***
Всё вокруг словно в густом ночном тумане. Я смутно осознаю, что вообще происходит со мной. Меня куда-то тащат, что-то говорят, перед глазами мелькает большое здание, на первом этаже которого в некоторых окнах горит свет. Куча вопросов. Невнятные ответы. Кассандра, которая смеётся и отшучивается, но на глаза не показывается. Папа и Марсель, оставшиеся позади. — Ну, так надо, Нат. Прости. — Угу. — Как только тебе станет лучше, мы заберём тебя отсюда. — Угу. — В свободное от учёбы время я буду навещать тебя. — Угу. Все эти слова так фальшивы. Словно существуют лишь для того, чтобы я не отчаивался окончательно. У меня даже нет слов, чтобы ответить на них. Изобразить, что я верю. Но разве это спасёт меня от осознания того, что мне здесь самое место и что черта с два я уже отсюда выберусь? Всё. Точка невозврата.***
— Каждый конец — это новое начало, так ведь? Пусть даже если слегка сумбурное. На фоне всей этой несуразицы Кассандра выглядит ещё более настоящей, чем обычно. Похоже, даже если бы я очень сильно захотел, я бы не смог отрицать её существование. Она есть. Она существует. Она разговаривает. Она смеётся. Она дышит. — Они пытаются отнять тебя у меня. — Кассандра прожигает своим взглядом насквозь. — Они пытаются запереть тебя. Они думают, что достаточно умны и хитры, чтобы одурачить меня! — Она срывается на истерический крик, а затем заливается не менее истерическим смехом. Вдоволь насмеявшись, она начинает делать глубокие вдохи, словно восстанавливает дыхание. Успокоившись, Кассандра вновь натягивает на себя привычную милую улыбочку. Кассандра снимает цветок, украшающий её серебряные волосы, и развязывает ленту. Протянув ко мне свои ручонки, она ловко завязывает черную ленточку в красивый бант на моей шее — и мой унылый вид становится ещё более траурным. Кассандра запускает пальцы в мои волосы, поглаживая, и затем вплетает слегка увядший цветок. — Ты словно создан для того, чтобы эти Розы украшали тебя. Склонив голову набок, она тщательно рассматривает меня, сохраняя на губах лёгкую улыбочку. — Давай сыграем в их игру, Натаниэль. Будет весело. Прислонившись поближе, Кассандра заключает меня в объятия, от которых веет холодом настолько, что я чувствую, как меня мимолётно бросает в дрожь. Я чувствую её дыхание прямиком возле моего уха. — Но не вздумай надеяться, что я хотя бы на мгновение оставлю тебя одного. Кассандра исчезает в мгновение ока, растаяв в воздухе и не оставив после себя ничего, кроме траурной ленточки и цветка, который тотчас рассыпался.***
Я совершенно не помню, сколько сижу среди кучки этих больных. Может, пару дней, а может, пару часов. Медсестра явно не в восторге от того, что зовёт меня уже третий раз подряд, а я не обращаю на неё никакого внимания. Куда-то ведёт меня и бубнит что-то себе под нос. Светлый уютный кабинет, в котором стоит лёгкий запах какого-то фруктового чая. Доктор сидит в кресле, спершись локтями на дубовый стол, и оценивающе смотрит на меня. Как бы мне не хотелось, но я не могу перестать взаимно пялиться на него, разглядывая. Слепящий солнечный свет ложится на ухоженные, хоть и слегка растрепанные, длинные волосы, придавая им мягкий золотистый оттенок; и только на плечах, где волосы соприкасаются с белоснежной тканью халата, можно увидеть, что на самом деле слегка раскрученные локоны имеют приятный персиковый цвет. Протираю глаза и смотрю доктору в лицо. Явно мужские черты. Доктор расслаблено ухмыляется, словно его ни одна мирская проблема не касается, и