Грязно-белое, фальшиво-золотое

      — Я могу работать даже по ночам, — от отчаяния предложила Миврина. И усмехнулась, надеясь, что выглядит не совсем уж жалко: — Столица ведь никогда не спит.       «А ещё не придётся платить за ночлег, — могла бы добавить она. — Если подремать за прилавком, день уж как-нибудь продержусь…»       — Мне не нужны работники, — Дженсин равнодушно пожала плечами. — Впрочем, ты можешь приходить убираться. Сметёшь пыль, помоешь полы. Золотой в неделю дам, если не будешь лениться.       Миврина отвела глаза, плотно сжала губы, чтобы не высказать торговке в лицо всё, что думает о таком предложении. Потому что… Через пару дней, если ничего не изменится, придётся соглашаться и на это.       — Спасибо, — опустив глаза, поблагодарила она. — Я немного подумаю, можно?       — Как хочешь, — откликнулась Дженсин. — Но я тебя ждать не буду. Найдутся другие желающие — приму их.       Миврина снова смиренно кивнула. Торговка следила за ней цепким опытным взглядом: даже яблока с прилавка не утащить… Пришлось уходить из «Почти новых товаров» несолоно хлебавши. Как и каждый день из прошедших двух месяцев.       Мечтая о прекрасном и щедром аристократе, который попадётся сейчас ей навстречу, проникнется печальным видом загадочной красотки и предложит покровительство, Миврина не заметила, как ноги сами принесли её в Эльфийские сады. Праздник, который всегда с тобой, белое золото, сердце империи… Проклятая безжалостная столица. Грязь и нищета. Да ещё некстати попалась на глаза лавочка, на которой ещё совсем, кажется, недавно заливисто хохотала, радуясь, как ловко обставила господина Лупуса… Сейчас бы, пожалуй, Миврина трижды, четырежды подумала, прежде чем убегать из «Тайбера Септима» и разбрасываться богатыми любовниками.       Разницу между ценой золота в Лейавине и в Имперском городе Миврина поняла не сразу. Слишком поздно, по правде говоря, поняла. Вроде бы и не шиковала, только самое необходимое: комната в пристойном постоялом дворе, приодеться по-столичному, попробовать в ресторане загадочные, заманчивые блюда со своей родины, которую никогда не видела… И казавшийся толстым, как его бывший хозяин, лупусовский кошель внезапно отощал. И с ним вместе худели и таяли планы Миврины: «снять лавку в Торговом районе и заняться продажей разных милых женских мелочей» незаметно превратилось в «арендовать часть прилавка с кем-нибудь вместе», после стало «хоть бы тележку зеленщика купить по дешёвке»… Вскоре не осталось и этого. Отдельная комната в пристойном постоялом дворе превратилась в каморку возле порта пополам с вечно пьяной орчанкой; да и за это убогое жильё уже неделю не плачено. Распродано всё, что только согласились купить; остался только тот товар, что у каждой женщины от природы есть. Миврина пока держалась: содержанкой ей быть случалось, как и брать у любовников деньги — но это никогда не была продажа. Миврина вряд ли смогла бы на словах объяснить, в чём разница, но всё в ней протестовало против банальной и унизительной торговли собой. Когда она, свободная, красивая, снисходила до мужчин раньше — она могла себе позволить… ну, скажем, принять подарок. Становиться вещью, за которую заплатили цену и могут делать что угодно, отчаянно не хотелось.       