I saw the sun begin to dim
And felt that winter wind blow cold
A man learns who is there for him
When the glitter fades and the walls won't hold
Так проходил день за днём, каждый следующий похожий на предыдущий, как брат-близнец. Адриан пребывал в спасительном беспамятстве, на автомате сменяя десятки знатных фамилий в светских беседах и поднося в губам руку очередной перспективной дамы. Все они были хороши собой: красиво одеты, накормлены, надушены какой-то приторной гадостью, но внутри пусты, как ёлочная игрушка. Ёлочной игрушке можно было простить её пустоту — она была недолговечна и существовала лишь для того, чтобы раз в год покрасоваться на срубленном дереве. Адриан искренне надеялся, что всё ещё не умер настолько, чтобы быть елью, а потому мишура была ему ненужна. Отец же, наоборот, любил глазами и степенью выгоды, и даже не пытался этого скрывать. Но подобные взгляды на жизнь были обыкновенным делом в дворянском обществе, несмотря на внешнюю одухотворенность, поэзию, философию. Успев пожить совершенно иначе, теперь он мог сказать об этом наверняка. Циркачество научило видеть его сквозь блестящую обертку. Только саму суть. Тогда, когда она, разумеется, имела место быть. Совершенно незначительные в мировых масштабах вещи эти люди возводили в абсолют: жаловались на вчерашнюю индейку, пока рабочие сидели впроголодь неделю, срочно бежать шить новое одеяние, так как не могли появиться на очередном балу в том, что уже висело в шкафу. Утирки, дежурные фразы, тщательно замаскированные под вежливость, сплетни за спиной и бесконечная погоня за чем-то материальным. Наиболее странно это выглядело со стороны тех, кто по праву рождения имел всё необходимое и даже больше, не зная никакой нужды. Их нужды были капризами. На карнавал им не нужны были маски; каждый и без того не снимая носил свою, не видя в двуличии ничего плохого. В детстве он не замечал ничего плохого в силу возраста. Легко велся на пустую красоту, искренне, всеми фибрами своей души желая как можно скорее влиться в это общество, стать одним из них.For years and years
I chased their cheers
The crazy speed of always needing more
Но тогда он был не нужен. Вечно скрытый в тени старшего брата, он бродил меж людей, надеясь, что его узнают, что его заметят, но ловил лишь безразличные взгляды высоких силуэтов, для которых он был никем. Пустым местом. Вторым наследником, на которого не делают никаких ставок. Забавно, но, даже после побега из дома, статус «второго наследника» все равно остался с ним; приклеился, как банный лист, и не хотел отставать. Как бы он ни храбрился, как бы он ни заявлял о своём безразличии, его действия говорили сами за себя. Безразличие это было лживым, и тлело внутри, мешая отпустить ситуацию и научиться жить иначе. Пока Адриан был в разлуке со своей семьей, единственное, что он так страстно желал — получить весточку от отца, где последний признал бы все свои ошибки и попросил младшего сына вернуться домой. Шло время, постепенно натягивая тонкую, но прочную ниточку терпения. Адриан думал, что смог, наконец, избавиться от бессмысленной зависимости, что зажил собственной жизнью, оставив жалкое существование молодого аристократа позади, но… Он, практически не раздумывая, бросился по первому зову Агреста-старшего; то была совершенно не семейная преданность, а обыкновенные комплексы. Застаревшие, заржавевшие, но так легко проявляющиеся вновь и вновь, стоило кому разбередить незаживающие раны. Он ожидал признания. Гордости. Ожидал, что отец посмотрит на него, как на равного. Раньше для Габриэля он был пустым местом. Теперь же отец видел в нем… инструмент. Лишенный собственных желаний и стремлений бездушный механизм. Так он воспитал когда-то Феликса, но Адриан с самого начала был не таким.I drank champagne with kings and queens
The politicians praised my name
But those are someone else's dreams
The pitfalls of the man I became
Красивая картинка пошла трещинами, разбиваясь на множество осколков. Сон до обеда, вечерние променады, пустые разговоры о погоде, деньгах и удачной партии. Напускная праздность, помогающая внешне смягчить пагубные последствия подобной жизни, но на деле — растлевающая ещё сильнее. Сытый до тошноты человек становился свиньей, живущей во дворце вместо хлева. Хотел ли он так же жалко влачить своё существование? Ловить восхищенные взгляды людей, которые ничего о тебе не знают и судят лишь по фамилии? Ночи напролёт проводит на балах, не имея возможности уйти оттуда по своему желанию и оттого отчаянно напиваясь, чтобы хотя бы немного расслабиться? А после, по классике, жениться с одобрения и жить так же, находясь в жестких рамках заржавелых правил? Бедняки думали, что те, кто наверху, живут в раю, но не подозревали, насколько в сравнении со старой аристократией они были богаты.For years and years
I chased their cheers
The crazy speed of always needing more
But when I stop
And see you here
I remember who all this was for
Перед его взором предстала прекрасная Маринетт, гордо державшаяся на балу не хуже самой знатной дворянки; смиренное терпение других участников труппы, которых пустили в общий зал лишь на время выступления; доброта и понимание в глазах Барнума, который сам всегда мечтал о безбедной жизни. И Адриан понял, что всё настоящее, всё, что заставляло чувствовать себя живым, он почему-то оставил позади. Сейчас это выглядело так опрометчиво и глупо, что он ощущал жгучий стыд и искреннее недоумение, как человек в своём уме мог сделать такой выбор. Он ослабил шейный платок, развязал его и бросил на пол. Расстегнул верхние пуговицы давящей его рубахи. Он избавлялся не от ненавистной одежды — он снимал с себя связавшие его путы. Чтобы сделать вдох. Чтобы пустить воздуха в иссушенные легкие.And from now on
