Tightrope

Всё меняется, когда труппу цирковых артистов из Америки приглашают ко двору некоего знатного господина, который давал величайшие балы в Париже. Маринетт неловко переминалась с ноги на ногу, рассматривая себя в огромном зеркале, что было выше её роста. Оттуда на неё испуганно взирала девушка в изумительном платье, сшитым по последней моде. Мистер Барнум вышагивал неподалёку, нервно покусывая кончик сигары. Узкий костюм совершенно не вязался с образом величайшего шоумена, но совершенно его не портил — просто делал его другим. Более статным, более знатным, более богатым. Со стороны Маринетт, наверно, выглядела точно так же. Только, в отличие от мистера Барнума и актеров цирка, которые действительно заслужили находиться здесь и сверкать, она была всего лишь милой нахлебницей, дочкой пекаря из далекой Америки, которой было больше некуда идти, ведь родной дом был так далеко. — Мистер Барнум, а мне правда можно.? Мужчина перестал ходить из угла в угол и остановился, задумчиво рассматривая девушку, словно только что понял, что она тоже находилась здесь. — Нужно, — кивнул он после недолгого молчания. — Французское дворянство изнежено нормальностью и красивыми нарядами; ты будешь из отрадой для глаз на нашем шоу уродов. — Не думаю, что они часто видят девушек-полукровок, — улыбнулась Маринетт, намекая на своё происхождение. — Но, думаю, им будет интересно узнать то, что мой отец чистокровный француз. — Это повергнет их в легкий шок, — согласился владелец цирка. — Но в то же время, это всего лишь экзотика, когда как сиамские близнецы, или человек-собака — дело намного более серьезное. «…или человек-кот», — грустно вздохнула Маринетт, ощущая, как что-то вновь сдавило грудную клетку. Плакать было больше нельзя, но как же хотелось. Страх неизвестности делал из неё беспомощную девочку, которая хотела вернуться в свою комнату и зарыться в подушках, чтобы пережить потрясение от предательства в гордом одиночестве, пока раны не заживут. Но жизнь учила её стойкости. Силе. Признанию собственных ошибок. У неё не было права жалеть себя. В сложившейся ситуации Маринетт была от и до виновата сама, но, к своему ужасу, осознавала, что, будь у неё возможность все переиграть, никогда не выбрала жизнь иную, чем та, которая есть сейчас у неё. Кот оказался гулящим. Дворовым котом, что бросил её, не оставив никаких объяснений. Но благодаря ему она увидела мир. Не в пределах своего скромного городка и маленькой уютной пекарни, а самый настоящий, широкий и необъятный. Он был полон опасностей, был непредсказуем и ужасен, но именно этим и пленил. Она почувствовала на своих плечах легкие руки волшебника, творящего магию в их цирке. Барнум строго смотрел на неё с отражения в зеркале, стоя за спиной девушки. Волевой и предприимчивый, он был в то же время обладателем бесконечно доброго сердца. Вдали от Америки, в Старом свете, Барнум стал её проводником и заметил ей отца. — Ты заслуживаешь всего самого лучшего, — тихо проговорил он. — Но что значит «лучшее» для тебя, решить можешь только ты. Ты можешь вернуться домой, к родителям — на гастролях мы заработали достаточно, чтобы я смог обеспечить тебе место на корабле через океан. А можешь остаться и разобраться в причинах и следствиях. Увидеть ещё больше, чем была дано ранее. Маринетт молчала. Потупив взгляд, она боялась встретиться глазами со своим отражением. Маленькая испуганная девочка — вот кем она была, и была недостойна такого выбора. Но Барнум, видимо, считал иначе. — Думаю, ты сможешь дать ответ уже сегодня ночью после бала, — заключил он, а девушка почувствовала легкий ступор. Она не могла представить, как можно сделать такой сложный выбор за один лишь вечер.

***

Адриан заметно занервничал, увидев список гостей на балу месье Монморанси. Отец брезгливо поморщился, когда Адриан протянул ему брошюру с карикатурным изображением циркачей из Америки. — Старик совершенно выжил из ума, — прорычал он, сминая бумагу. — Не думаю, что кто-то будет терпеть такие низкие забавы. Дворянство ценит высокое искусство. — Даже высокое искусство надоедает. Людям иногда нужно просто… немного радости. — Именно поэтому ты скакал им на потеху? — рассмеялся отец. — Позор, от которого наш род никогда не сможет отмыться, если кто-нибудь узнает. Габриэль схватил сына за грудки и встряхнул — несильно, но ощутимо, что было достаточно для того, чтобы Адриан почувствовал себя грязью под ногами. — Поэтому… не смей распространять свои американские приблуды при дворе. Веди себя достойно. Адриану ничего не оставалось, кроме как кротко кивнуть. — Да, отец.

