Неопубликованная повесть Белкина

10. С этой знаменательной беседы миновало три месяца. Со стороны нельзя было не заметить, что Анна Павловна отличает Гаранина. За неимением других важных новостей, сие обстоятельство вызвало в губернской публике живейший интерес, пожалуй даже и ажитацию. Злые языки заострились, придирчивые взгляды местных стражей морали сосредоточились на них со всею беспощадной внимательностью. Возмутительным находили, что на каждом бале баронесса танцевала с Гараниным по два танца подряд, отказывая другим кавалерам. Кроме того, они бесстыдно уединялись от общества и обсуждали что-то вдвоем, выглядя при этом весьма довольными друг другом и очевидно не нуждаясь более ни в ком. О, сколько прогуливающихся навостряло уши, будто бы невзначай фланируя мимо них! Сколько заинтересованных подходило принять участие в беседе! Жалкими трофеями этих хитроумных маневров были, однако, лишь недоумение и разочарование. Одному любопытствующему приходилось выдерживать долгие рассуждения о разнице между наядою и нереидою, а другому — о некоем простом продукте Адама Смита, и отчего оброк предпочтительнее барщины. При этом сама небывалая открытость их дружбы и та горячность, с которой Анна Павловна при любом удобном случае нахваливала штаб-ротмистра, обезоруживали сплетников. Не было запаха тайны, запретности; баронесса так определенно предпочитала общество Гаранина остальным, что не представлялось никакой возможности узреть в этом роман. Доходило до комичного. Наша пара, как всегда, скандальным образом уединилась в углу гостиной. Разговор их сделался чересчур оживлен, похож на спор и привлек всеобщее внимание. Дошло до того, что Гаранин начал писать что-то на салфетке, а его собеседница — читать написанное и с горячностью возражать. Сплетники воодушевились было: как же, любовная драма, да еще и доверенная бумаге! Когда же те клочки, опрометчиво оставленные спорщиками, были тщательно подобраны и внимательнейшим образом изучены, удивление не имело предела. Какие-то странные рисунки вроде чертежей, и только! Подозревали уже тайный шифр, однако все сомнения развеял губернатор, который, оказывается, не так уж крепко дремал поблизости от пресловутого разговора. Он и просветил любопытных о предмете жарких словопрений: то был некий необыкновенный мост, какой Анна Павловна будто бы видела в Германии своими глазами. Штаб-ротмистр уверял ее, что мост такой стоять никак не может, и доказывал это рисунками и расчетами на салфетке. Анна же Павловна возражала ему, что видела точно и ничего не путает. Каково же было разочарование сплетников! Напряжение в свете, вызванное воображаемым романом, все возрастало. Рано или поздно должна была настать минута, когда всесильная губернаторша призовет к ответу предполагаемых любовников. — Анна Павловна, ты опять мне пенять станешь, что я к тебе пристаю со сватовством. Однако же мы родня, и разговоров вкруг тебя терпеть мне более невозможно. Скажи на милость, что у тебя с Михал Петровичем? — Уверяю вас, с любезным вам Михал Петровичем все хорошо, я вовсе его не обижаю, — пыталась отшутиться баронесса, но не тут то было. Уж коли Амалия Карловна бралась за дело — не отпустит, хоть умри. — Он, конечно, изувечен, да что с того? С лица воду не пить, а фамилия у него одна из лучших, богат, знатен. Ты всякий день с ним время проводишь, чай не неволит никто — чего ж тебе еще? — Милая, дорогая моя Амалия Карловна… Я уж говорила вам, не знаю, как еще сказать — я не намерена выходить замуж вовсе, любви я не желаю, и Михаил Петрович лишь оказывает мне честь своею преданной дружбой, ограждая меня по моей же просьбе от чересчур ретивых охотников за приданым и губернских ловеласов разного толка. — Это уж что-то новое, голубушка, не знаю, как и назвать. В мое время таких дел не было; коль друг дружке подходили, так уж и женились. Что это за фантазия — с мужчиною дружить? Ты-то с ним, может, и дружишь, а он с тобою? — допытывалась недоверчиво ее наперсница, сердясь неизвестно на что. Не добившись ничего путного от Анны Павловны, губернаторша употребила все свое красноречие также и на бедного штаб-ротмистра. — Ваше сиятельство, объясни ты мне, голубчик, что за отношения