спокойным, мягким, убаюкивающим тоном разговаривает со мной, что-то спрашивая, а когда я переспрашиваю по несколько раз, спокойно повторяет и терпеливо ждёт ответ. Он уже как минимум дважды повторял мне своё имя, и каждый раз я пропускал его мимо ушей. В голове ничего не задерживается дольше нескольких минут, и я уже не решаюсь ещё раз спросить, как мне к нему обращаться. Я просто не свожу глаз с бейджа, держащегося на белом халате. «Рафаэль Л. Лэнтис Психиатр-психотерапевт» Повертев ручку в руках, доктор что-то записывает, а затем поднимается из-за стола. Пара шагов — и он, выпрямив спину, уже возвышается надо мной, скрюченным в три погибели так, словно мне на плечи усадили восьмилетнего ребенка. Согнувшись, доктор Лэнтис смотрит мне прямиком в глаза. Я узнаю эти глаза. Глубокие, насыщенного алого цвета, с опасным огоньком, прячущимся под мягким светом солнца, и со своей кучкой пляшущих чёртиков. — Надеюсь, мы с вами найдём общий язык. И тогда я обязательно помогу вам, хорошо? Словно невзначай он самими лишь кончиками пальцев касается моей руки. И резко одергивает свою руку, словно прикоснулся не к человеческой коже, а к поверхности чайника, в котором только что вскипятили воду. И опять этот густой туман. Всё вокруг вновь потеряло свои очертания, и доктор потерялся где-то внутри всей этой неразберихи.***
Эта палата гораздо уютнее, надо признать. Но я никак не припомню, как сюда попал. Такое ощущение, что на тот момент, пока меня сюда вели, у меня не работало ни одно из пяти чувств. А шестое вообще не давало ни малейшего намёка на то, что существует. За не заколоченным решётками окном виднеется устланная брусчаткой дорожка и парочка яблонь. Мнимый клочок свободы, но за ним, если присмотреться, забор высотой с меня. Я смотрю на холодные белые стены палаты, а те пялятся на меня в ответ. Молчат, но непрерывно смотрят на меня, заставляя съёжиться и прикрыть руками глаза, лишь бы не встречаться с ними взглядом. Шарканье тапочек. Кто-то плетётся прямиком сюда, ко мне в палату. А ко мне ли? Смотрю на койку по правую сторону от меня. Простынь, скомканная аккурат под чьё-то тело, такая же скомканная подушка, на которой еле виднеется светлый волос — у меня определённо есть сосед. И эта мысль почему-то совсем не радует. Дверь с не очень-то и приятным звуком открывается и закрывается. Шарканье тапочек прекращается. Пришедший восторженно ахает, и, всё так же шаркая тапочками, подходит ко мне и, похоже, начинает рассматривать. Чужой взгляд окутывает мои плечи какой-то склизкой дрянью, отчего я дергаюсь, но взгляд не поднимаю, словно боюсь увидеть лицо того, кто так противно на меня пялится. — Какая принцесса. Эй, взгляни на меня. Какой знакомый голос. Мягкий и задорный, со звонкой ноткой смеха. Но, кажется, раньше он был громче. Этот голос звенел и отбивался эхом от стен, а сейчас он тихий и слегка хриплый, словно прокуренный. Да, точно прокуренный. Воздух в комнате аж наполнился легким запахом табачного дыма. Я открываю глаза, и первое, что вижу — длинные и выцветшие светло-голубые патлы. Они спадают на опущенные плечи и закрывают добрую половину лица своего хозяина. Но тот, похоже, и не возражает.Это ты?
От холодных серо-голубых глаз бросает в дрожь. Они замораживают все мои внутренности до такой степени, что я уже не могу вдохнуть смешанный с табачным дымом воздух вокруг. Парень смотрит на меня, не удосуживаясь даже разочек моргнуть, а затем расплывается в кроткой ухмылке. На бледных впалых щеках появляются небольшие ямочки.Это ты.
