«Не игнорируй меня, тупой ты болван. Все о`кей?»
Мне нужно взять себя в руки, иначе Бен… Крепко сжимаю губы, набирая полную грудь воздуха. Иначе… Алан припрется утром прямо сюда.«Да, извини. Помогал отцу в гараже, потом завалился спать».
Нахожу в себе силы закрыть глаза, но вместо кошмаров ко приходят детские воспоминания. Бен. Долговязый и нелепый мальчишка, с которым больше всего на свете мне нравилось играть в футбол. Он хорошо стоял на воротах. Да и Бен — отличный товарищ, с которым можно делиться тайнами; теперь же — он впутан в это сплетение, сводящее меня с ума. Папа, постоянно твердящий: «Выход есть всегда, Дэнни. Выход есть всегда». Отношения с отцом у меня ухудшились внезапно, резко, почти в один момент; кажется, тогда я перестал с ним делиться чем-то особенным и важным. Нужна ли мне сейчас его поддержка? Чертового выхода ведь нет. А мама? Память медленно воспроизводит ее чужие глаза, и все тело бросает в дрожь. Резко переворачиваюсь на другой бок, широко открывая глаза. Сквозь темноту виднеются очертания тупых цветочков на новоявленных обоях. Самое худшее — это одиночество. А еще — бессилие перед тем, как с каждым разом какая-то неведомая пучина всасывает в себя всех твоих близких и… меняет. Кажется, начинают работать мыслительные процессы, притупленные жутким страхом: на ум вновь приходит Бен и его сообщение о той жуткой аварии. Слишком много совпадений и… деталей. Я никогда не верил в совпадения. Анализируй, Дэнни. Пищат электронные часы — ровно полночь понедельника. Анализируй, Дэнни. Сердцебиение учащается. Анализируй, Дэнни! — Меня сбивает одна и та же машина в субботний вечер, — резко выпаливаю я; мой голос хриплый и какой-то чужой. Мир вокруг сходит с ума, или я? — После каждой аварии вокруг что-то меняется. Мама. Бен. Моя комната. Замолкаю, пытаясь переварить сказанное. Кажется, я все больше начинаю чувствовать себя сумасшедшим. Ну и замечательно, Дэнни. Просто замечательно.***
Наутро моя голова разрывается от невыносимой мигрени. Неудивительно — почти всю ночь я думал и анализировал. Вяло поднимаюсь на ноги и устало бреду в ванную комнату; долго смотрю на свою измученную физиономию в зеркале. «Спасибо отцу за симпатичные торчащие уши», — такая привычная мысль быстро проносится в голове и замолкает. О, знаете, я всегда любил произносить эту фразу, смотря в зеркало; но сейчас эта мысль кажется неестественной и дико несуразной. Мысленно даю себе пощечину и поспешно обрызгиваю прохладной водой. Мигрень не утихает. К горлу подбирается ком тошноты. Желания идти в колледж нет совершенно; и когда я спускаюсь вниз, чтобы выпить немного апельсинового сока, натыкаюсь на встревоженную маму. — Ты кричал ночью? — она немного сужает свои карие глаза. Ма всегда так делает, когда чем-то обеспокоена. — А, да, — я пытаюсь вложить в свой голос все безразличие, которого у меня нет. — Просто кошмары. Мама кивает головой и принимается поправлять мои непослушные, торчащие волосы. Раньше я бы увернулся, но… Я был художником в средней школе. Рисовал. Много. Родители даже выделили мне отдельное местечко под мастерскую в гараже. И сейчас кое-что во мне осталось — умение фиксировать детали. Ставить на паузу окружающий мир — и наблюдать. Я смотрю на свою маму, пытаясь запечатлеть в памяти каждый изгиб ее черт лица. Мимику. Едва заметное родимое пятно возле губы. От мысли, что она может измениться, меня кидает в легкую дрожь. — Я поеду на работу. — Апельсиновый сок немного ослабляет боль. — В колледже все равно ничего важного, — добавляю тише, бросая пустой стакан в мойку. — Мистер Пенкинсон должен платить тебе внеурочные. Он тебя совсем не жалеет, как по мне, — кидает мама, и я замираю. Да, голос. Голос ведь тоже может измениться. На самом деле, я могу приходить на свою подработку в любое удобное для меня время; но сейчас я ощущаю острую необходимость там быть. Работа в библиотеке меня никогда не утомляла. Я люблю читать, особенно легенды о короле Артуре, и большую часть рабочего времени я провожу за книгами. А сейчас — мне нужна литература по эзотерике. Должно же быть хоть какое-то логическое объяснение, правда? Мама заворачивает мне сэндвичи, и я выхожу под лучи едва теплого мартовского солнца.