Девушка, которая любила восходы

Пеймон дожидался Пуру, сидя в нише на стене. Когда-то, ещё в те славные времена, когда Бездна не была такой мрачной, в этой нише устанавливали огромные кадки с вьюнами. Они оплетали кадку, нишу, ползли по стенам, как большое зелёное Нечто, желающее вырваться из своей скромной обители и захватить весь замок, укрыть его зелёным покрывалом. Пеймон не застал этого, и лёгкое воспоминание о зелёном гиганте досталось ему от отца. Ведь Пеймон появился на свет совершенно в другом мире. Там всегда был свет, там не было пепла. Матушка, с такими яркими глазами, звала на обед. И в доме пахло сладко. Пеймон скучал по ней. Матушка. Высокая и худая, словно виноградная лоза. Он скучал по их маленькому дому. Аромат дерева, смолы, сладкий аромат цветов, которые матушка ставила в большой банке на край огромного обеденного стола. Тонкие стебли качались на лёгком сквозняке, роняли лепестки прежде пышные пионы. Он помнит, как мутнел взгляд ясных глаз, как, прежде прекрасная, женщина старела слишком стремительно. — Наказание… Это мой крест… «Все дни ты будешь ползать на брюхе и есть земную пыль… Из пыли взят, в пыль и вернёшься». Раз за разом она повторяла одно и то же: «Дракон сброшен на землю… О горе земле и морю. Сам Дьявол сошёл на землю, и он силён в гневе…». Пеймону становилось неуютно и дурно. А матушка менялась. Их маленький домик становился похож на какую-то страшную церковь с огромным распятием на стене. Религиозные брошюры. Святые книги. Пеймона воротило только об одной мысли о том, что его заставят возносить хвалу незримому Творцу, молить о спасении от лап Дракона. Матушка так делала. Изгибалась, точно у нее нет позвоночника, мутный взгляд шарил по потолку, губы кривились, и она выла нараспев, тявкала, моля прощения за то, что не сделала. Она била Пеймона по щекам, хлёстко, как мокрой плёткой. И он ненавидел её, ненавидел мир, который становился иллюзорным. Дрожал, как мыльный пузырь, и был готов лопнуть и увлечь всё в такую страшную Бездну, разинутую пасть Дракона. А потом всё проходило. Словно кто-то выключал нескончаемый дождь. Все эти религиозные атрибуты покрывались слоем пыли и забывались. Матушка снова становилась ласковой. Холодными пальцами касалась ссадин на скулах, целовала пересохшими губами и одним только взглядом молила о прощении. — Матушка, когда отец вернётся? — Пеймон день за днем спрашивал её, надеясь, что именно отец спасёт его от очередного приступа матери. Даст матушке крепкую затрещину и выбьет из её головы всю её веру. — Нет, нет, нет… — глаза матушки всегда становились влажными, пальцы кривились в судороге, впиваясь в щёки ногтями, — никогда. И снова всё по замкнутому кругу… Банка с цветами, визгливые молитвы и удары по щекам, безумный взгляд. И снова полоса затишья. Врачи говорили о каком-то расстройстве на фоне эмоциональных всплесков. Психоз… Пережитый давным-давно стресс мутил рассудок прекрасной женщины. Болезнь… мерзким червём она сидела в душе матушке и ела её изнутри, заставляя стареть слишком рано. Тлели жизненные силы, мерк взгляд сапфировых глаз. И Пеймон был бессилен. Он так хотел помочь ей. Но он не знал как. А потом её не стало. Холодным утром, когда за окном плясали первые снежинки, в сердце Пеймона погасили маленькую лампочку, и цвета в мире потускнели. Сколько ему было тогда? Пеймон всегда старался вспомнить точную дату, назвать цифру, но всё воспоминание плыло. Кажется, девять? А может и все тринадцать? Да. Странные люди, серые стены, побелка, летящая с потолка, если громко хлопнуть дверью, и полосатый набор постельного белья, на котором он спал год, а может три, пока в дверях его маленькой комнаты не появился Отец. Его маленький спасительный свет, который дрожал и грозился погаснуть в любой момент. И опять странный разговор о Драконе, Творце… Бездна. Серая, страшная… Она стала другой страницей в жизни. Восемьдесят три года не видеть привычных восходов и закатов, ярких пионов в банке. Стать таким, как и все. Быть чёрным внутри. — Как рука? — Набериус, противная чёрная ворона, склонился так низко к уху парня, что его подкинуло вверх, выдирая из омута воспоминаний, которые вмиг погасли и исчезли. Спрятались в маленькой нише его сознания, укрытые от чужих глаз. — Переживу, — отозвался Пеймон тихим шёпотом. Отчего-то он не переваривал старого советника. — Ну и славно. Господин уже дал тебе назначение? — Набериус выпрямился, поглядывая на Пеймона сверху вниз, что подчёркивало его превосходство. — Разумеется. — Но ты знаешь, что в твоём распоряжении собственность господина, которую ты должен оберегать, как зеницу ока. Один волос с её головы … — Если она снова полезет в псарню, я скормлю её гаки и буду прав, — Пеймон оборвал маркиза на полуслове и хищно улыбнулся. — Вы же сами мечтаете так поступить? — Нет, — Набериус прищурился и, видимо о чём-то задумавшись, развернулся, поднимая чёрную накидку на руку. — Слишком просто. Я бы её отдал изголодавшимся инкубам, — Набериус раздражённо фыркнул. Последний раз взглянув на Пеймона, маркиз высоко задрал голову, продолжив свой путь по коридору. Он не видел или просто не принял во внимание, как Пеймон закипал от злости, уже зная, на кого он натравит гончих и инкубов с сукубами, и это точно не Пура. Её Пеймон сбережёт.