Ещё, конечно, оставался путь вовсе уж противозаконный. Но воровать Миврина не умела. Одно дело — порыться в вещах заснувшего любовника, и совсем другое — срезать на улице кошельки или вскрывать замки гнутой проволокой… Она-то, с её удачей, наверняка попадётся страже, не разжившись и медяком. Миврина криво ухмыльнулась: зато в тюрьме накормят, наверное, и о ночлеге думать не надо…       Впрочем, совсем уж дурой она всё-таки не была. Поняла, пусть и не сразу, что в столице есть ещё валюта, куда ценнее золота, и в чужих карманах её точно не найдёшь. Репутация. «Ах, Присцилла хочет открыть свой магазин? Конечно-конечно, пусть арендует в долг, вернёт, как торговля пойдёт — родители у неё всю жизнь тут жили, порядочная, респектабельная семья, и сама она хорошая девочка». Миврина, подслушав тот давний разговор, едва не завыла от злости: какой-то Присцилле соглашались верить в долг, а ей, подозрительной чужачке с сомнительной репутацией, и со щедрым тогда ещё авансом прилавок в магазине не уступили. Столица била наотмашь, без жалости. И если оступиться разок, попасть в тюрьму или собой начать торговать — шанса подняться не будет уже никогда.       Солнце выглянуло из-за туч, выбелило центр города, великолепную башню, залило светлым золотом улицы, брызнуло лучиком в глаза… Миврина смахнула злые слёзы и поднялась со скамейки. Она пока не собиралась сдаваться.       До вечера удалось заработать пару медяков и апельсин: деньги дала надменная старуха, которой Миврина помогла донести до дома корзину с покупками, а апельсин она стащила из этой самой корзины. От подвыпившего бретонца поступило было заманчивое предложение провести вместе вечер, но за возможным кавалером пришла супруга, и Миврина вмиг была забыта.       Уставшая и голодная, под вечер она поплелась в свою ночлежку, мечтая уже только о том, как проскользнуть бы незамеченной мимо хозяина. Но Тисир, хмурый аргонианин, приветствовал её бесстрастным и равнодушным сообщением, что если завтра денег за комнату не будет — он вышвырнет Миврину на улицу. Предварительно забрав всю одежду в уплату долга. Сил уговаривать и пытаться его разжалобить уже не было, и Миврина просто плюхнулась на лавку в углу общего зала и, растягивая удовольствие, съела ворованный апельсин.        — Не хочешь ли пососать чего-нибудь поинтереснее, куколка?       Мирвина вздрогнула и поняла, что машинально облизывала липкие от апельсинового сока пальцы. Рядом с ней, чуть пошатываясь, стоял здоровенный редгард. Зубы у него были жёлтые, широкий нос явно не раз ломали…       — Я не шлюха, — огрызнулась Миврина, хотя на языке вертелось совсем другое. «Сколько дашь?»       — Ну, раз ты такая порядочная, — хохотнул редгард, — то просто проводи меня за угол… Я уверен, что там кто-то обронил целый септим…       «Оброненная за углом» монета блеснула в его грубых тёмных пальцах.       Можно отдать долг за комнату, и ещё несколько медяков останется. Столько же предлагала утром Дженсин, если убираться у неё в магазине целую неделю.       Не дав себе времени передумать, Миврина поднялась с лавки. Ноги слушались плоховато, но это к лучшему: в голове осталось только «правая, левая, снова правая, переступить порог, левая…» Кажется, кто-то что-то сказал им в спину, но Миврина предпочла не услышать.       Редгард далеко не ушёл: сразу за углом, в тёмной подворотне, резко толкнул Миврину к стене, навалился всем телом. Обмял грудь, потянулся поцеловать, обдавая кислым винным запахом изо рта, но Миврина отвернулась, сжав зубы.       — Ну и ладно, — хохотнул он, отодвигаясь. Надавил на плечи, вынуждая опуститься перед ним на колени, скомандовал: — Соси, куколка.       Миврина сглотнула, к горлу подступила тошнота. Любовничек распустил шнуровку на поясе, стянул штаны. Огромный член ткнулся ей в лицо. Она подумала, что в других обстоятельствах, возможно… Тошнить стало только сильнее.       Его кожаные моряцкие штаны сползли ниже. Кошель на поясе болтался возле колен. Миврина облизнула губы, сжалась…       И не смогла. Зато в голову пришла неожиданная — и непреодолимо-заманчивая — идея. Спасительная. Задумываться и прикидывать шансы времени не осталось.       