Нет.
Первая мысль после пробуждения — скользкая, противная и страшная; она оплетает мой мозг и сжимает плотными тисками.
Зачем я выжил?
Нет, пожалуйста.
Я лежу с закрытыми глазами, делая глубокие вдохи. Веки тяжелые и горячие, но я и не спешу их открывать: слишком сложно поверить во все происходящее. Если до вчерашнего вечера я находил в себе силы отрицать и объяснять весь этот бред, то теперь — последняя крупица надежды иссякла. Сломалась вместе с моими ребрами.
На автомате провожу пальцами по груди, и в памяти вспыхивают бледные образы. Я снова погиб, и боль выворачивала каждую мою мышцу, и со звучным хрустом ломались мои кости. Что за чертовщина происходит, Господи? Что за…
Я все еще не смею открыть глаза.
Крепко сжимаю губы, поднимая вверх дрожащую руку. Я никогда не крестился раньше. Ма меня заставляла, когда водила в детстве в церковь — я лишь испуганно мотал головой и напрочь отказывался. Сейчас — рука сама поднимается вверх, в стороны, сжатые пальцы больно впечатываются в лоб и плечи.
«Господи, это неправда, я просто спятил, я открою глаза и все будет хорошо, прошу».
Веки открываются долго и тяжело; меня тут же ослепляет утренний свет, исходящий из слегка приоткрытого окна. Вижу книги, беспорядочно разбросаны на письменном столе; вижу чашку с недопитым чаем и открытый ноут, который я оставил после разговора с Беном. Ощущение жизни немного успокаивает и позволяет прийти в чувства:
это всего лишь новый день, верно? Э-то все-го ли-шь но-вый де-нь.
— Вставай уже, — выдавливаю из себя куда-то в пустоту, раздраженно отбрасывая в сторону одеяло. Кожа тут же покрывается мурашками.
Поднимаюсь резко, так, что начинает слегка кружиться голова; бездумно сажусь на край кровати, обхватив лоб вспотевшими ладонями. Ловлю себя за тем, что качаюсь со стороны в сторону, плотно сцепив зубы — делаю глубокий вдох и выравниваюсь.
Меня словно бьют чем-то тяжелым по голове. Закрываю глаза.
— Один, — выдыхаю хрипло. — Два, — уже тише. — Три, — одними губами, сжимая кулаки и резко открывая веки.
Обои. Ярко-красные, словно на стену кто-то выплеснул ведро густой крови, а затем усыпал мелкими золотыми цветочками.
«Неправда, неправда, неправда, они у меня бежевые, бе-же-вые, с едва заметным узором снизу!»
Внезапно понимаю, что не могу здесь находиться — выскакиваю из комнаты, на ходу хватая лежащую у стула ветровку. Сердце стучит в ребрах, с каждым ударом впиваясь в грудную клетку тупой болью. Руки дрожат и не слушаются.
В лицо бьет прохладный ветер, когда я обессиленно сажусь на крыльцо дома. Из приоткрытого окна кухни доносится запах чертового мясного пирога. Мама снова его печет. Затыкаю уши ладонями, чтобы не слышать смех родителей, поджав под себя ноги: мама всегда смеется, когда папа неумело принимается ей помогать с пирогом.
— Родители решили сделать сюрприз и устроили ремонт, — бурчу едва слышно.
Мысленно даю себе пощечину. За одну ночь? Что за тупость, Дэнни?
Возвращаться в комнату не хочется, но прохладный ветер противно пробирается под ветровку. Медленно поднимаюсь, пытаясь замедлить безумный круговорот мыслей: от него тошнит и сильно болит голова. Кажется, мне что-то говорит отец — но я молча поднимаюсь в свою комнату, падая с ноутбуком на разворошенную кровать. Открываю переписку с Беном.
«Нужно срочно поговорить».
«Что такое?»
С мгновение собираюсь с мыслями, тупо смотря на стену напротив.
«Ты ведь был у меня дома, чувак. Какого цвета мои обои?»
Понимаю, выглядит странно, но, Бен, пожалуйста…
Умоляю, Бен.
«Чувак, ты чего?.. Ну, эм, красные. С отвратными мелкими цветочками еще. Ты что, решил их содрать? Давно надо было, ага».
Я не могу больше держать эту дрянь в себе. Иначе — сойду с ума. Если не уже. И когда я медленно набираю сообщение, внутри меня — ни единой эмоции.
«Бен, пообещай, что воспримешь это как можно серьезнее и без шуток. Ладно?»
Вдыхаю полную грудь воздуха и печатаю дальше:
«Ты всегда вытягивал меня из любой фигни, в которую я попадал, но…» Слышу звук нового сообщения и отрываю взгляд от клавиатуры. Мое сердце уходит куда-то вниз и давит больной пульсацией в ребра. Дрожащие пальцы на автомате стирают уже написанное.
«Как ты меня назвал, чувак?»
Нет, это его очередная тупая и неуместная шутка. Это…
«Я назвал тебя по имени. Ты против?»
Только не это, пожалуйста, нет, только не Бен, только не…
«Ты меня пугаешь, друг. Кто такой Бен?».
Тупая шутка, тупая шутка, тупая шутка…
«Ты?»
«Кончай уже. Ты ударился башкой и забыл мое имя?»
Выбираю профиль Бена на Фейсбуке, неотрывно смотря на фото. Я всегда говорил, что селфи — явно не его; но в полный рост мой друг фоткается очень редко. Из-за роста. И вот на меня смотрит знакомое лицо с почти голливудской улыбкой, а рядом красуется имя —
Алан Томпсон.
Кажется, он пишет что-то еще, но я отбрасываю ноут в сторону, закрывая лицо ладонями. К страху, что неустанно грызет меня изнутри, добавляется тупое чувство одиночества. Там, на кухне, мама с чужими глазами готовит мясной пирог вместо вишневого, а мой друг пишет мне с чужим именем.
А еще я умираю.
Еще чуть-чуть — и это сведет меня с ума.
Это уже свело меня с ума.
