Неопубликованная повесть Белкина

15. Ныне же, любезный мой читатель, потребно нам сызнова воротиться в день вчерашний, тот самый роковой день, в который затеяна была дуэль, имевшая столь значительные последствия. Итак, когда Гаранин еще только собирался пойти к приятелю своему на игру в вист, Анну Павловну как раз посетил венгерский князь Э., о коем сплетничал Грамов. Дипломатическая персона явилась в невероятном блеске. Дивный лазоревый длиннополый сюртук и в Париже произвел бы впечатление сильнейшее, о его панталонах сложить можно было поэму, а описать его галстук, прихотливо завязанный под накрахмаленным воротником, подпиравшим мужественный подбородок… ах, этого не в силах даже моя лира! Баронесса была рассеянна и на его изящнейшие комплименты отвечала невпопад. Князь приписал это смущение своей неотразимости, и, кажется, напрасно. Во всяком случае, когда он с непринужденной грацией опустился на одно колено и сложил к ее ногам свое сердце и гордое имя древнего рода, красавица сперва выглядела озадаченной, а затем решительно отказала. О, она прибавила все положенные утешения, говоря, что не собирается менять вдовье свое положение, что блеск европейских столиц вовсе не для нее, что в Петербурге найдет он несметное число прекраснейших девиц на выданье, гораздо более достойных такой высокой чести, и прочее, что обыкновенно говорят дамы, когда им наплевать на наши поруганные чувства. Князь был весьма удивлен и не смог, увы, скрыть своего удивления. Казалось ему, что дело это шло вполне гладко. Он уж совсем было собрался осчастливить собою Анну Павловну и теперь выглядел изрядно разочарованным. То ли оттого, что жил он широко, но давно уже в долг, и намеревался поправить дела свои с помощью богатой вдовы, то ли потому, что лелеял мысль появиться на венском балу с такою красавицей, — но с женитьбою на ней он совсем уж смирился — и тут, право, такой афронт! С обидою известил он ее, что сердце его отныне разбито навеки, — притом вполне искренне, верил, верил сам себе, когда говорил это! После прибавил уж веселее, что оставляет за собою право вечно иметь образ ее в душе, вечно надеяться, что она все же полюбит его когда-нибудь… Засим они распрощались, и он удалился из ее дома, из ее города и из ее жизни навсегда, оставив после себя лишь аромат модных в этом сезоне французских духов. Когда князь вышел, она на миг вообразила себя под руку с ним, входящей в громадную залу, с сотней скользящих по паркету пар… представила музыку, свет хрустальных люстр, светские разговоры, чей-то смех… и отбросила эту картину без всякого сожаления. А на следующий вечер явился к ней поручик Олецкий с ужасным известием. 16. Выпроводив несносного поручика, который только мешался под ногами, они вдвоем с денщиком протерли раненого уксусом, обложили льдом, нанесли мазь, что оставил доктор. И только тогда позволила она себе вздохнуть, опустившись в кресло у его кровати. Денщик мялся рядом и сокрушенно жаловался: — Ить всю войну прошли, только сабелькой разок и угостили, а таперича, эх-х-х… И кто, кто? Поручик, чтоб его… Это что ж такое, от своих-то и претерпеть, это что ж деется, а? Да что ж я матушке его теперь скажу… — Трофим, ступай, поспи, а я пока посижу с ним. Ступай-ступай, я разбужу, коли что. Она только теперь осознала, что может потерять его, потерять навсегда. Ужас и отчаяние охватили ее, когда все, от нее зависящее, было сделано, и ныне следовало уповать лишь на Бога и железное здоровье молодого человека. Как мелки показались ей все обиды, как нелепы все недоразумения последних дней, что оттолкнули их друг от друга! Как досадовала она на себя, что не явилась раньше, не помешала этой глупой дуэли, не уговорила его. Он, всегда такой сдержанный… чем мог так оскорбить его этот проклятый Грамов, что рискнул он своей жизнью, жизнью, что так дорога ей? Он лежал на обезображенной щеке, кудри спутались вокруг лица. Анна Павловна вдруг как бы впервые увидела это лицо, здоровую его сторону, и неожиданно поняла, что он очень хорош собой. Гордый подбородок, крупный прямой нос, брови вразлет, а ресницы прямо-таки девичьи… Ей нестерпимо захотелось прикоснуться к этому лицу. Тихонько, боясь потревожить его, она протянула руку и отвела со лба влажную от пота прядь. И тут же ее рука попала в железную хватку: он смотрел