Борясь с брезгливостью, Миврина лизнула гладкую крупную головку, обхватила руками, словно обнимая, крепкие бёдра. Редгард поощряюще рыкнул.       Кошель крепился к поясу штанов тонким шнурком, и Миврина взмолилась всем богам — едва ли не впервые в жизни — об удаче. Дёрнув изо всех сил кошель, она одновременно боднула лбом не ожидавшего ничего подобного редгарда и стремительно откатилась в сторону, сжимая в дрожащей ладони свою добычу. Боги не подвели, и кошель оторвался от шнурка. Редгард взревел и согнулся пополам, прикрывая пострадавшее достоинство, а Миврина, подстёгиваемая азартом и паническим страхом, вскочила на ноги.       В ночлежке у неё не осталось ничего, кроме долгов, и возвращаться туда было незачем. Кошель, настоящий боевой трофей, на вес казался отнюдь не полным, но денег явно было побольше, чем обещанный ей септим. Размышления заняли долю секунды — или, быть может, её вели инстинкты.       Не оглядываясь, Миврина со всех ног рванула в подворотню. Редгард, к её ужасу, оправился почти моментально, и топал теперь за ней, сыпля ругательствами и угрозами. От страха в глазах темнело, подкашивались ноги, в боку с непривычки к бегу кололо. Миврина петляла, как заяц, уже давно перестав соображать, куда двигаться в тёмных узких трущобах.       Преследователь приближался; кажется, уже доносилась вонь его дыхания… Миврина по глупости обернулась и немедленно врезалась грудью в глухой забор.       В висках стучало — конец.       — Сюда, подруга!       Одна из досок сдвинулась, и в узкой щели показалось бледное эльфийское личико. Не раздумывая, какие боги над нею смилостивились, Миврина ужом юркнула в открывшуюся щель, обдирая плечи и бёдра. Доска вернулась на место, и тут же задрожала от кулаков добежавшего наконец редгарда. Миврина без сил опустилась на землю, хватая прохладный воздух открытым ртом.       Её без церемоний подняли, ухватив за ворот платья, поставили на ноги. Босмерка, рыжая и темноглазая, насмешливо смотрела снизу вверх.       — Да ты просто королева воров, подруга, — усмехнулась она. — Я, за вашими догонялками глядя, чуть животик со смеху не надорвала. Ты куда бежала-то?       Миврина наконец справилась с дыханием. Редгард продолжал молотить кулачищами по забору, но босмерка, похоже, не сомневалась в твёрдости тёмных старых досок.       — Никуда, — призналась Миврина. — Просто так бежала. Мне… некуда.       — Так я и думала, — кивнула её спасительница. — Ладно. Я Метредель. Пойдём, познакомлю тебя с нашими. Может, и сделаем ещё из тебя настоящую воровку. Как, говоришь, тебя зовут?       Будь у Миврины время подумать и ясная, не задуревшая от бега и страха голова, она бы соврала, конечно. Просто так, на всякий случай. Но вышло так, как вышло.       — Миврина Арано, — откликнулась она, пожимая узкую горячую босмерскую ладонь. — А «наши» — это кто?       Метредель только загадочно усмехнулась.       В ту ночь, когда Миврина начала свою не то чтобы блестящую воровскую карьеру, Метредель привела её, растерянную, мало что соображающую, в какую-то грязную, донельзя запущенную хижину. В темноте удалось только разглядеть, что скособоченная, кривенькая лачуга каким-то чудом стоит и прямо сейчас падать не собирается. Внутри было не лучше: только по гулкому эху и понятно было, что единственная комната на самом деле довольно просторна, просто забита всяким хламом и заросла грязью.       Метредель, ругнувшись, пнула с прохода колченогий, лежащий на боку стул, и достала из комода свечу. Может, самой босмерке и хватало скудного света из грязного тёмного оконца, но Миврина без дрожащего рыжего огонька точно бы споткнулась обо что-нибудь… или об кого-нибудь.       — Располагайся, — предложила Метредель. — Не императорский дворец, конечно, зато денег с тебя никто не возьмёт.       — Это твой дом? — неуверенно спросила Миврина. Не верилось, что кто-то вообще может довести своё жилище до такого состояния.       — Ещё чего! — возмутилась Метредель. — Это… Ну, можешь считать, что это наше. Общее. Кому вдруг негде переночевать, переждать облаву и всё в таком роде — приходят сюда. Тюфяков хватает, а желающих остаться дольше необходимого что-то немного.       Метредель хмыкнула. Миврина её понимала: лучше уж, как нищие, под открытым небом на скатке ночевать… Или всё-таки нет?       На большой кровати басовито похрапывал кто-то здоровенный, и ради ночных гостей просыпаться, похоже, не собирался. Каджит, дремавший на узкой койке у дальней стены, завозился, сел и принялся сверлить их жёлтым немигающим взглядом. Кажется, кто-то ещё и на полу спал — но, может, это была просто куча мусора.       Метредель что-то коротко сказала каджиту, тот оскалился, встопорщил усы, огрызнулся… Но под тяжёлым взглядом босмерки сполз с койки и побрёл к двери.       — Ну вот, даже кровать у тебя будет, — усмехнулась Метредель. — Сейчас ещё что-нибудь заморить червячка сообразим.       Роясь в многочисленных комодах — без ножек, дверей, с вывалившимися сломанными полками — Метредель кратко знакомила Миврину с «правилами проживания». Платить не надо, по крайней мере не деньгами; а если вдруг кто-то попросит оказать услугу — то это уже, конечно, всего лишь вопрос вежливости, не больше. Можно и отказаться, но… Всё, что не на тебе и не в твоей сумке, считается общим: если чем-то дорожишь — держи при себе; но и всё, что на столах, в комодах, в корзинах — бери сколько надо.       Миврине очень хотелось узнать, какого рода услуги — и кто — могут попросить, но Метредель обнаружила кусок не очень чёрствого хлеба, сыр, печёную картофелину… Миврина, стараясь не думать, откуда в этой халупе вообще взялась еда, благодарно кивнула.       — Ну, в общем, ночуй, подруга, — Метредель похлопала по грязной постели, с которой согнала каджита. — Поговорим после.       Миврина дурой не была, и два с двумя уже сложила.       — Подожди, — окликнула она босмерку. Вытряхнула на колени деньги из редгардова кошелька. Метредель обернулась, чутко дёрнув ушами.       — Сколько у вас принято отдавать на… общее дело? — спросила Миврина.       — В этом месяце собираем в фонд помощи нибенейским грязекрабам, — совершенно серьёзно откликнулась Метредель. — Взносы, конечно, добровольные. Только если ты, подруга, неравнодушна к судьбе этих прекрасных гордых созданий. Десятая часть со свободной охоты, пятая — если понадобилась помощь друзей. Ну, а когда будут особые заказы, то обговаривается отдельно.       Миврина, вздохнув, пересчитала свою добычу. Десять золотых да серебра с медью немного. Ей, получается, помогли, значит…       Две золотых монеты незаметно, как не было их, исчезли в ловких босмерских пальцах.       — Приятно знать, что грязекрабы могут спать спокойно, — ухмыльнулась Метредель. — Благослови Ноктюрнал твоё доброе сердце. Мы точно подружимся.       «Подруга», ловкая и юркая, словно бы растворилась в тенях, лишь скрипнули проржавевшие дверные петли. Миврина, подавив брезгливость, сперва села на кровать, потом, не раздеваясь, свернулась калачиком. Свеча почти догорела, храпун на большой постели выводил рулады. В горле встал комок, а на глаза сами собой навернулись слёзы. Миврина закусила кулак, чтобы не всхлипывать совсем уж громко, и зажмурилась.       