Infinity

Я впиваюсь зубами в подушку, пытаясь сдержать крик. Хочу поднять голову, чтобы посмотреть на вошедшего парня, но меня словно припечатывает к кровати свинцовой тяжестью. — Дэнни, тебе плохо? Сердце пробивает грудную клетку. В голове беспорядочно мечутся мысли. — Дэнни? — голос слишком глухой и тусклый, словно я погружен глубоко под воду. Вдыхаю и нахожу в себе силы подняться. Пришелец что-то говорит еще; я тупо наблюдаю, как медленно он поднимает и опускает свою руку. Как позади него плывут стены. Жмурюсь. В голове — странный писк, больно давящий на мозг, и… — Все в порядке? — голос усиливается, становится громче, и я резко выдыхаю. Комната снова приобретает четкость. — Д-да, — кажется, у меня заплетается язык. С мгновение молчу. — Перебрал вчера. — Без меня? — его глаза обиженно сужаются. Я снова жмурюсь. — А, извини. — (Кто ты, чувак?) — Я не собирался пить, но случайно встретил знакомого. Пытаюсь рассмотреть своего собеседника, но не могу сосредоточиться на его чертах. Он низкий, очень низкий, полноватый… — Вообще, пора тебе завязывать с этим. Я постоянно об этом говорю. Ты угробишь свою печень, знаешь ли. Молча падаю обратно на кровать. Массирую лоб до ужаса потными ладонями. Кажется, сейчас в моей голове одна единственная мысль, острая, впивающаяся в мозг — страшно. — Определенно. — (Где я нахожусь?)  — А т-ты что вчера делал? — Писал реферат. Сейчас схожу к Джеку, он обещал помочь с библиографией. Ты со мной? — Мне слишком плохо. Я… полежу еще. Я начал привыкать к изменениям, я научился их принимать, я научился сохранять хладнокровие. Но сейчас… Сейчас я наблюдаю, как исчезает за дверью низкий силуэт, и внутри меня нарастает волна паники. Нет-нет, мне все равно на этого парнишу, мне не все равно, почему я… Почему я… В горле — ком горькой слюны, и я долго кашляю, сползая с кровати на пол. Пытаюсь собрать свои скудные мысли в кучу, наконец, сформулировать то, что вызывает у меня дикий ужас. Я пытался покончить с собой. Я сам прыгнул под машину в сотнях миль от Таллахасси, в воскресенье вечером. Я должен был умереть, разорвать этот круг, а в итоге, видимо, сделал только хуже. Дурак. Я отправился скитаться по штату двадцать пятого марта, ведь так? Беру в руки телефон и долго смотрю на сегодняшнюю дату, пока экран не гаснет. Бросаю телефон куда-то в сторону. Первое апреля. Мне хочется смеяться от иронии и одновременно — лезть на стенку. Значит, из жизни выпала целая неделя, и я снова проснулся в воскресенье. Где? Взгляд падает на стоящую рядом тумбочку — мою тумбочку? На полуоткрытые ящики письменного стола. На заваленный журналами подоконник. На пустые банки пива. В голове звучит резкий щелчок, выводящий меня из транса: кажется, я ползу на четвереньках, вываливая на себя все содержимое тумбочки. Мне больно, но я молча отбрасываю в сторону выпавшие книги, исписанные тетради и блокноты; я пытаюсь сфокусировать свой взгляд на чем-то важном. Я должен найти хоть что-то. Резко подрываюсь на ватные ноги, снова осматриваясь по сторонам. Вижу свою ветровку, висящую у входной двери — бреду к ней и проверяю карманы. Помню, они всегда были полны какой-то дряни: мелочь, жвачки, ключи, смятые чеки из магазина… (а может, мне так только кажется?) Но мысль резко обрывается, как только мои пальцы цепляются за холодный квадрат пластика — пропуск в общежитие. Смотрю на фото, которое я сделал пару лет назад, и по телу ползут крупные мурашки. Снова пытаюсь собрать остатки мыслей, беспорядочно разбросанных в голове, но мне мешает странный писк в ушах; и лишь одна мысль, скользкая и страшная, втекает в сознание нарастающей паникой. Нет, этого не может быть. Не может ведь! Почему я не живу с родителями? Значит ли это, что… — Дэнни? Я забыл взять флешку. Тебе уже лучше? — О Боже, тот парень возвращается. Лихорадочно пихаю пропуск обратно в ветровку. — Н-немного, но мне нужно в душевую. Проводишь? — (Я просто не знаю, где находится ваша чертова душевая). — Боюсь, что ляпнусь в обморок прямо здесь. Мне нужно умыться. Я с трудом помню путь в душевую. Этот парень, он отказывался уходить, что-то безустанно бормотал, что не оставит меня в таком состоянии. Кто он? Просто сосед по комнате? Мой… друг? Бешеный водоворот мыслей заводит меня к Бену, но я решаю подумать о нем позже. Долго держу руки под потоком ледяной воды, пока не краснеет кожа; обрызгиваю лицо, затем опираясь об умывальник. Кое-что беспокоит меня в сотни раз сильнее странного новоявленного друга, и даже Бена. Итак… в этой реальности я живу в студенческом общежитии? Та самая скользкая мысль снова оседает в мозгу, делает ноги ватными, заставляет спуститься вниз по гладкой кафельной стенке. Дрожащими пальцами открываю контакты телефона (кажется, я его забросил под кровать — когда я его успел забрать?) Сам себе мотаю головой. Пальцы не слушаются, не желая попадать на клавишу «М» в поиске. Больно сцепляю зубы — сосредоточься! Я ввожу — мама, немо смотрю на экран — нет результатов поиска. — Ничего, я ведь помню ее номер наизусть, — мой голос хриплый, то ли от паники, то ли от ледяной воды. Я все чаще начинаю говорить сам с собой — первый признак сумасшествия? Мне требуется некоторое время, чтобы правильно набрать номер дубовыми пальцами. Мое сердце пробивает грудную клетку, в глаза лезут капельки пота, плывут разноцветные круги. Сейчас, вот сейчас пойдут гудки, моя мама возьмет трубку, и… Этот номер не обслуживается. Слабо помню, что я делал дальше. Кажется, искал в контактах отца — которого уже тоже нет. Я не помню, как я разбил свой телефон, так, что по экрану поползли две тоненькие трещины. Я не помню, как разодрал до крови костяшки пальцев — помню только несколько мелких капель крови, упавших на белоснежную раковину. И свое отражение в зеркале. Да, точно. О, я долго смотрел на себя. Прожигал себя взглядом. Криво надетые очки. Оттопыренные, красные от волнения уши. Синяки под глазами. Неестественно раздутые ноздри. Влажные от слез глаза. Кажется, я дал сам себе пощечину — и волна острой боли прорезала половину лица. Я сам убил своих родителей. Я не должен был уезжать, как последняя тряпка. Не должен был сам бросаться под машину — это же очевидно, что я не умер бы, ходячие трупы не умирают, они… Еще одна пощечина, сильнее — чтобы взять себя в руки и прогнать заседающую в груди боль. Происходящая херь вряд ли подвластна хоть какой-то логике, и я это понял давно. Но столь глобальное изменение произошло именно потому, что я хотел покончить с собой — понятно даже тупому. Умываюсь холодной водой, и мои щеки начинают гореть. Снова бью себя мокрыми руками, бью беспрерывно, кривлюсь от физической боли, боясь сосредоточиться на той боли, которая внутри. Я сам убил своих родителей.

