Tightrope

      Тугой узел галстука непривычно врезался в горло. Адриан нервно оттянул его, надеясь вдохнуть свободнее. Не получилось.       Он уже давным-давно вырос из своей старой одежды: нарядный жилет трещал по швам, а фрак боле не сидел на широких плечах. Казалось, что стоит выпрямить спину — и он разойдётся.       Впервые за долгое время идеально выбритый, Адриан одновременно чувствовал себя и нагим и скованным — старыми правилами и порядками, которые он должен был впитать в себя с вместе молоком матери, но не смог. Был слишком свободолюбив для древнего консервативного французского рода, где и от париков-то отказались всего с десяток лет назад, хотя вся остальная часть Европы уже давно прониклась сдержанным дендизмом.       Адриан не хотел жить в клетке, слепо следуя придуманным кем-то заветам, а в отчем доме пришлось бы. Поэтому он принял спокойное и взвешенное решение — уйти и зарабатывать на жизнь самостоятельно. Отец отнёсся к намерению младшего сына весьма холодно. Просто никогда не относился к нему, как к своему прямому наследнику, считал его некой ошибкой природы, и все свои надежды возлагал на старшего сына — Феликса, который точно пошёл в их породу. Такой статный, собранный и строгий, он смог бы продолжить семейный род так, как надо.       Но судьба распорядилась иначе.       Феликс Агрест скоропостижно скончался вследствие горячки, не растеряв, тем не менее, в беспамятстве своего изящества. Он уснул, оставив крепкого, но уже немолодого отца наедине с проблемами.       И тогда Габриэль вспомнил о своём младшем сыне, который очень кстати спустя несколько лет отсутствия наконец вернулся в Европу, соскучившись по родному парижскому антуражу.       Несмотря на свой необузданный (по мнению большинства) нрав, в Адриане был силён зов крови, поэтому он прибыл в отцовскую резиденцию после полученного письма сразу же, как только у него появилась на то возможность.       Сняв маску циркового артиста-лихача и фальшивые смехотворные уши, к которым он уже успел изрядно прикипеть. Оставив позади ту единственную девушку, которой своей простотой удалось дотронуться до струн его души.       Адриан сжал руку в кулак до боли в костяшках, потому что от легкой и фривольной жизни оказалось совершенно непросто отказаться. Там были слепящий глаза свет огней, восторженные крики публики, удобная одежда и разговоры с Маринетт в ночи. Тут его снова приветствовали формальности, этикет и фальшивые улыбки, а удушливый запах одеколона проникал под самую кожу, вызывая рой мурашек.       Отец входит в просторную залу мягкой поступью верховного властителя, и в помещение вместе с ним врывается пробирающий до костей мороз.       Адриан чувствует испытывающий его взгляд на себе: на парадной одежде, уложенным волосам, заострённому подбородку — свойственной черте всех Агрестов. Габриэль ищет в сыне что-то давно потерянное и забытое, то, что он всячески отрицал раньше. Их сходство, знаменующее их кровную связь, которую не разбить и не разрушить ссорами и разным взглядом на мир.       — Надеюсь, никто не узнал, кем ты являешься на самом деле, — тяжелая рука ложится на плечо и давит, давит, будто это не человеческая плоть, а осколок скалы. Адриан недоуменно смотрит в глаза отцу — не самая лучшая фраза для приветствия после стольких лет разлуки. Отрицательно качает головой, не в силах сглотнуть комок в горле. Холодно. — Отлично. На сегодня отдыхай. У нас завтра много дел.       «У нас завтра много дел», — мысленно передразнивает его Адриан, едва сдерживая усмешку. Так и хочется спросить, какие у них вообще могли быть общие дела. Отец — человек из льда и стали, ему чужда эмоциональная составляющая в принципе. Адриан даже не заметил на его лице следов скорби по смерти Феликса: Габриэль тут же нашёл ему замену, вспомнив про своего младшего сына, который ему и даром не нужен был раньше.       У отца одна цель: пока есть силы, подготовить надежную замену себе. Чтобы славный род Агрестов продолжал своё существование, не ударив в грязь лицом.       Как же тошно... от того, что Адриан не мог сказать «нет». Он знал, что в сложившихся обстоятельствах принять пост почившего брата — это его долг, и ни о какой свободе выбора тут речи идти не может.       