Раз уж в огромной бело-золотой столице для неё не нашлось места кроме вонючего матраса в гнилой портовой хибаре, и не нашлось друзей кроме отребья и воров — может, всё-таки уехать? Не обратно в Лейавин, конечно: там наверняка припомнят бегство со столичным хахалем, закроют перед нею все двери, изведут злорадными шепотками за спиной. Но, может, куда-нибудь совсем далеко, где никто не знает, где можно попробовать начать с чистого листа…       … а снились всё равно белые камни и гордые башни безжалостного Имперского города.       Утро встретило её жутковатой орочьей рожей. От неожиданности Миврина едва не завопила, но тут водопадом обрушились давешние воспоминания. Похоже, сосед, ночной храпун, пришёл знакомиться.       — Узул гро-Грулам, — степенно представился орк. Голос у него был низкий, красивый даже; под несвежей рубахой неопределённого цвета виднелась крепкая грудь. — Тебя Метредель привела?       Миврина кивнула. Орк не казался угрожающим, и улыбался вполне дружелюбно — насколько представители его народа вообще могли выглядеть дружелюбными и не угрожающими.       — Ну живи тогда, — великодушно разрешил Узул. — Правила знаешь?       Миврина помотала головой: ночные объяснения Метредель казались смутными и нечёткими, как сон, да и с новым соседом неплохо бы наладить отношения…       Узул оказался простодушным, недалёким и очень общительным для орка. Через полчаса Миврина уже знала о его зазнобе, замужней орчанке с заковыристым именем, о его планах на жизнь, рыбалке в водах Румаре, домах всех соседей… Только о «фонде спасения грязекрабов» Узул говорить отказывался.       А ещё с ним было легко. Постоянной работы у него сейчас не было, но без дела Узул сидеть не любил. Для проформы поворчав, что, мол, ещё не женился, а уже чувствует себя мужем-подкаблучником, он не без удовольствия включился в затеянную Мивриной большую уборку в ничейной хижине. Всё, что ещё можно было спасти, они отмывали, чинили, проветривали; совсем уж негодный хлам безжалостно выбрасывали. У Миврины к вечеру, несмотря на усталость, даже поднялось настроение: хижина, конечно, так и не стала домом её мечты, но и на мусорную кучу больше не походила, хотя бы изнутри.       А ещё уборка помогала не думать. Не думать об «услугах», которые придется оказывать новым друзьям; об ограбленном злющем редгарде, мерещившимся за каждым углом; о надеждах на приличную, респектабельную жизнь… Можно было хоть на время перестать тревожиться.       Метредель явилась почти на закате, и начались обещанные уроки.       Настоящей воровки из Миврины так и не получилось. Метредель, взявшая над ней шефство — босмерке, похоже, просто нравилось возиться с новичками — после трёхдневных мучений опустила руки. И вроде бы на ловкость Миврина не жаловалась, чуткие длинные пальцы, казалось, просто созданы были для незаметных манипуляций с чужими карманами — а вот не получалось ничего. Узул, на котором Миврина тренировалась, сперва откровенно гоготал над её попытками, потом стал смотреть с сочувствием и нескрываемым недоумением. Даже у неуклюжего здоровенного орка лазать по чужим карманам и вскрывать замки получалось куда лучше.       — Знаешь, — сказала как-то Метредель в конце очередного неудачного урока, — дело в том, что у тебя в голове. Чтобы тебя не замечали, ты должна захотеть стать незаметной. А ты — наоборот. Словно на сцене стоишь в каком-то театре. Аплодисментов ждёшь.       Миврина тогда крепко задумалась — и согласилась. Незаметной тенью она становиться не умела и не хотела; ей нравились взгляды, нравилось играть — а что за игра без восхищённого зрителя, хотя бы одного?       И пришлось смириться.       В конце концов, Гильдии требовались не только воры и взломщики.       