Почему я не могу просто отказаться?..
***
Я так и не смог взять себя в руки весь оставшийся день. Я видел в окне доктора Лэнтиса, который чистил ружьё и общался со своим заклятым коллегой, скорее всего, об охоте; видел и то, как он после обеда уехал в сторону леса; одинокая лампочка на потолке под вечер мигала похлеще любой гирлянды — а мне было просто чертовски наплевать. Я позволил дню проползти мимо, лишь бы не увидеть тот самый исход. Непреодолимая апатия захлестнула меня с головой, приковав к кровати, будто паралич. И, ко всему прочему, голову изнутри разъедало это знакомое чувство дежа вю. Я много раз прокручивал в голове всё, что помнил об этом сне, но он улетучился спустя пару часов бодрствования. Потом я пытался думать о других случаях, когда мне что-то бредилось или снилось наперёд. В общем-то, тщетно. Помню лишь сам факт того, что это происходило, но содержание подобных видений не осталось в голове от слова совсем, будто то и вправду были просто сны, просто более выпуклые и ощутимые, чем остальные. Наверное, моё состояние необратимо ухудшается.А потом мне не приснилось вообще ничего.
***
Я просыпаюсь с ощущением непривычной пустоты в своей черепной коробке. За ночь мозг словно очистился и перезагрузился, отчего всякие фоновые шумы и признаки явных неполадок ненадолго утихли. Я хватаюсь за голову и ощупываю её, немного даже побаиваясь, что её ночью кто-то просто украл, пусть и осознаю, что никому она, такая захламленная, и даром не сдалась. Но мы ведь в психбольнице, мало ли. — Ну что, нашей принцессе уже лучше? — Тринадцатый по обычаю первым встречает меня в новом дне, рассиживая на моей кровати. Судя по всему, он снова наблюдал за тем, как я сплю. Не знаю, что он в этом нашёл. — Угу. Знать бы ещё, с чего бы так. — Дык это, утром доктор заходил. Спрашивал, мол, что с тобой. Я и сказал, что ты вчера весь день бревном провалялся. А потом пришла медсестра и что-то тебе вколола. — И это всё произошло, пока я спал? — Я задираю рукав и нахожу вполне свежее посинение от укола — полное подтверждение слов Тринадцатого. — Ага. Ты даже не шевельнулся. — Вот оно как… — Вздыхаю. А я-то думал, что на поправку пошёл. Тринадцатый сползает с моей кровати и потягивается, словно кот. Мешковатая пижама на нём собирается складками, и кажется, что под ней нет абсолютно ничего — настолько тощее тело тонет в ней. Возможно, за последнее время парень ещё сильнее исхудал. Хотя ест, казалось бы, нормально. По крайней мере, ест всё, что кладут в тарелку. — Ты уже даже обед пропустил, — начинает Тринадцатый, а затем достаёт что-то из-под подушки, — но я обо всём позаботился. На. Он протягивает мне что-то, завёрнутое в платок. Я аккуратно развязываю свёрток, пытаясь не выронить содержимое. А внутри оказывается кусок хлеба. Мягкий даже, свежий. Только не пахнет ничем. Словно из одной только муки и воды наколоченный. — Хлеб? — Да ты посмотри, какой! Белый! — гордится своей добычей приятель. — Вкуснотища. Наверное, хоть как-то насытить желудок всё-таки стоит. Вряд ли этот кусок будет хоть как-то ощутим, ведь чувство голода уже давно у меня затерялось на фоне общей пустоты и бесчувственности. Я ломаю хлеб на куски поменьше, а затем один за другим закидываю их в рот и лениво пережёвываю. Тринадцатый не сводит с меня взгляда, следит вплоть до момента, пока всё не оказывается съедено. До меня не сразу доходит, что ещё он от меня хочет. И лишь спустя минуту осознания нехотя вкидываю: — Спасибо. Лыбится. Доволен как слон. — Слушай, а пойдём на улицу. — Тринадцатый даже не спрашивает, а сразу берёт под руку и тащит на выход. — Пока пускают. Ладно, от свежего воздуха я бы не