***

Глаза осветил яркий свет свечей. Они были всюду: на банкетных столах, на стенах, на потолке; они парили в воздухе, словно по волшебству. Маленькие огоньки пламени трепетали, стоило проникнуть мельчайшему ветерку, или же кому-то пройти рядом. А ещё от них было ужасно жарко. Тугой корсет давил на грудь, что совершенно не улучшало самочувствие в этой духоте. Если бы не раскосые азиатские глаза, доставшиеся Маринетт от матери, она могла бы сойти здесь за свою. Но вместо этого ловила любопытные взгляды, стоило ей пройти мимо кого-то. Да и её французский, как оказалось, оставлял желать лучшего на фоне людей, что говорили на нем на ежедневной основе. Оказавшись лишь гостьей на чужом празднике жизни, она пряталась в тени толпы, спасаясь одиночеством на маленьких балконах огромного особняка. С каким интересом она рассматривала причудливые лепнины, украшающие стены огромного зала, так она разглядывала и окружающих. Она с ними находилась в симметричных отношениях: они были друг для друга пришельцами. Сочным деликатесом. Но, в отличие от сливок общества, Маринетт не умела получать от этого удовольствия. Как вдруг, она остановилась. Замерла, надеясь провалиться сквозь землю. Исчезнуть. Забыться. Ей хотелось, чтобы кто-то сказал, что это не более, чем дурное видение. Страшный сон наяву. Кошмар. — Быть не может… Вопреки здравому смыслу, она подалась вперёд, чуть запрокинув голову, надеясь получше разглядеть его. Все равно было некуда бежать. Кто ты? Иллюзия? Игра воображения? Лик надежды, которая все еще жила, теплилась слабым огоньком в груди? — А… Адриан? — спросила она себя. Тщательно сдерживаемые и подавляемые в последнее время эмоции хлынули с новой силой, словно прорвалась плотина. Картинка перед глазами расплылась от слез. Маринетт всхлипнула, приложив руку в шелковой перчатке в губам. Нельзя было расплакаться прямо здесь, среди этих снобов, которые никогда и ни за что не поймут её. Оркестр заиграл протяжную мелодию, приглашая пары танцевать. Маринетт ринулась им наперерез, не заботясь ни о недовольных окликов статных господ и из дам, ни о натирающих ужасный туфлях. Ей нужно было сделать вдох — глотнуть свежего воздуха, чтобы избавиться от наваждения и вновь взять себя в руки. Бал только начался. Это стремление приводит её на временно опустевший балкон. Пока все заняты танцами и переговорами по поводу удачных партий, здесь у неё была возможность побыть наедине с собой. Подумать. Об этом ли говорил Барнум, когда говорил, что она примет решение после бала? Знал ли он, кем был Адриан на самом деле? Уж явно не одним из многочисленной прислуги, следующей по пятам за чопорной аристократией. Весь его вид, его одеяние, говорили о другом. Маринетт подавила резкий приступ тошноты. Настолько глупо она не чувствовала себя никогда в жизни. Она не была нужна ему с самого начала. Никогда он не был честен с ней до конца, играл с ней, как кошка с мышкой, пока она рисковала всем, что буквально было у неё, чтобы ринуться на встречу неизвестности с ним.

You know I want you

That's not a secret I try to hide

Так почему она всё ещё… любила его? Почему не жалела ни о единой секунде, проведённой с ним наедине? Почему, несмотря ни на что, она ждала его, мечтая в этот самый момент, чтобы он оказался рядом? — Ты пришёл, — сказала она, скрывая дрожь в голосе и не оборачиваясь, но чувствуя каким-то своим шестым чувством, как он зашёл на маленький балкончик, слишком тесный, чтобы двоим держаться друг от друга на расстоянии. В который раз убеждаясь, что мысли материальны, она невольно сжалась, не желая, чтобы он видел её слабость. — Уходи. — Маринетт, я… мне очень жаль, — он сделал шаг ближе, полностью игнорируя её просьбу. Он был так близко, что девушка могла услышать его тяжёлое дыхание, словно после километра безудержного бега. — Я могу всё объяснить. А она не была глупой — и так всё понимала, пусть осознание и давалось ей очень нелегко. Её объяснения были бы всего лишь бессмысленным грузом, пустой тратой времени. Жалкой попыткой растянуть их время вместе, пусть даже по такой нелепой причине. — А нужно ли? — усмехнулась Маринетт, одним рывком разворачиваясь на сто восемьдесят градусов и оказываясь с ним лицом к лицу.

