Infinity

Такси, кажется, едет целую вечность. Чертовы пробки. Пытаюсь отвлечься, всматриваясь в медленно проносящуюся полосу города, но все мысли возвращаются к аварии и водителю. Чувство приближения к зацепке опьяняет и придает сил: впервые за три недели я начинаю двигаться вперед, поэтому тело бьет мелкая дрожь от предвкушения и легкости. Достаю телефон и секунду мешкаю, затем открываю поисковик. «Новости Таллахасси семнадцатое марта». Ничего. Снова. Закрываю глаза, пытаясь сконцентрироваться, и чувствую тупую головную боль. Итак, что мы имеем, Дэнни? Мы имеем аварию третьего марта, которая стала предметом обсуждения для всех жителей города. Мы имеем мир, который с каждой неделей искажается, но после чего? Фактически, авария была всего одна, не так ли? Но ведь каждую субботу мои кости дробит Форд! Почему это никто не видит? К горлу снова подбирается ком тошноты: судорожно открываю окно, жадно вдыхая свежий воздух. — Парень, тебе плохо? Вздрагиваю, переводя взгляд на водителя. — Все в порядке. Спасибо. Мы… скоро будем на месте? Скорее бы к зацепке, вперед, освободить себя: разорвать оковы и вдохнуть полной грудью. Выход есть, черт бы всех побрал. Выход есть, и теперь я это отчетливо ощущаю. — Почти приехали. Спешишь? Невнимательно киваю, снова погружаясь в собственные мысли. Тошнота и боль отступает, зато возвращается мандраж. Осталось совсем чуть-чуть. И почему я не додумался раньше поговорить с семьей виновника аварии?

***

— Как же здорово, что мы с тобой — студенты Государственного университета, — прерывает тишину Бен. — Ч-что? — Мы подходим к нужному дому: кажется, что мое напряжение нарастает с каждым шагом, и оно вот-вот готово лопнуть. — Мы учимся в колледже, — начинаю я испуганно, чувствуя, как учащается биение сердца. Очередное изменение? Бен останавливается, затем хлопает по плечу. — Дружище, я знаю. Не хотел тебя напугать или что-то вроде этого. — Сердце возвращается на место. — Ты пока пожинал плоды нашего чудесного вечера и страдал позывами рвоты и прочими прелестями, я подготовил план. Ты ведь не думал, что жена водителя так просто выдаст нам всю информацию? Самонадеянно полагаться на такое. — А, — выдыхаю. — Ты прав. Так при чем здесь университет? — Этот тип был профессором. А мы — парочка его любимых студентов, и наша жизнь после гибели мистера Миллера просто перевернулась! Мы скорбим. Мы хотим узнать детали. Мы пришли поддержать жену нашего любимого преподавателя. Улавливаешь? — Недурно, — хмыкаю. — А мы от большой скорби решили сделать это спустя три недели после его смерти? — Оставим столь незначительные детали, — отмахивается Бен. — Пошли. Я чувствую, что мы выкопаем что-то интересное. Нас встречает полноватая добродушная женщина с чуть заметной сединой. Пытаюсь нацепить на себя маску скорби, но мандраж выдает меня: кажется, я трясусь от возбуждения. Лишь бы что-то найти. Лишь бы… — Профессор Миллер многому научил нас, мэм… — Бен внезапно и резко прерывает мои мысли. Фокусирую свое внимание на разговоре. — … он был отличным преподавателем. Мы могли бы… — Конечно, мальчики, — ее голос тихий и сухой. Кажется, так бывает, когда часто плачешь. — Сейчас я буду рада любой компании. Дом семьи Миллеров вполне мог бы быть светлым и просторным, если бы не тяжелая атмосфера, таящаяся в комнатах. Окна завешены серыми шторами, поглощающими весь солнечный свет; в воздухе летают мелкие пылинки. Мрачно. Пожалуй, так. Миссис Миллер приносит нам чай и приглашает присесть на диван. В голове крутится куча вопросов, которые едва ли не слетают с языка; так что я сжимаю губы и молча утыкаюсь носом в свою чашку. Пить совершенно не хочется. — Профессор Миллер глубоко уважал свой предмет. Он был лучшим специалистом в этой области, — начинает тараторить Бен. (Итак, ваш муж убил меня, миссис Миллер. Он раздавил меня. Что скажете по этому поводу?) — У него были какие-то увлечения помимо работы, не так ли? — О, да. Мой супруг был отличным игроком в гольф. Странно, что он не рассказывал это вам, мальчики. Мне кажется, что историями своих многочисленных игр он делился со всеми. — Замолкает, долго смотря на свою нетронутую чашку. — А еще — путешествия. Да, путешествия. — Где же он бывал? — Бен впитывает в себя каждое ее слово. Набираю полную грудь воздуха. (Он убил меня, втянул в странный круг изменений. Ваш муж виноват в этом). — Он путешествовал по Европе? — Европа, Азия. Последней стала поездка в Тибет… после смерти сына, — миссис Миллер выдыхает, устало прикрывая глаза. — Сочувствую, — онемевшими губами вывожу я. — Ваш сын… — В конце февраля. Незадолго до смерти мужа, — бесцветно отвечает женщина. Все-таки, седины на ее волосах больше, чем я предполагал. — Зачем же он тогда уехал, оставив вас наедине с таким горем? — вопрос вылетает из моего рта прежде, чем я успеваю его обдумать. Но, кажется, миссис Миллер не считает это верхом бестактности. Она вздыхает. — Он сказал, что вернет сына. Я думаю, что он немного… сошел с ума от горя. Боже, это не стоило никому говорить, пожалуй… Но какая уже разница? — Тибет, значит? — тихо и задумчиво переспрашивает Бен. — О, знаете, такое бывает. Вы читали «Кладбище домашних животных» Стивена Кинга? Это — психология, и ничего более, — улыбается друг, больно схватив меня за плечо. — Мы пойдем, пожалуй… Спасибо за чай. — Нам очень жаль, — я пытаюсь смягчить наш внезапный уход, поспешно направляясь за Беном, но застываю. Внутри все рушится. Душит меня. Расплетает тонкие узлы страха, чтобы крепче связать все мои внутренности. Фотография. Фотография, перевязана черной лентой. Фотография мальчика. Сына Миллеров. Того самого мальчика на Апач-стрит. Ступор обездвиживает, лишает равновесия; спустя мгновение я чувствую, как меня подхватывает Бен и выводит на улицу. В лицо бьет свежий воздух. — Тибет, — кричит Бен, — Тибет! Древняя магия, ритуалы, это может быть связано с тем медальном! Фотография. Мальчика. Апач-стрит. Конец февраля. — Да что с тобой? — Бен щелкает пальцами перед моим носом. — Дэнни? — Сын, — выдавливаю из себя я. Шок мешает говорить. — Я… знаю их сына. — Ну, совпадение… — начинает друг, но я его перебиваю. — В конце февраля его сбила машина на Апач-стрит. Его мяч упал на проезжую часть. Он побежал за ним. — И? — Я молчу. В голове все начинает сплетаться в одну картину. Неужели? Господи… — Ну же, Дэнни! — Я мог спасти его, понимаешь? Я не успел! Я был в одном, блин, дюйме от его капюшона! Благодаря мне он мог жить, но я все просрал! Бен замирает. Картина сплетается. В груди не хватает воздуха. — Это было в субботу. Примерно в шесть вечера, я как раз возвращался с работы. Щелчок. Вспышка. Бледное, едва ли разборчивое осознание.