отказался. Просто чтобы продлить это ощущение лёгкости в голове, что уже вот-вот готово бесследно рассосаться. Может, среди кучи психов я вольюсь в поток безалаберности их мыслей, и настроюсь на ту же беззаботную волну, с которой они коротают деньки в этом скворечнике. Хотя кому я лгу? У меня всегда получалось только за пару минут пересытиться этим балаганом и поскорее начать искать место потише. Погода сегодня почти что неплохая. На улице потепление, от снега не осталось и следа. При этом довольно сухо, ничего не капает на голову и не заставляет кукожиться от сырости. На небе тишь да благодать, только невесомые серые облака плывут куда-то без особой спешки. Выцветшие волосы Тринадцатого словно теряются среди этого серо-голубого полотна, а тучки будто просто минуют его голову стороной. Наверное, стоило бы повязать на его мизинец ниточку и всегда держаться за неё, чтобы не потерять его в природе, с которой он так органично сливается. Приятель срывается с места и запрыгивает на лавочку прямо с ногами — едва успевает занять её перед носом у кучки других зевак. Мне лишь остаётся надеяться, что он проворачивает такое не со всеми скамейками, что попадаются ему под руку, ведь эта мало того, что становится грязной, так ещё и покачивается от внезапного веса. Я сажусь на самый край, надеясь в случае чего соскочить с неё до того, как та развалится. Мы вместе молча смотрим на всю суматоху вокруг. У Тринадцатого впервые спустя столько времени есть силы и интерес наблюдать за этим броуновским движением. Я как могу пытаюсь составить ему в этом деле компанию. Но всё же надоедает мне слишком быстро. Пока он не видит, отворачиваю голову как можно больше в сторону. Мой взгляд падает на соседнюю лавочку. За ней как раз находится парочка деревьев, за которыми можно укрыться. А на самой лавочке сидят уже совсем знакомые личности. Александра с ярым интересом и неплохим таким аппетитом распечатывает красивую упаковку каких-то дорогих сладостей. Внутри лежат все как одна идеальные конфетки, покрытые белой глазурью и украшенные чем-то красным сверху. Девушка берёт из коробки сразу несколько штук и, распробовав, улыбается так довольно и счастливо. Но вскоре она всё же берёт себя в руки, вспоминает о том, что в первую очередь леди, и предлагает по конфетке своим спутникам. Рафаэль с улыбкой отмахивается, ведь, видимо, сам их и подарил, а Аврелий лишь без лишней вежливости отрезает: — Сладкое расслабляет дух и губит тело. Я вижу, как лицо Сандры грустнеет — видимо, это прозвучало для неё как упрёк. Но вскоре она закидывает в рот ещё немного лакомства, и снова беззаботно улыбается. Как дитя. Доктор Лэнтис смотрит на свою пассию с нескрываемым умилением, словно рядом с ней витает в облаках где-то далеко-далеко. Он даже неосознанно наматывает на палец свою же прядь, накручивая её то в одну, то в другую сторону. Да и в целом выглядит таким мягким и сладким, словно соткан из сахарной ваты с химической персиковой отдушкой. И от такого количества сладости в воздухе у кое-кого сводит зубы. — Как ваша вчерашняя охота? — начинает Аврелий, хотя бы пытаясь звучать непринуждённо. — Вполне неплохо. В основном всё по мелочи, но под конец мне попался большой такой кабан. — М-р Лэнтис наконец откладывает на второй план витание в эмпиреях и переключает внимание на коллегу. — Надеюсь, хоть не самка. Иначе с такими штрафами вам вся добыча будет немила. — Я в состоянии отличить самку от самца, знаете. И прекрасно осведомлён, когда кончается сезон охоты и на тех, и на других. — Он качает головой, скрещивая на груди руки. — Благодарю за заботу о моём финансовом состоянии. — Вы должны быть