В потаённых уголках сердца остались громкая музыка цирка и нежная улыбка Маринетт Дюпэн, с которой, как он думал, у него есть будущее.       Он ошибался. И раскаивался в этом. Но все оказалось не так страшно, как Адриан думал изначально — за столь недолгое время Маринетт стала своей в дружной семье цирковой труппы, они защитят, не бросят её — а Чёрного Кота она забудет, как самый страшный сон. В любом случае, чёрные коты приносят только несчастья.       Но Адриан не хотел, не хотел, чтобы она его забывала. Хотел, чтобы помнила. Помнила каждую проведённую вместе минуту, каждую улыбку и каждый поцелуй. И чтобы эти воспоминания отдавали приятным теплом в области сердце. Так же, как и у Адриана.       Да, он чёртов эгоист. Придётся с этим смириться и жить потихоньку — погребая себя под ворохом бумаг и забот, которые ему чужды и противны.       Интересно, сколько ему придётся выслушать насмешек в высшем обществе, и как отец объяснит его побег? На первом же балу дамы будут шептаться, прикрывая лицо веером, а в глаза ему улыбаться, скаля зубы. Каждая из этих шептуний выдумает собственную сплетню и разнесёт её по всей округе, потому что это — единственное, что может скрасить их скучный вечер, когда никто не зовёт на танец.       А впрочем, Адриану не привыкать. Ему знакома эта тьма, когда люди осуждают тебя просто за то, что ты — это ты, что ты не такой, как они. Они чешут своими грязными языками и говорят тебе: «Беги. Никто не полюбит тебя таким».       Адриан терпел это, сжимая зубы. Не реагировал на насмешки, жил по заветам отца, его отца и его праотца. Подобно титану, удерживал на своих плечах боль и разочарование, пока внутренний голос не сказал ему: «Все, хватит».       Он тогда решил, что не позволит никому сломить себя. Вера в то, что он может найти в этом мире место, где он почувствует себя на своём месте, ослепила его. Притупила чувство долга, убедила его в том, что семья справится и без него — даже, более того, отец будет рад избавиться от балласта.       Да, это были прекрасные годы его жизни; ему довелось почувствовать себя поистине прекрасным. Он бил себя в грудь, маршируя в ритм, готовый повторять: «Это я. Смотрите, мне не за что извиняться. Я такой, какой я есть. Я — это я».       Вкус свободы сладок. Крылья отрастают быстро, но ломаются быстрее; на это уходит намного меньше усилий.       И вот, он здесь. Снова.       Шикарный особняк и просторный балкон в его комнате, которая совершенно не изменилась за прошедшее время и терпеливо ожидала своего хозяина. Чистое постельное белье, мягкая перина — все это не шло ни в какое сравнение с тем подобием кровати, на котором они спали с Маринетт в их компактном вагончике.       Поддавшись какому-то непонятному порыву, Адриан повалился прямо в одежде на постель, сминая простыни, и уставился в потолок. Зачем он снова здесь?       Неужели действительно для того, чтобы встать по правую руку от отца, а потом и оказаться на его месте, смотреть отстранённо вдаль и стать ничего не чувствующим механизмом?       И тут же в контраст этому воображение нарисовало его теперь уже невозможное счастливое будущее, с простым домиком где-то в пригороде, наполненным искренним смехом, большой-большой семьей и... с Маринетт под его крылом.       Боже мой, это все было так близко, так осязаемо. А теперь разрушилось, рассылалось в прах и развеялось пылью по залам роскошного особняка.       Почему судьба так жестока к нему? За что? Почему он должен был родиться именно здесь, в древнем аристократическом роду Франции? Почему его семья не могла жить где-то на затворках рабочего городка в Америке и содержать собственную маленькую пекарню?       Собрав волю в кулак, он заставил себя вытереть непрошеные слёзы и прогнать гнетущие мысли из головы. Если вольная жизнь и научила его чему-то — так это не бежать от проблем, не бояться и вместо этого смеяться им в лицо.       Оказаться в центре внимания? Да раз плюнуть. Пусть хихикают, шепчутся — все равно. Ему, в конце концов, не за что извиняться. Он не намерен ублажать их своими выходками и пустыми поклонами.       Пришло оставить за спиной прошлое и устремить свой взгляд в будущее, которое ему уготовано.       Бежать больше некуда.