***

Первое, что я делаю, когда возвращаюсь в комнату — роюсь в вещах своего нового товарища. Итак, его зовут Том. Кажется, я припоминаю Тома  — он учится на моем потоке. Щеки все еще горят от ударов, и я падаю на свою кровать, ощущая незнакомую ранее пустоту внутри. Хочется спать, но навязчивые мысли ежесекундно протыкают мой мозг и мешают. «Это все выдумки, иллюзия, ложь. Мои родители живы, и они находятся в той, настоящей реальности». Тяжелый вдох. «Но ты ведь убил их? Ты убил своих родителей, трусливая скотина». Выдох. Возвращается Том, и я поворачиваюсь лицом к стенке. Говорить с ним — последнее, что мне сейчас бы хотелось. — Дружище, ты как? — В норме, спасибо. — Дай мне спокойно оплакать умерших родителей, идиот. — Холодная вода помогла. Я все же поворачиваюсь к нему, чтобы изучить: он очень низкий и толстый — полная противоположность Бена. И это раздражает. Какой-то неопрятный, с пятном на растянутой майке. Щурит глаза, странно поджимает губы, словно волнуется. За меня? Очевидно. — Мне приснилась мама, понятно тебе? — Надо же, отличный способ проверить, действительно ли мертвы мои родители. Том явно смущается, и мое сердце в который раз разрывается от нахлынувшей боли. Я не ошибся. Конечно же, я не ошибся. — Понимаю, — бормочет он. — Может, ты хочешь пива? Принимаю сидячее положение. — Ты плакал? У тебя… глаза красные. — Нет, я не хочу пива, и нет, я не плакал, — на мгновение проносится мысль, не слишком ли грубо, но тут же исчезает. — Слушай… Мы ведь постоянно тусим вместе. Так? Тот кивает, и меня снова накрывает волной раздражения. — Ты знаешь Алана? — Который учится с тобой в одной группе? Ну? Отлично, значит, Бен существует. Машу рукой, мол, ничего, забей; снова ложусь. Кажется, Том говорит, что я сегодня странный, но я снова поворачиваюсь к стенке. Что мне делать? Есть ли у меня хоть какое-то желание бороться? Нет, оно ушло вместе с родителями. Хочу ли я умереть? Да. Как? Сосредоточься, Дэнни! Не удивлюсь, если Бен здесь — мой далекий знакомый, которому глубоко плевать на мое существование. Не удивлюсь, если все мои товарищи сейчас повернуты ко мне спиной. Я один, мой мир рушится, вся моя семья погибла, я в шаге от сумасшествия. Повторяю эти слова, словно мантру — шепотом, чтобы не услышал сосед по комнате. Я один… Что мне делать? Я не хочу бороться. Я устал. Мой мир рушится… И пусть. Изменилось слишком многое, чтобы мне хотелось зажить счастливой жизнью. Вся моя семья погибла… Страшная пустота внутри шевелится, но в голову впивается мысль. Кейти! Хватаюсь за телефон и открываю телефонную книжку. Слава тебе Господи, она жива. Я нажимаю на звонок, и в уши впиваются телефонные гудки. Моя сестра жива.