I know you want me

So don't keep sayin' our hands are tied

Она видела это в его взгляде. Скользящее смущение, тяжесть чувства вины, ж-а-л-о-с-т-ь, и ненавидела всё это. Она не видела в его глазах прежней решимости, страсти, что была его проводником. За столь короткое время он успел стать таким несчастным. — Не боишься, что нас здесь кто-то увидит? Не боишься опозорить свою знатную фамилию, осквернить свой светлый лик обществом такого ничтожества, как я? Он поморщился, словно от хлесткой пощечины. — Ты придумываешь… — Нет, Адриан, я мыслю здраво. И если ты думаешь, что печаль по нашим… не сложившимся отношениям сделают из меня наивную дуру, мечтающую о принце на белом коне, то ты сильно ошибаешься.

You claim it's not in the cards

And fate is pullin' you miles away

And out of reach from me

— Я представляю, как это всё у вас происходит. Именно поэтому ты и пропал. Не хотел мучить себя излишними объяснениями. Так что же изменилось сейчас? В отличие от Адриана, Маринетт была воинственной. Безжалостной. Чистая, искренняя ярость — новая сторона, которая была ранее ему незнакома. Тогда, на Энн-стрит, в их первую встречу, она была яркой. Нет, не как разлитые краски; она светилась ярким солнцем, привлекая к себе внимание. Искренняя, чистая — одна такая. После он увидел в ней авантюризм. Бесстрашная, рисковая, ради приключения длиною в жизнь она бросила свой привычный уклад, за который, Адриан был уверен, она хваталась всем свои существом, но в то же время желала ощутить привкус настоящей свободы. Адриан увидел в ней просто девушку, а родственную душу. Увидел, как они, люди из разных уголков Земли, были на самом деле похожи. Но вместе с тем, она могла был кроткой, послушной и нежной. Но только тогда, когда хотела этого сама.

But you're here in my heart

So who can stop me if I decide

That you're my destiny?

В ней не было и грамма жалости, в то время, как Адриан жалел о каждой секунде, что от провёл вдали от неё и от цирка.

What if we rewrite the stars?

Say you were made to be mine

Nothing could keep us apart

You'd be the one I was meant to find

— Когда цирк уедет, ты могла бы остаться здесь, со мной. Маринетт едва подавила смешок. — В качестве кого, стесняюсь спросить? Обслуги? — Жены. Тут Мари не выдержала и горько рассмеялась. Он либо издевался над ней, или… он не мог быть настолько глуп, чтобы не понимать столь очевидных вещей. — Ты провёл достаточно много времени, вдали от дома, и вполне мог лишиться рассудка, но не мог забыть традиции.

You think it's easy

You think I don't wanna run to you

But there are mountains

And there are doors that we can't walk through

Она знала предостаточно про Старый свет, чтобы знать, какими люди были здесь узколобыми, негибкими. Как цеплялись за ненужные и порой странные правила, не брезгуя кровосмешением ради сохранения знатности рода. И пусть революции несколько поумерили их пыл, сейчас вновь все возвращалось на круги своя, как было много-много лет до этого. Будь она хотя бы богатой девушкой, с целым двором приданного, что позволял бы безбедно существовать целой семье на протяжении всего года, тогда, возможно, всё было бы иначе. И то, сей факт бы активно обсуждался на всех званых вечерах, заставляя её прятать лицо в тени. — Ты не можешь, Адриан. А я не хочу. Не хочу испортить жизнь тебе, себе, твоей семье, которая, наверняка, грезила об удачной партии и выводке дворянских детишек. Не хочу терпеть твоё презрение, презрение твоей матери и твоего отца, когда страсть пройдёт, и мы останемся наедине с всепоглощающей рутиной.

I know you're wondering why because we're able to be

Just you and me within these walls

But when we go outside, you're gonna wake up and see

That it was hopeless after all

— Поэтому, пожалуйста, не бросай слов на ветер. Не делай ещё хуже. Не делай ещё больнее. Она уверена, что сможет пережить это. Сможет изжить свои чувства. Сможет снова улыбаться, не вспоминая его лица и ярких зелёных глаз, таких редких и необычных.

You know I want you

It's not a secret I try to hide

But I can't have you

We're bound to break and my hands are tied

И она не будет одна. Благодаря Адриану, она обрела новую семью в виде труппы, которая будет поддерживаться её несмотря ни на что и никогда не бросит. Барнум был прав. Она сможет сделать выбор. Нет, даже не так. Она уже его сделала. — А теперь, месье, — отчеканила она на французском с, пожалуй, самым чистым и правильным произношением в своей жизни, и присела в легком реверансе. — Вынуждена вас оставить. Она чувствовала спиной его прожигающий насквозь взгляд, но ни разу не обернулась, скрывшись в толпе.