These eyes will not be blinded by the lights
From now on
What's waited 'til tomorrow starts tonight
It starts tonight
Поддавшись какому-то внезапному порыву, он открыл окно. Благо, его просторные покои располагались на первом этаже особняка. Можно было выйти, конечно же, и через парадную дверь, но это вызвало бы лишние вопросы у прислуги, с которыми Адриан не хотел встречаться — боялся, что его остановят. Заставят передумать. А он не хотел этого. Это был его очередной побег, и произойти он должен был по всем правилам. С присущей одному ему долей сумасшествия и сумасбродства, чтобы отец не сразу понял, что произошло, и действительно бы удивился. Ведь Адриан, как бы это странно ни звучало, впервые делал что-то против воли Габриэля. И он побежал. Сам не зная куда, пачкая чистые белоснежные штаны натертые до блеска туфли. Побежал, понимая, что может опоздать, не успеть, а оттого бежал ещё усерднее, чем когда-либо. Ведь от этого действительно зависела его жизнь. Не обращая внимание на случайных прохожих, которые недоуменно смотрели на спешившего господина, он нёсся к базе цирка, через несколько кварталов. Наперерез. Богатые районы сменялись районами рабочих. Он терялся среди работящего люда, и в этой толпе ощущал себя своим. Так, как никогда не чувствовал себя среди высшего общества.And let this promise in me start
Like an anthem in my heart
From now on
Адриан споткнулся. Остановился. Опершись руками о колени, он осмотрел окрестности. Полянка, где совсем недавно был раскинут лагерь цирка, оказалась пуста. Сердце ухнуло вниз и щемяще затрепетало. Его стук бил барабанной дробью в ушах, пока юноша испуганно снова и снова прочесывал взглядом окрестности, словно надеясь сквозь мираж неведения отыскать то, что было упущено. Лишь безразличная старушка мерно расхаживала среди истоптанных растений, тростью раздвигая траву в поисках чего-то, одной ей известного. — Мадам, — позвал её Адриан, не теряя надежды. — Мадам! Тут был… цирк. Старушка, не поднимая головы, раздраженно пробормотала. — Был… был. Уехал он. Нет цирка тут больше. — А куда они?.. — Куда-то. Шумные такие, болтали что-то… Адриан задумался. Куда они должны были отправиться после? Ну же, давай, вспоминай! — Лион! — воскликнул он удивленно, не понимая, как за такой короткий промежуток времени он мог забыть, каким был следующий пункт назначения цирка. — Лион! Точно! Спасибо, мадам! Старушка на прощание злобно пригрозила ему тростью, проклиная за излишний шум: — Ишь, недоросли какие пошли! Но Адриан её уже не слушал. На открывшемся втором дыхание он снова перешёл на бег, направляясь в сторону железной дороги. Молясь всем богам, в которых никогда не верил, чтобы он не опоздал.And we will come back home
And we will come back home
Home, again!
***
Маринетт утёрла пот со лба, затаскивая в вагон последние мешки. Она, Барнум и сиамские близнецы должны были ехать с частью вещей по железной дороге, пока другие более медленно добирались на лошадях до следующего пункта назначения. Идея собственной привилегированности не давала ей покоя, но Барнум настоял, чтобы она поехала с ним. По заверениям директора цирка, у него появились новые грандио-озные задумки для следующего представления, в связи с чем ей как можно скорее следовало приступить к пошивке новых костюмов. Собрав в узком купе большую часть вещей, она поняла, что их оказалось слишком много — и, более того, некоторые из них были совершенно непригодны к носке. И от них следовало бы избавиться. Посчитал, что до отправления у неё ещё есть немного времени, она предупредила мистера Барнума, что отойдёт ненадолго, а сама потащила истертые лохмотья к остановке, надеясь отдать что-то местным попрошайкам. Её взгляд упал на аккуратно сложенные вещи Адриана, что мозолили ей глаза уже некоторое время, и девушка совершенно не понимала, почему оставила их при себе, хотя именно их нужно было выбросить в первую очередь. Она практически успела смириться, что Кот не вернётся. Практически. Это осознание всё ещё было настолько мучительно, что на глазах каждый раз наворачивались слёзы, стоило ей вспомнить о нем. Но прежде, чем зараза распространится по всему телу, заражённую конечность следовало без жалости отрезать — чтобы получить шанс на выживание. Она должна это сделать. Порвать все связи, раскромсав на мелкие кусочки их совместные воспоминания, и тогда, когда-нибудь, ей обязательно станет легче. Ведь время лечит. «Решено», — подумала она, и вместе с мусором взяла вещи бывшего возлюбленного, намереваясь избавиться от них так же, как он избавился от неё. В конце концов, он в них больше не нуждался. И вообще не нуждался ни в чем и ни в ком — глупо было бы не признать, что цирк никак не мог заменить ему знатную фамилию, статус и богатство. Прохладный ветер трепал иссиня-чёрные волосы, когда девушка вышла на перрон. Пахло потом и толпой, немытыми телами работяг и дымом заводов, но это был обычный людской запах. Именно так пахли обычные люди, не имевшие парфюма, пудры и цветастых шёлковых одеяний. Они эти обыкновенные люди были прекраснее всех тех, кого она встретила тогда на балу. Вот и всё. Она улыбнулась, оставляя на земле мешки и, сделав шаг назад, хотела было обернуться и направиться снова к своему вагону, когда сквозь мираж до неё донёсся голос: — А это, кажется, принадлежит мне.