Как ни странно, Миврина и без совсем уж тёмных делишек нашла своё место. Её делишки были скорее мутно-серыми: те самые услуги фонду спасения грязекрабов, загадочные и непонятные, тем не менее исправно пополняли её карманы пусть не звонким золотом, но полновесным серебром. Её неумение стать, почувствовать себя воровкой неожиданно оказалось очень полезным. Не вызывая подозрений, она ходила в приличные городские районы — небогатая, но вполне респектабельная горожанка. Приценивалась к вещам, о которых шептали нищие, передавала послания и свёртки таким же не вызывающим подозрения респектабельным горожанам, поддерживала со случайными (совсем не случайными) знакомыми разговоры, порой о весьма странных вещах. Привыкла даже не вздрагивать, когда ей шептали, что фонду спасения грязекрабов (а потом — фонду социализации минотавров, или защиты гоблинов, или возрождения никсадов) нужна помощь; а после, не смущаясь, принимала «взносы» в этот самый фонд, предназначенные уже ей лично.       Метредель появлялась редко, и сама поручений почти не передавала, пользуясь обычно вездесущими нищими. Армана Кристофа, по слухам, правую руку самого Серого лиса, Миврина видела лишь издали, хотя считалось, что его дом по соседству с её хижиной.       Довелось ей как-то встречаться и с самим Лисом: данмерская кровь, чуткая к даэдрической тёмной магии, застыла в венах, когда она смотрела в бесстрастные глаза в прорезях ветхой серой маски-капюшона. Лис отвернулся и растворился в тенях, да и сама Миврина предпочитала думать о той случайной встрече как можно реже.       Она вообще усвоила, что вторым её достоинством, помимо неумения быть воровкой, стало отсутствие любопытства. Она никогда не спрашивала, кому и что передаёт; не интересовалась судьбой домов, где приходилось по просьбам очередного фонда поработать несколько дней служанкой; не заглядывала в записки и свёртки, которые относила в самые приличные районы города. За это, похоже, её и ценили: впервые она поняла, что старания вознаграждены, когда Метредель словно бы ненароком назвала лачугу, в которой так и обосновалась Миврина, её домом. И с этого неявного приказа, с совсем не случайной оговорки так и повелось: дом Миврины Арано. Правда, по назначению гильдия его использовать не перестала. Гости приходили изредка, обычно либо молчаливые, будто немые, либо, напротив, болтающие обо всём на свете, кроме своих дел в столице. Для таких визитёров Миврина и Узул поставили отдельную кровать — благо никто не задерживался дольше пары дней, исчезали так же бесследно, как и появлялись.       С Узулом, единственным кроме неё постоянным обитателем лачуги, отношения у Миврины сложились… странные. Орк не скрывал, что любит, как-то нелепо и по-рыцарски, свою соотечественницу, замужнюю орчанку. Приличную, порядочную, достойную… Правда, Миврина так и не заметила, чтобы он всерьёз пытался делать что-то, чтобы добиться своей зазнобы, одни лишь слова о том, что «выберется со дна и станет уважаемым горожанином». И смотреть на него было больно — как в зеркало. Но и полезно: Миврина обещала себе, каждый день обещала, что для неё-то это всё — временно. Она непременно найдёт своё место, покончит с полупреступной жизнью, тёмными делишками, и заживёт наконец, не опасаясь и не стыдясь, под сенью бело-золотой башни…       Ну и как-то само собой случилось, что в фальшивом доме Миврины Арано появился фальшивый жених Миврины Арано, к ним приезжали фальшивые гости, а фальшивые друзья передавали поручения от фальшивых фондов спасения и помощи очередных несчастных зверушек.       Впрочем, золото, которым расплачивались, было вполне себе настоящим, и Миврина так и не нашла за год возможности от него отказаться.