остался ему помогать.              — Ненавижу дежурство. — Тишина прерывается очередным нытьём со стороны друга. — Ненавижу с тех пор, как…              Каэль замолкает. Воздух наполняется каким-то напряжением. Положив тряпку на подставку с мелом, я поворачиваю голову и, включив любопытность, спросил:              — С каких пор?              — Тех самых пор, — Каэль делает непонятный мне намёк.              — Не понимаю.              — Ух, с тех самых пор, как ты долбанул меня стулом, что тут не понимать-то? — Он чешет голову приблизительно в том же месте, где был ушиб.              Становится неловко. Каэль говорит об этом с такой лёгкостью, словно это вообще не он тогда лежал без сознания на полу в луже собственной крови. А мне как-то не по себе становится от всплывающих перед глазами картинок из воспоминаний.              — Всё в порядке, Натаэль? — поставив мусорку обратно в угол, приятель подходит ко мне, видимо, запереживав о моём состоянии от таких слов. — Ты что-то побледнел...              — Чувствую себя…— пытаюсь на ходу подобрать подходящее слово, — виноватым.              — С чего бы? Ты ведь уже извинился, и я не виню тебя, — он улыбается, потрепав мои и без того растрёпанные волосы. — Тем более, даже в той ситуации я нашёл плюсы.              — Какие ещё плюсы? — бормочу я, подбирая с пола свою сумку.              — Ну, например… — Каэль выдерживает задумчивую паузу, — у меня была уважительная причина не ходить в школу. И я отоспался… На неделю вперёд.              Что-то лучше от его слов не становится. Он говорит об этом с детской лёгкостью, словно его вообще ничего задевает. Но я так не могу. Понуро опустив голову, я следом за ним выхожу из класса.              — Подумать только, — внезапно выговаривает Каэль, — если бы я тогда не дежурил на втором этаже и не зашёл бы в ваш класс, мы сейчас даже не были знакомы.              — А может, так было бы даже лучше? — я издаю неестественный смешок.              — Не говори так! — обеспокоенно говорит друг, не беспокоясь, что его слова эхом разлетаются по пустому коридору.       

***

      Весенний парк прекрасен. По меркам Каэля, по крайней мере. Он идёт, держа меня за руку, и смотрит по сторонам с улыбкой восторга. А я даже не поворачиваю голову. Единственное, на что я смотрю — это он.              Мальчик с волосами цвета неба.              Красиво звучит. Его волосы действительно почти сливаются с чистой синевой безоблачного неба над головой. Их бы, наверное, вообще не было видно, если бы не нежно-розовый цвет местных яблонь. Вместе получается приятная симфония нежных цветов.              — Давай задержимся тут ещё чуть-чуть, — Каэль останавливается возле лавочки. — Домой дойти мы всегда успеем.              Усевшись на лавку, я с облегчением выдыхаю. Ведь вроде бы и путь не такой далёкий, и шли мы медленно, но я почему-то чувствую себя дико уставшим.              — Каэль, — я пододвигаюсь поближе, — позволь мне спросить кое-что.              Он поворачивает голову, одобрительно кивая.              — В тот день, когда мы познакомились, — я мечтательно смотрю вдаль, — почему ты решил подружиться со мной? Ты ведь мог бы выбросить меня из своей жизни, и всё было бы хорошо. Может, даже лучше, чем сейчас.              — Рассказать тебе? — Каэль кладёт руку мне на плечо, опуская взгляд.              — Ага.              — Ну, знаешь, я тогда долго думал о тебе. «Он выглядел так, будто в его жизни никогда не происходило ничего хорошего. Буду ли я выглядеть так же, если буду видеть во всём только плохое?» — вот что я тогда подумал, — Каэль опускает голову ещё ниже, и теперь я вообще не вижу его глаз. — И, знаешь, тогда я решил, что не только буду смотреть на всё оптимистичней, но и помогу тебе стать веселей. Я действительно захотел помочь тебе. И, знаешь, не зря.              — Помочь? — смотрю я на него с недоверием. — Мне уже ничто не поможет.              — А я так не думаю! — возражает он. — Я ведь теперь-то знаю, что ты хороший человек. Хороший друг, пусть даже если самую малость унылый. Натаэль, знаешь, увидеть тебя улыбающимся стало для меня чем-то вроде смысла жизни. Такой себе почти недосягагаемой целью, для которой придётся приложить немало усилий, но она обязательно окупится в конце. Да, именно так, твоя искренняя улыбка — смысл моей жизни, Натаэль.              — Тогда у твоей жизни нет смысла, — я перевожу взгляд на тропинку, выложенную из серых камней. — Я даже улыбаться не могу.              — Но ведь тогда, когда мы ознакомились, ты улыбался.              — Если это можно было назвать улыбкой.              — Тогда я буду ещё сильнее стараться заставить тебя улыбнуться.              — У тебя не получит…              — Получится! — Каэль вскакивает с лавки, смотря на меня с решимостью. — До моего выпускного остался всего лишь месяц, но я обещаю, что за это время таки увижу на твоём лице улыбку! Настоящую улыбку!              Он протягивает руку, возвышаясь над бесконечными небесами. Смогу ли я улыбаться так же, как он сейчас?              —Я надеюсь на тебя.              Стоило мне ухватиться на его руку, как Каэль поднимает меня с лавки и тащит по каменной тропинке, едва успевая удержать меня от того, чтобы не споткнуться.              Мы торопимся домой. Бежим между деревьями, иногда перескакивая через невысохшие лужи. Каэль бежит впереди, крепко держа меня за руку и громко смеясь.              Я хочу смеяться, как он. Я хочу смеяться вместе с ним.              Остался лишь месяц до выпускного. Потом он уйдёт. Исчезнет без следа и, скорее всего, забудет обо мне и о своём обещании.              Я не хочу, чтобы это произошло.       