такие у тебя с Анной Павловной. Она мне не чужая, притом вдова, я в ней принимаю участие. Помолвлены вы иль как? — Анна Павловна почтила меня своею дружбой. Под дружбой я дружбу и разумею, — поспешно присовокупил Гаранин, чтобы предварить дальнейшие расспросы. И, помолчав, добавил для верности: — Никаких матримониальных планов на нее я не делаю. — Ну и дурак! — бухнула в сердцах губернаторша. — Что вы за молодежь такая, что еще за дружба! Вот Иван Гаврилыч в свое время взял меня просто штурмом! Штурмом! — И ее маленький пухлый кулачок так ударил по столику, что подскочила сахарница. Вообразить себе, что тишайший Иван Гаврилович что-либо или, пуще того, кого-либо берет штурмом, было решительно невозможно. Но Амалия Карловна разорялась еще долго, употребляя все больше такие воинственные слова как штурм, приступ или вовсе атака, что носило уж и совсем комичный характер. Однако Гаранину было не до смеха. — Ведь любишь ее, знаю, не можешь не любить! Молчи! Он и не думал ничего говорить, но выдавил через силу: — Мои собственные чувства здесь не имеют никакого значения… — Это для меня, сударь мой, чересчур умно. А мой тебе совет — ступай к ней и объяснись, нынче же. А то пока ты дружишь, явится какой-нибудь ловелас, да и уведет ее! Слова губернаторши возымели действие. Гаранин и сам уж думал о том, что продолжать эту агонию ему стало невозможно. Но слишком хорошо предвидел он последствия. Она откажет ему, это ясно. По доброте душевной она попытается сделать объяснение как бы необидным — но что может выйти из этого? Обоюдная неловкость, и только. Натужные разговоры не про то, вымученные встречи, неискренняя радость… Открывшись, он рисковал потерять ее навсегда, а он завел уж эту сладкую мучительную привычку ежедневно видеться с ней, свободно бывать у нее. Все это придется оставить, и как жить тогда? Попрошу о переводе, решил он. Обрубить раз и навсегда, так даже лучше. Однако все обернулось вовсе не так, как он ожидал. 11. Благотворительный бал в пользу сирот едва начался. Штаб-ротмистр, в приподнятом настроении, облаченный в парадный мундир, шел мимо ливрейных лакеев в залу, откуда слышались уж звуки полонеза. Войдя, стал он привычно искать глазами Анну Павловну и тут же нашел, в компании Амалии Карловны и незнакомца, разряженного в пух и прах. Поздоровавшись, был он представлен этой новой персоне, коей оказался черноусый венгерский вельможа со сложной фамилией. Князь Э. следовал через N-скую губернию в Петербург из Вены, по какой-то мудреной дипломатической надобности. Сам он намекал и на неофициальную миссию свою, да только так тонко, что не представлялось никакой возможности поймать его на слове и узнать хоть какие-нибудь подробности. Князь был нестар, красавец собою и такой франт, что разговоров об нем да образчиков его стиля хватило нашему губернскому обществу на долгие годы. Его самого уж и след простыл, а иные жены все приводили его в пример, желая упрекнуть своих мужей в неряшливости и пренебрежении модою. Заезжий иностранец мгновенно очаровал обеих дам и тут же увлек Анну Павловну на полонез, за которым последовал как раз вошедший в моду вальс. Мазурка и котильон остались за Михаилом Петровичем, но во время танцев говорила она только о князе и только в превосходных тонах. Князь собирался отправиться в Петербург, чуть только отдохнув, однако же застрял на целый месяц. Общее мнение на этот счет было единодушно: виной тому стали кое-чьи прекрасные глаза. Но самое главное — он мгновенно сделался душою общества, ибо был невероятно скор на язык, необидно остроумен и знал превеликое множество историй и анекдотов из жизни всех европейских дворов. При нем будто воздух Европы врывался в гостиные, вокруг него шли интересные беседы, просвещал он местное общество обо всех новинках моды, о свежайших романах, великолепно танцевал, имел недурной баритон и блеском своей персоны затмевал все вокруг. Стоило ли удивляться, что его и баронессу, эти два ярких светила, стремительно несло навстречу друг другу неумолимым потоком светской жизни? Они встретились и, разумеется, понравились один другому, иначе и быть не могло. Баронесса несколько раз пыталась свести обоих, столь разных своих