заинтересованы не ставить больше пятен на своей репутации законопослушного гражданина куда больше моего, — хмыкает де Вильфор в ответ. — Я вас прекрасно понял. И раз уж пошёл такой разговор… — Рафаэль оставляет свою даму сердца доедать конфеты в одиночестве, напоследок оставив лишь короткий поцелуй на бледной ладошке, после чего поднимается и берет коллегу под руку, намереваясь отвести продолжить разговор где-то в другом месте. — Мне одна птичка нашептала, в нашем лесу у вашего отца, господина де Вильфора, осталось несколько гектаров охотничьих угодий. Может, вы бы по старой дружбе… — Выкупить хотите? Не получится, — даже не дослушав до конца отрезает Аврелий. — Даже когда пришло время распродать всё, что только было, отец запретил трогать угодья. Сказал, что ещё в молодости пообещал их некому Люцию. На лице доктора Лэнтиса проступает очень странная смесь удивления и чего-то ещё. Мужчина вскидывает брови, но его замешательство наслаивается на стандартную улыбку, отчего кажется, что он словно бы и рад этой информации. — Люцию, говорите… — проговаривает он скорее сам себе, ещё раз переваривая услышанное. — Не думайте, что есть смысл его искать. Он так ни разу и не объявился. — Де Вильфор прячет руки за спину и отходит в сторону, на более допустимую для собеседников дистанцию. — Но обещание, увы, рушить нельзя. — Да-да, очень жаль, — резко соскальзывает с темы доктор. — Что ж, может быть, как-нибудь в будущем. Знаете, мне уже пора обратно. Надо разгрести всю работу за вчерашний день. — Рад, что вы всё-таки вспоминаете об ответственности. И они расходятся в разные концы лечебницы. Александра лишь проводит их взглядом, вертя головой то в одну сторону, то в другую, и неловко машет рукой на прощание. — Поверить не могу. На девочку засматриваешься, что ли? — звучит за спиной ехидный голос Тринадцатого, который, оказывается, всё это время втихую наблюдал за мной. — Это знакомая моя, — говорю я, а затем почему-то добавляю: — Давняя. — Мир тесен, — смеётся друг. — А дурка и подавно. Я киваю, всё ещё следя за Сандрой. Та наконец ловит на себе мой взгляд и приветливо машет рукой. — Пойдёшь перекинешься парой словечек? — Тринадцатый толкает меня прочь с лавочки. — А я пока к близнецам. Узнаю свежие новости. — Какие новости могут быть в… — А приятеля уже и след простыл. М-да. Я отряхиваю свитер после грязной лавки и пересаживаюсь на соседнюю, где Александра уже приготовила мне угретое местечко рядом с собой. — Хочешь конфетку, Натаниэль? — сразу же предлагает она, заранее доставая одну из коробки. — Не надо, ешь сама. — Они о-очень вкусные! — А она в ответ лишь подносит сладость ближе к моему рту. В нос ударяет запах белого шоколада и вишни. — Ты такие никогда не пробовал! Я нехотя поддаюсь на уговаривания и позволяю впихнуть конфету мне в рот. Глазурь сразу же начинает таять на языке, и мои уже отвыкшие от любых вкусов рецепторы оказываются в ловушке. Вишнёвая начинка внутри лишена любой кислинки, а шоколад делает её ещё слаще, вплоть до ощущения, что сейчас расплавятся все зубы. Я поскорее всё проглатываю, чтобы хоть немного прийти в себя. — Очень вкусно. Но больше не надо. Сандра сверкает столь лучезарной улыбкой и продолжает уплетать это сладкое нечто. Я не решаюсь прервать её трапезу — в лечебнице сладости появляются слишком редко, чтобы не проявлять к ним уважение. Наверное, это её любимые конфеты, по которым она успела соскучиться, а потому и наедается ими, словно в последний раз в жизни. Если так подумать, то у этих конфет вкус свободы. Я лишь слежу за тем, как она понемногу доедает остатки. Её пальцы бледнее даже этой глазури, да ещё и настолько холодные, что