Негромкий смешок. Парень с любопытством рассматривает меня, склонив голову набок. А я смотрю на него. Внаглую рассматриваю везде, где только можно и нельзя, безнадёжно выискиваю знакомые черты и то и дело нахожу их. Бью себя кулаком по груди. Внутри застрял огромный и тяжёлый ком, давящий на сердце и легкие. Словно мои же чувства мне стали поперёк горла. — Каэль. — Я и не замечаю, как проговариваю уже позабытое имя вслух. — Каэль? Где? — Парень с недоумением оборачивается и взглядом ищет кого-то позади себя. Никого не отыскав, пожимает плечами и продолжает глазеть на меня. — Ты. — Я аккуратно касаюсь пальцем знакомого незнакомца. — Я? Нет. — Тот отмахивается рукой, а затем протягивает её мне в знак знакомства. — Я — Тринадцатый. Ну, знаешь, тринадцатая палата и все дела. Надеюсь, ты не шибко суеверный. Я пожимаю руку, ощущая её еле уловимое тепло. — Натаниэль. — Натаниэль. Натаниэль… — Тринадцатый растягивает имя, словно пытается расслышать каждый звук, словно пытается найти что-то, словно пытается распробовать его на вкус. — Слишком длинное. И скучное. — Парень смотрит на обшарпанный серый потолок. — Натаэль. Вот так сойдёт. Тринадцатый по-хозяйски усаживается на мою койку, закидывает ногу на ногу и спирается спиной на холодную стену. — Ну, рассказывай. — Он все с таким же любопытством смотрит на меня, непринужденно улыбаясь. — Нечего рассказывать. — Я отворачиваюсь и начинаю пялиться на прочную дверь с небольшим окошком. — Да ладно тебе, всегда есть что рассказать. Кто такой, откуда, как сюда попал. — Всё это скучно и ни капли не интересно. — А ты рассказывай. Я выслушаю. Я не издаю ни единого звука. В палате царит гробовая тишина, но, похоже, никто из нас нарушать её не намерен. Не хочу рассказывать. Не хочу вспоминать. — Ну и не надо. — Выдержав достаточно длинную паузу, Тринадцатый наконец подаёт голос. — А вот я бы тебе рассказал. Если бы помнил, конечно. — Ты не помнишь? — Я поворачиваю голову к своему собеседнику. — Прикинь. — Тринадцатый улыбается, закивав головой. — Напрочь всё забыл. Он говорит об этом так легко и непринужденно, словно ни капли не жалеет об утраченных воспоминаниях. Он просто взял и забыл. И даже не намеревается вспомнить. Спокойно живёт с огромной пропастью в голове вместо воспоминаний. В один момент захотелось разинуть рот и растрепать всё как на духу. Напомнить обо всём и сразу. Разболтать о том, кто он, кто я, что между нами было. Но в один миг словно что-то увесистое и большое бьёт меня по затылку, и я закрываю рот, не издав ни звука. Сглатываю подступивший ком и проглатываю все ненужные слова. — Что ты язык проглотил? — Тринадцатый тянется ко мне и кончиками пальцев касается моих губ. — Говори. Скажи хоть что-то. — Я не знаю, что говорить. — Да ладно! Мы же в сумасшедшем доме, расслабься и неси бред, как все больные! — Я не хочу. Тринадцатый морщит нос и закатывает глаза. — Ну ты и скучный. Тринадцатый перепрыгивает на свою койку и отворачивается к стене. А я не могу оторвать от него взгляд. Одергиваю себя, когда тянусь, чтобы коснуться его. Мне так хочется прикоснуться к его так сильно побледневшей коже, к выцветшим волосам цвета неба, ко все ещё тёплым рукам. И к этой странной повязке на его шее тоже очень сильно хочется прикоснуться, заглянуть, что под ней… И не увидеть след от верёвки. В животе какой-то странный дискомфорт. Словно ком с горла и груди опустился к желудку, ещё сильнее мешая нормально дышать. Хотя дышал ли я нормально до этого? Я не следил. Ну и к чёрту. За дверью начинается какая-то суматоха. Окошко открывается, и на меня пристально смотрят два глаза. Я отворачиваюсь к стене, последовав примеру Тринадцатого. Слышится скрип — окошко закрывается. Ну и к чёрту.К черту всё.
Хочется спать. Уснуть на добрых пару суток, а может, и недель. Просто взять и отключиться. И во сне же и умереть. Пусть я закрою уже глаза, перестану видеть эти стены, эти рожи — и уже не увижу, не открою глаза никогда. Этот мир спокойно продолжит своё существование и без меня, так зачем притворяться, что без меня что-то поменяется в худшую сторону?Пусть этот сумасбродный мир просто оставит меня в покое и движется дальше.