поклонников. Сперва вовлекала она графа в разговоры, желая как бы похвалиться им перед иностранцем, показать ему, что и в наших краях встречаются превосходные манеры и блеск учености. Но Михаил Петрович словно бы нарочно делался в такие минуты скучен и односложно отвечал что-то совсем уж военное. Анна Павловна чувствовала себя раздосадованной и в конце концов прекратила эти попытки. В защиту штаб-ротмистра следует сказать, что есть люди, которые расцветают, будто цветы, на особенной только почве. Могут они быть умны и даже остроумны с одним только собеседником, сосредоточившись лишь на нем. Им потребны обстоятельства привычные, чтобы проявить себя. К таким натурам принадлежал и Гаранин. В большой и шумной компании, особенно посреди людей ему новых, малознакомых, он не то чтобы тушевался, а предпочитал отходить в сторону, уступая место более говорливым собеседникам. Пикироваться же и соревноваться в остроумии, с тем чтобы привлечь внимание дамы, он не умел, да и не желал вовсе. Князь же, напротив, словно бы питался каждым взглядом, каждым словом в свою сторону и отличался умением весьма ловко вести общую беседу, к вящей радости губернских дам. В его присутствии каждый думал: ах, уж коли ко мне обращается столь блистательная европейская персона, видно, не последний и я человек! Все приободрилось, подтянулось, задышало и пошло в пляс. А наш штаб-ротмистр все откладывал объяснение, должное решить судьбу его. Наконец он назначил себе срок на последний в сезоне бал — радость еще раз держать ее в своих объятиях он не мог упустить, на это не хватало его душевных сил. Однако, на бале венгерский князь снова всецело завладел вниманием Анны Павловны, так что было к ней не подступиться: то кружил ее в вальсе, то укутывал галантно шалью, шепча что-то на ушко, — и она смеялась! Смеялась! Запыхавшись после мазурки, поглядела она счастливыми глазами на своего верного друга и призналась: — Князь — это просто какой-то бриллиант! Мне в жизни не было так весело! — Уж не влюблены ли вы в него? — улыбаясь помертвелыми губами, осведомился штаб-ротмистр. Права ревновать он не имел, только кто ж в силах думать о таких вещах, когда на глазах рушится вся жизнь, все хрупкое счастье? И она, эта несносно прямолинейная женщина, серьезно задумалась на минуту и отвечала рассеянно: — Вы полагаете? — невольно усугубив его страдания тысячекратно. Итак, все было ясно и без слов. Граф едва дождался конца бала, чтобы не возбуждать еще более злорадство недоброжелателей, и откланялся, стараясь выглядеть не мрачнее обыкновенного. Смотреть на нее было одновременно мучительно больно и сладостно. Коль скоро она счастлива, размышлял он дорогою, надо отойти и не мешать ее заслуженному счастию. Он терзался и корил себя за те пустые надежды, которым позволил взрасти вопреки здравому смыслу. Как могло случиться иначе? Она молода, красива — и вот явился достойный ее кавалер… А он — что ж, он будет продолжать жить, как жил до нее. Анна Павловна, возбужденная и веселая после бала, явилась к себе под утро. Проходя через лакейскую, увидела она, как отскочили друг от друга денщик Гаранина и горничная ее, Марфуша, что вели меж собой какую-то оживленную беседу. — У тебя что же, с ним… любовь? — не найдя другого слова, вопросила Анна Павловна, пока горничная расчесывала ее перед сном. — Известно, барыня… конхвекты подарили. Ленту вот… — томно ответила девушка и показала красную ленту в косе. Баронесса почувствовала себя обязанной сделать внушение. — Только ты же смотри, Марфуша… — начала она осторожно, не зная, как подойти к главному. — Нешто ж я не понимаю, барыня, — успокоила ее догадливая горничная. — Мы себя завсегда блюдем. 