та в них даже не тает. А на запястьях, почти прикрытых кружевами на рукавах, мелькают заметные багровые отметины. Очень знакомые. Такие бывают, когда тебя привязывают к кровати, чтобы никуда не сбежал и не навредил ни себе, ни другим. Обычно за день они сходят, но, видимо, на такой тонкой бумажной коже будут держаться дольше положенного. — Где ты вчера была? — задаю бестактный вопрос, но лишь потому, что действительно нуждаюсь в ответе. — Ох, ну… — Александра тут же немного убавляет пыл и рефлекторно потирает кисти рук. Значит, моя догадка верна. — Мне вчера поплохело немножко. Не знаю, почему так. — С кем не бывает, — отвожу взгляд. — В конце концов, раз мы всё ещё в больнице, то и не все наши симптомы ещё вылечены. — Наверное… Ох, я никогда не задерживалась здесь так надолго, — вздыхает она. — Ты ведь здесь всего неделю от силы. — Я здесь обычно лишь по пару дней бываю, — объясняет Сандра, — а потом мне становится лучше, и мы уезжаем. А сейчас Рафаэль говорит, что придётся задержаться, и доктор тоже… Может, что-то пошло не так? — Всякое может быть… — вздыхаю. — Сильно домой хочешь? — Спрашиваешь ещё! Дома ведь так хорошо и уютно. — Она обнимает себя за плечи. — Он говорит, что здесь я в безопасности, но мне страшно… Я смотрю на кислую мину девушки и глубоко задумываюсь. Где-то внутри словно отголоском ощущается лесная сырость, мороз и что-то пугающее и колючее. Я пытаюсь заглушить это чувство громким вздохом, но лишь сильнее загоняю себя в пучину каких-то странных воспоминаний и мыслей. И тут в голову гадкой сколопендрой прокрадывается просто ужасная и безумная идея. Игнорировать её с каждой минутой всё сложнее, ведь всё больше ребром встаёт вопрос о том, сбудется ли то, что я видел, если не попытаюсь…Всё-таки ошибки надо исправлять.
— Слушай, мы тут сбегать намерились… — начинаю я. — Если хочешь, можешь пойти с нами. Найдёшь дорогу до дома, а там уже как хочешь. — Сбегать? — Александра смотрит на меня так взволнованно, округляя свои большие красные глаза. — Это же рискованно. Почему вы не хотите остаться? — Так надо. — Боюсь признаться, что у меня нет ни одной внятной причины. — Иначе здесь застрянем на всю жизнь, Сандра. — Вот как… Я не знаю, верит она мне или нет. И чувствую, что, скорее всего, она не сможет воспринять это всерьёз до конца. Но, может, в ней проснётся какой-то дух авантюризма, который толкнёт её навстречу приключениям. Может, это способ как-то выжить. — Ты не обязана соглашаться. Просто знай. Только не говори никому. — Я… Я подумаю, — несмело отвечает Александра. — Вот и договорились, — поднимаюсь. — Думай. Пытаюсь уйти как можно скорее, чтобы не успеть начать жалеть о том, что вообще позволил себе ляпнуть подобное. Уверен, чем больше буду об этом думать, тем больше буду убеждаться, что нужно было держать рот на замке. Возможно, я наломал тех ещё дров. Возможно, теперь мы не сбежим вообще. Но у меня в любом случае нет совести. Поэтому мне не будет жалко, что бы ни случилось. А Тринадцатый всё ещё чешет языки с близнецами, и зазывает меня присоединиться. Я мотаю головой и жестом показываю, что не пойду к ним, но мой отказ полностью игнорируется. Все трое подходят ближе и окружают меня, полностью закрывая мне холодное зимнее солнце. — Ну что, когда выдвигаемся? — тут же начинает Кето. — Давно уже надо было делать ноги с этой дыры, — продолжает Котэ. Я вопросительно смотрю на Тринадцатого. Тот отводит взгляд и всячески пытается казаться невозмутимым, но все равно выглядит как провинившийся ребёнок перед мамой. Ещё и пальцы так неловко перебирает. — Ты что, всё им растрепал? — спрашиваю. — Ну, мы себе болтали о том о сём, и