сквозь нее невидящими глазами и сильно сжимал ее кисть. Затем, отпустив, проговорил в бреду что-то невнятное, отбросил одеяло, дернулся вставать и, обессилев, упал обратно. Она замерла и смотрела на него, не дыша и не двигаясь, чтоб не вызвать снова порывов, которые могли навредить ему. …Тело Ареса, бога войны… В ее голове вдруг пронеслись безумные, сладострастные картины, кровь бросилась ей в лицо. Баронесса вскочила и распахнула настежь окно, остужая разгоревшееся воображение. Ей казалось, войди кто, ему сразу станет очевидно ее постыдное состояние, которому сама она не знала названия. В глубоком замешательстве и смятении всех чувств прошла для нее эта ночь. К утру жар, слава Богу, спал; заглянувший к больному доктор влил ему в рот опийной настойки и сказал, что теперь пациент проспит сутки, не меньше, и что опасность миновала. Узнав, что самое страшное позади, Анна Павловна наконец заплакала. — Что ж, Трофим, я поеду к себе, ты уж береги барина. Скоро он выздоровеет, и все станет как раньше… — Как раньше никак невозможно, барыня… разжалуют нас теперя, как пить дать разжалуют. Да и сошлют, куда макар телят не гонял, прощения просим… — Как разжалуют? Куда сошлют?! Новая опасность нависала над ним. И это теперь, когда у нее только отлегло от сердца! — Так ведь их сиятельство, Михаил-то Петрович, супротив устава пошли, не велено нонче офицерам друг дружку-то стрелять. За то гауптвахта бывает, потом разжалуют, а там — Бог весть куды… Так-то, ваша светлость. Ну, живы остались, и то слава Богу, а уж куды пошлют, там и послужим, чай не впервой… — Не впервой… не впервой! — в ярости повторила она корявое выражение солдата. — Это тебе, голубчик, не впервой… а мне впервой! И не обращая внимания на разинувшего рот Трофима, бросилась вон из комнаты. 17. У себя привлекла она все возможности, все женские ухищрения, чтоб выглядеть красивою после бессонной ночи. Никогда в жизни не хотела она так понравиться, как нынче, — понравиться его командиру, полковнику Маркову. От него, от этого старого заскорузлого вояки, зависела ее судьба — и она вознамерилась сделать все, чтоб он внял ее мольбам. Появившись поутру в полку, произвела она впечатление солнца, опустившегося на землю. Маневр весь смешался, внимание шеренг было на ней одной; полковник, увидя, что пока она здесь, толку не будет все равно, крякнул и повел подошедшую к нему красавицу в караульную. Афанасий Сергеевич показался ей на первый взгляд кем-то вроде пожилого доброго дядюшки. Выслужился он в полковники из бедного дворянского роду, всю жизнь провел на бивуаках, вкусы и манеры имел самые непритязательные и в гостиных, где мог встретить баронессу, не бывал. Красоту посетительницы он, правда, сразу отметил, дивясь, что понадобилось такой жар-птице на строевых учениях. — Я баронесса фон Корш, вдова генерала фон Корша… — начала она, волнуясь. — Я пришла к вам, полковник, как просительница. — Чего ж надобно от меня вашей светлости? Чем могу служить? — Видите ли… вам, без сомнения, уже известно, что вчера состоялся поединок меж двумя офицерами вашими… — Так точно, доложили, — помрачнел он. — Мне сказали, что теперь они подлежат наказанию… даже разжалованию и переводу в более… отдаленные места. Это правда? Возможно ли, чтобы… не давать делу этому хода? Добрый дядюшка исчез, будто не бывало. Полковник сделался сух, суров и сообщил только, что изменить судьбу дуэлянтов никак невозможно, ибо на такие случаи есть Высочайшее предписание. Она и не ожидала, что все закончится просто, и стала умолять его передумать, но старик был непреклонен. Тогда решила она пойти ва-банк, задрала подбородок и проговорила со значением: — Возможно, вам неизвестно, но до замужества я была фрейлиной Ее Величества. Должна вам заметить, что Государыня Императрица до сих пор оказывает мне честь своею дружбой; мы состоим в переписке. Таким образом, как видите, могу я употребить свое влияние на ваши служебные виды как в благоприятствующую сторону, так и… наоборот. Это была ошибка. Старый пес сделался грозен и, нахмурившись, пролаял: — Да вы, никак, пугать меня вздумали? Я и ядрам не кланялся, а тут, думали, связей ваших при дворе устрашусь? Она враз поняла, что все пропало, что она все испортила окончательно своею неуместной похвальбой, и разрыдалась, теперь уж от горя и бессилия.