12. Весь свет с жадным любопытством пытался увидеть меж троими любовную драму, однако невозмутимость Гаранина не давала к тому повода. Самые злые языки заключили, что ему дали отставку, предпочтя князя, да на том и исчерпали свое воображение. Гаранин же, с того последнего бала перестал бывать у баронессы, отписываясь занятостью по службе. Как видим, он уступил поле боя сопернику, даже не предприняв попытки побороться, — как не по-гусарски! Анна Павловна заметила его отсутствие почти сразу же и впала по этому случаю в прискорбную меланхолию. Поминутно приходил он ей на ум — то хотелось ей слышать его мнение о новых стихах модного поэта, то обсудить с ним свои мечты о льняной фабрике… но самое главное — его постоянного присутствия рядом, сообщавшего всей жизни ее такую теплоту, надежность, спокойствие, — вот чего не хватало ей! Поначалу верила она в его занятость и терпеливо ждала. Затем уж догадалась, что он, видно, дуется, и принялась вспоминать, какая могла быть тому причина. Не найдя в себе ничего существенного, затронула она вопрос этот при Амалии Карловне: — Ума не приложу, отчего пропал штаб-ротмистр, совсем не показывается у меня. Чем могла я обидеть его? Та поглядела на нее, как на несмышленое дитя. — Так ты уж реши, матушка, кто тебе нужен, тот ли, этот ли… А то доперебираешься — и вертопрах улетит, поминай как звали, и достойного-то человека от себя оттолкнешь. Как видно, лоск европейской персоны в глазах губернаторши со временем несколько потускнел. Сие мимолетное замечание открыло для баронессы неожиданный вид всего дела. Возможно ли, чтоб Гаранин… ревновал?! Да она же столько раз пыталась вовлечь его в общество князя, давала этому несносному человеку возможность проявить себя, показать остроту ума, и ученость, и манеры! Как вдруг некстати припомнилось ей происшествие в Италии: бродячие комедианты принуждали исхудавшего ручного льва прыгать через обруч на потеху толпе на рыночной площади… И она устыдилась своей суетности, своего тщеславия. Ей стало ясно, что собиралась она угостить заезжего князя экзотическим блюдом — образованным гусарским офицером, да только Михаил Петрович не стал прыгать через обруч. Припомнила баронесса и их последний разговор — он спросил, уж не влюблена ли она, и она задумалась! Ах, она и вправду задумалась: не любовь ли это пьянящее чувство веселья и легкости — будто после бокала шампанского — что охватывало ее в присутствии князя? Не любовь ли — это веселое, радостное, праздничное оживление всех чувств? И тут она догадалась: Гаранин решил, что не станет мешать им, — с его-то благородством, с его тактом! Это не была ревность того пошлого толка, которую вообразила себе бедная простая душа Амалия Карловна. Ведь граф вовсе не влюблен в нее. Анна Павловна придирчиво вспомнила все знаки внимания, все поведение его по отношению к ней — и могла приписать ему безупречную вежливость, сочувствие, дружеское расположение… но ни капли любовного волнения, ни малейших признаков нежных чувств… всегда абсолютная сдержанность и внешняя холодность. Даже ее лицо — на него одного оно не оказывало никакого воздействия! Ей стало досадно, хотя она помнила, что как раз это обстоятельство и привлекло ее к нему, заставило открыться, довериться. Сама она вовсе не была влюблена в него, о нет, нисколько! А только отчего-то ей сделалось обидно, что он в нее не влюблен. Отчего-то вдруг, ни с того ни с сего, стало ей непременно нужно, чтоб он был в нее влюблен. Зачем, к чему — кто знает душу женщины? Мы не беремся приоткрывать завесы над сиими тайнами мироздания. Потом ей пришло на ум, что он мог иметь какой-нибудь тайный роман, вовсе не посвящая ее в свои обстоятельства. Пристрастно поглядела она на него и с этой стороны. Припомнила, как заметил он, что голос старшей Кутецкой недурен… Нет, не то, не то! Вообразила себе пышную, дородную купчиху Агееву… Не может быть! Как вышло так, что она, все время находясь рядом с ним и посвятив его во все свои переживания, так мало знает о его чувствах, его частной жизни? Затем она даже озлилась — выходило, что она бегает за ним, пишет ему, зазывает к себе, а их сиятельство на то и глаз не кажет! Она прекратила письма, но уже через несколько дней впала в такую тоску, что даже ежедневные визиты австрийского вельможи не могли разогнать ее. Одним вечером она даже решилась исподволь узнать о нем у своей Марфуши, дружной с денщиком графа: — А что, Марфуша, не знаешь, граф Михаил Петрович… здоров ли? — Михаил-то Петрович? Все пьют с офицерами. Каженный день в карты играют да пьют. — Подумать только… А что, и дамы у них там… бывают? — Да рази ж это дамы? — изумилась девушка. На это Анна Павловна велела прекратить болтать глупости и подать чаю.