слово за слово… — оправдывается друг. — Дурак. — Мы поможем! — тут же вступается один близнец. — Но вы возьмёте нас с собой! — добавляет другой. Я окидываю взглядом всю троицу. Если бы знал, что всё обернётся так, то не выпустил бы Тринадцатого из палаты в принципе. Эти двое на его слишком дурно влияют, а вместе у этого тандема едва наскребается хоть какая-то доля здравого рассудка. Бежать куда-нибудь в такой компании — ещё более быстрый суицид. Да и разве они не должны сдать нас с потрохами раньше, чем мы куда-либо доберёмся? — Если такая орава пациентов куда-то рыпнется, то кто-то точно да заметит, — констатирую я. — Да и чем вы помогать собрались? Поддерживать дух полного хаоса? — Мы уже всё спланировали. Слушай и наматывай на ус. — Кето усаживает меня на лавочку, с силой надавив на плечи. — Мы угоним тачку и на ней уедем в город! Я молча жду продолжения их безумного плана. А близнецы смотрят на меня по-геройски и торжественно, ожидая, когда же я его оценю. О том, где эту машину взять, как мы на ней поедем, и кто нас вообще пустит, они, конечно же, не подумали. Главное, что план каким-то образом родили, и Тринадцатого уже заставили поверить в то, что он рабочий. — Ну, как только нам на голову тачка свалится, тогда и поедем. — Я лишь качаю головой. — Мы у доктора Лэнтиса возьмём! — Совсем уже с катушек слетели. Но противостоять их напору я не могу. Тринадцатый смотрит на них так воодушевлённо, что я его уже за уши не оттащу от этой авантюры. Остаётся только поддаться этой волне и наблюдать, на каком этапе всё завалится к чертям. — Ладно, бес с вами.***
Люди склонны обращаться к высшим силам, когда находятся на распутье. Вот так и я сейчас опять сижу в каплице, у ног изношенной временем статуи. Тесное полуразваленное строение сейчас ощущается более святым, чем огромный собор с шпилями и витражами. В такие моменты понимаешь, что на самом деле для молитвы не нужны иконы, а для исповеди не нужен по-особенному одетый и обученный дядька. Нужно просто спокойствие и тишина. Чтобы собраться с мыслями и понять, что единственный, кто слышит твои мольбы — ты сам. Фигура ангела покрыта снегом, который сюда замело северным ветром и который так и не растаял, ведь тень от остатков обвалившейся крыши не даёт сюда добраться солнцу. Каменная леди словно побелела, стала чище — наверное, ей нравится её новое украшение. Но она стоит все в той же позе и не двигается, не позволяя переменам коснуться её и оттого лишь сильнее поддаваясь коррозии. Всё ещё молится и не замечает ничего вокруг. И будет делать это вечно, пока время не разрушит её и её пьедестал до последнего камушка. Хотел бы я услышать от неё хоть какие-то слова поддержки сейчас. Но если бы она могла говорить, то, наверное, сказала бы, что божественное искусство лишь задаёт вопросы, а я хочу от неё ответов — ещё и на такие приземлённые вещи. Наверное, я не был бы для неё подходящим собеседником. Она такая хрупкая и затерянная во времени, что ей нужен лишь кто-то, кто вытащит её из развалин этой молельной клетки и унесёт далеко-далеко. А я лишь могу сидеть у её ног, как потерянный птенец. Краду её бесконечное время, ведь не знаю, увижу ли ещё раз. Никто не даст мне ответы на вопросы. И моя хронически неупорядоченная голова никогда не сложит дважды два. Я уже не отличаю выдумку от реальности и давно забыл, где пролегает между ними граница. Каждый раз каким-то образом попадаю в ловушку грёз и даже не понимаю, когда это случается. А потом открываю глаза. В родных стенах, запирающих мою бурную фантазию. И понимаю, что ничего не было. Где же тогда гарантии, что это не повторится снова?Повторится.
Повторится.