***

      На улице проливной дождь. Настоящий ливень. Где-то вдалеке время от времени сверкают молнии, а за ними раздаётся гром. Похоже, сюда идёт гроза.              — Натаэль, — слышится голос Марселя с кухни, — сходи в магазин, купи хлеба.              — Тебе надо — ты и иди.              — Если я пойду, то ты сегодня на обед будешь есть горелые котлеты, — Марсель, одетый в причудливый фартук с цветочками, объявляется в дверном проеме, держа деньги в руке. — Так что хватит быть тунеядцем, иди и купи чёртов хлеб.              — Но ведь на улице сильный дождь…              — Иди, игначе будешь жрать котлеты без хлеба!              Забирая деньги и накидывая на себя плащ, я глубоко вздыхаю, смирившись со своей судьбой. В этом доме даже мне, ни на что не способному, прилетают какие-то задачи, от которых едва ли хочется быть в восторге и бежать исполнять. Жалкая жизнь.              — И ты это, поторопись, папа скоро приедет. Вместе поедим.       

***

      На улице ни одной живой души. Все попрятались, а я, как дурак, расхаживаю под дождём, прячась под зонтом.              Смешиваясь с шумом дождя, слышатся звуки топота. Кто-то бежит. Я слышу, как плещет вода под ногами бегущего.              И вот на периферии зрения мелькает знакомое голубое пятно. Впереди бежит кто-то с такими знакомыми голубыми волосами и… чёрно-белым платьем? Девчонка?              Пробежав ещё пару метров, незнакомка поскальзывается и падает на мокрый асфальт. Её платье пачкается мутной дождевой водой. Проходит секунда, и она уже поднимается и сворачивает в переулок, с ужасом оглянувшись назад. Куда она так спешит, что аж не смотрит под ноги?              Чертово любопытство берёт своё. Я сворачиваю в тот же переулок, следуя за ней. Всего одним глазком гляну, что же там такое.              А вместо переулка — тупик. Высокая стена, пара мусорок и она, согнувшаяся в три погибели и пытающаяся восстановить дыхание после, видимо, долгой пробежки.              — Ты в порядке?              Она поднимает взгляд, но смотрит не на меня. Застыв в ужасе, она глядит сквозь меня и неожиданно выкрикивает:              — Натаэль, берегись!              Этот голос… Каэль?              В один миг мысли рассеиваются, а правый бок молнией пронзает боль. Одежда намокает и прилипает к коже. Поднеся руку к пятну, осознаю, что она-то в крови. Моей крови.              Я валюсь на землю. Судя по трясению земли, кто-то подходит и переступает через меня. А затем ещё и ногой отталкивает в сторону, словно ещё один мешок с мусором.              Слышу пару басовитых голосов. Один из них особенно чётко и язвительно проговаривает:              — Попался, сучёныш.              Дальше — только ругань вперемешку с неразборчивым криком.              Темно. И больно.       

***

      Спотыкаюсь и падаю на землю.

Что это вообще было?

             Надо же, какой же я неуклюжий. Хорошо, что хлеб в пакете, иначе бы он уже был бы весь в грязи.              Поднимаюсь с земли, отряхиваясь. Штаны на коленях промокли.              Слышится топот. Похоже, позади меня кто-то бежит. Шаги становятся громче, и мимо меня мимолётно проносится кто-то со знакомыми волосами цвета неба. И это чёрно-белое платье… да, это та же самая девчонка, которую я когда-то уже видел.              Пробежав ещё пару метров, она спотыкается и падает на мокрый асфальт. Быстро поднимаясь, она оглядывается назад, чертыхаясь. Пока я тоже оглядывался, она куда-то исчезла — видимо, свернула в переулок.              Может, мне стоит помочь ей?              — Хватит считать ворон, Натаэль, — Кассандра стоит на том же месте, где упала та девчонка, — пора домой.              — Но она…              —Натаниэль.              Сребровласка даже не улыбается. Её вид настолько грозен, что дай ей в руку указку — и она будет похожа на мою учительницу физики.              Я делаю шаг вперёд. Я ещё не окончательно решил, что мне делать. Мне всё ещё хочется помочь той девушке, но… Я чувствую себя марионеткой, неспособной противиться приказам кукловода. Если меня за нити тянут домой, то мне лишь остаётся тащиться в заданном направлении.              Проходя мимо переулка, я перехожу пешеходный переход и оказываюсь на другой стороне улицы. Направляясь в сторону дома, я никак не могу избавиться от любопытства. Меня буквально изнутри пожирает ощущение того, что за моей спиной происходит что-то очень важное, что-то требующее моего участия, что-то, от чего зависит судьба небезразличного мне человека.              Не могу. Мне ещё никогда не было так любопытно.              Остановившись, поворачиваю голову. Вижу возле переулка машину. Из-за неё не видно, что происходит. Как бы я не выгибался, всё равно ничего толком не увидел, кроме кучки каких-то мужиков, один из которых тащил девчонку в чёрно-белом платье за волосы.              Вся куча заваливается в автомобиль, и тот быстро уезжает, оставляя после себя лишь брызги.              Я один остаюсь стоять посреди улицы. Всё любопытство как рукой сняло. Становится непонятно, зачем мне вообще понадобилось следить за другими.              Лишь зря потратил время.       

***

      Котлетами пахнет на весь дом. Марсель, аппетитно выложив их на тарелке, сидит и пускает на них слюни в ожидании сбора всего семейства. По его взгляду видно, что он готов сожрать их с тарелкой прямо сейчас, но не делает этого только потому, что хочет в очередной раз выслужиться перед отцом. Говнюк.              Слышится хлопок двери. Пришёл. Марсель вскакивает со своего места, выходя в коридор. Я выглядываю в дверной проём. Брат с чувством выполненного долга помогает отцу раздеться, задрав нос повыше.              — Обед уже готов, пап. Пошли кушать.              Даниэль потирает переносицу, сняв очки. Сегодня он выглядит более разбитым, чем обычно. Невнятно послав Марселя куда подальше, отец убирается к себе комнату, прихватив свою сумку с какими-то бумагами.              — Зачем я тогда полчаса корячился над этими котлетами?! — вопит неудавшийся повар ему вслед, возвращаясь на кухню.              — Он опять набрал себе работы на дом, — говорю я, приступая к обеду.              — Ночевал бы уже тогда на своей работе, чего уж там, — проговаривает Марсель перед тем, как без зазрения совести съесть пару котлет. И без столь нужного хлеба, за которым меня послали.              Марсель, однако, действительно хорошо готовит. Что бы он ни решил сделать, у него всегда всё получается вкусным. Правда, у него невозможно допроситься приготовить что-то, если он сам этого не захочет. Марс всегда сам решает, что сегодня сделать на завтрак, обед или ужин. Причём не всегда его выбор понятен: однажды, например, он захотел сварить манную кашу, и поздно вечером побежал в магазин за молоком и манной крупой. Похоже, вся эта ерунда с готовкой иногда и ему крышу сносит.              — Спасибо, было вкусно, — говорю я, относя грязную тарелку на столешницу.              — А по-другому быть и не могло, — отвечает старший, гордо задирая нос. Он всегда говорит так, словно любая похвала для него в порядке вещей, но оставлять его без неё нельзя.              Пожав плечами, молча убираюсь в свою комнату. Марсель остаётся на кухне мыть посуду и убирать столешницу.

***

      На окне разводы от дождевых капель. Ливень не прекращается, из-за чего довольно рано становится темно.              Лампочка тускло светит на страницы тетради. Конспект, одолженный у Каэля. Его класс уже давно прошёл эту тему, а мой только будет писать по всей этой ереси тест. Конечно, я мог бы выучить всё это по записям из собственной тетради, если бы не мой почерк, похожий на писанину полудохлой курицы. Порой сам подолгу не могу разобрать, что же я написал.              А его почерк почти идеален. Все буквы написаны слегка под наклоном, разборчиво и чётко. Иногда над словами карандашом написаны примечания. Такой конспект и за деньги продать можно.              Каэль.              Что он делает сейчас? Может, уже спит? Или тоже допоздна учит уроки? А может, вообще только ужинает?              — Ты опять думаешь о нём. Словно больше не существует никого, о ком можно подумать.              Кассандра карабкается на стол и свешивает ноги, чтобы снова ими беззаботно болтать, как она очень любит. Её рука ложится на тетрадь, а большой палец ощупывает белые страницы.              — Мне даже завидно, Натаэль.              — Не мешай мне, — я пытаюсь согнать её со стола.              — Не уйду, — злобно тараторит она. — Ты наверняка уже забыл о своём обещании. А я-то помню. Я всё помню.              Не знаю, зачем я тогда вообще дал ей то дурацкое обещание. Я разве собирался его выполнять? О чём я вообще думал? Наверное, о том, чтобы она поскорее отвязалась. Вот только теперь только усложнил себе задачу.              — Так бывает. Люди не всегда могут сделать то, что обещали.              — И тебя ни капельки не жалко меня? — истерически выкрикивает сребровласка. — Тебя не волнует то, что я могу расстроиться или, может, разозлиться?              — ... Нет, — отвечаю я, промолчав.              На лице Кассандры абсолютно нечитаемое выражение. Её взгляд на мгновение пустеет, а затем начинает искриться подозрительным энтузиазмом.       

— Значит, это так у людей работает? Ладно, тогда и я буду играть по вашим правилам.