4. Шанс
16 марта 2018 г. в 18:00
Он слушал молча, так и не разжав рук. Держал её, когда она, сидя у него на коленях, захлёбываясь слезами и словами, рассказывала о безысходности. О том, как легко оказаться на дне — и как невозможно подняться. О том, как безжалостна столица и что, умирая, не думаешь, из правильных ли рук принимаешь помощь. И себя не жалела, не обеляла… Не особо верила, что он, Лекс, никогда не преступавший черту закона, поймёт — просто не могла не выговориться сейчас.
Еро прервал её лишь однажды: и попросил не называть имён. Миврина посмотрела на его окаменевшее, застывшее лицо, в холодно-синие глаза — и, словно очнувшись, поняла, что и ему сейчас не легче. Она изливала душу, пытаясь стать цельной — а он, капитан Лекс, слушал и разрывался изнутри. Шёл поперёк себя, вопреки себе, всей своей сущности, когда слушал. И сделал выбор, попросив не называть имён и деталей: сознательно предпочёл не знать, чтобы не быть вынужденным делать то, что должен. Миврина словно ступала босыми ногами по обоюдоострому лезвию — и надежда резала ничуть не ласковее страха.
— Ты со мной по поручению гильдии? — только и спросил он, когда Миврина, успокоившись, замолчала.
— Нет! — слова вырвались сами, отчаянные, искренние. Пусть не верит в другое, но это… Это был бы конец.
— Они даже не знают, что… То есть знают, что у меня кто-то есть, но правда никому и в голову не придёт. Я скрывалась, правда, Еро!
— Тогда почему ты это делала? — голос звучал почти равнодушно, отстранённо даже, но взгляд выдавал — прищуренный, цепкий, настороженный… Неуверенный. И пальцы на её плечах сжались так, что синяки останутся наверняка, но Еро этого не замечал.
Миврина отвернулась. Она уже сказала, почему. Сказала правду. И так и не дождалась ответа.
Впрочем, кто сказал, что правда только одна?
— Они не отпустят меня, — призналась она. — Как не выпустили тех, кому повезло подняться со дна. Тех, кому я передавала приказы. Будут шантажировать прошлым, превратят жизнь в кошмар, не отстанут никогда. А я — не хочу.
Лекс неуловимо изменился. Словно бы — Миврина невесело усмехнулась — надел свои сверкающие латы. Отстранился, вмиг перестав быть любовником и превращаясь… В кого? В охотника, почуявшего добычу? Работа… Ха. Эта погоня — куда больше, чем работа, очевидно.
И куда больше, чем она, Миврина Арано.
— Ты знаешь о них… о нас всё, да, капитан? — тихо спросила она. — Но твой проклятый закон — кандалы на твоих же руках. Знание — не доказательство. Тебе нужны улики, и неопровержимые. Такие, чтобы уж наверняка обезглавить гильдию.
Лекс хотел что-то сказать, но только молча кивнул.
— У нас с тобой одна цель, капитан. Я тоже не собираюсь терпеть их за своей спиной в новой, честной жизни. Да они и не дадут жить честно. — Миврина помолчала, подбирая слова. — Значит, мне нужно избавиться от гильдии, Еро. Я не спрашиваю, зачем это тебе, но раз цель у нас одна — так ли важны причины?
Лекс нахмурился. Ссадил её, как куклу, на смятую постель, поднялся. Миврина, подтянув колени к груди, смотрела, как он расхаживает по крохотной комнатушке, то запуская руку в растрёпанные волосы, то вдруг застывая на месте и вглядываясь в пустоту.
— Я верю тебе, — наконец сказал он, поворачиваясь. — Верю, Миврина.
И вдруг шагнул к ней, опустился перед кроватью на колени, накрыл её ладони своими. Глаза стали больные, как у побитой собаки, и голос дрогнул, когда спросил:
— А это всё… Весь этот спектакль — для чего?
«Потому что я люблю тебя, дурак ты бестолковый. Потому что как тебя, рыцаря, на всю голову ушибленного, вообще можно не любить? Потому что ты — зная, кто я, что я! — лопотал тут о свадьбе и ответственности. Потому что ты, Еро, весь бело-золотой, ты сияешь даже в темноте, как твой даэдрами проклятый город, как твой безжалостный закон…»
— А почему бы и нет? — беззаботно усмехнулась Миврина. Беззаботно усмехнуться было не легче, чем эту улыбку ножом на лице вырезать, но она, кажется, справилась. — Приятное дополнение. Да и прикрытие хорошее: воры как дети, обожают романтические истории…
На миг — а может, ей и вовсе показалось — в голубых глазах мелькнула… тоска? Сожаление?
— Но это правда очень-очень приятное дополнение, — Миврина, зажмурившись, чтобы не расплакаться, потянулась губами к его губам…
— И отличное прикрытие, — сказал Лекс, отстраняясь. И вдруг неожиданно тепло посмотрел, протянул руку, погладил её по щеке — не страстно, но нежно. — Ты умница, Миврина. И очень храбрая.
И этого было достаточно, чтобы сердце оттаяло, вмиг обернулось раскалённой лавой и стекло куда-то в подреберье. Миврина вздохнула и развела ноги.
Прежде чем вернуться к разговору, они ещё раз проверили надёжность прикрытия. И узкой, но крепкой трактирной кровати.
Миврине казалось, что время стало нервами, её собственными, и она не живёт теперь, а вытягивает их из себя, сматывает, как клубок. Жизнь разделилась на две неравные части: где-то там, в полусне, оставался Портовый район, его сплетни, услуги, грязные делишки… И лишь изредка — острые как сталь, яркие как пожар встречи тайком, быстрые, влажные, жаркие… И пока безрезультатные.
Они долго говорили в ту, первую ночь, до рассвета. Прикидывали, строили планы, соглашались и спорили. Оба понимали, что сейчас Миврина бесполезна: толком ничего не знает, а если и выступит с обвинениями — то чего стоит её слово, безродной, бездомной авантюристки? Кого на свою сторону одним лишь коротким приказом способна призвать Гильдия, Миврина увидеть успела. Лекс почему-то вбил себе в голову, что они, эти жертвы гильдии с тёмным прошлым, непременно усовестятся и выступят против, если увидят, что дело может выгореть. Миврина невесело смеялась: потому они и терпели приказы из прошлого, что не хотели никакой огласки. И не сомневалась, что будут терпеть впредь. Потому что если бы у неё, к примеру, был муж — порядочный, честный до болезненного, хороший человек… синеглазый, белозубый, с золотыми, чуть вьющимися волосами… — не знавший о неприглядном прошлом, она бы костьми легла и что угодно сделала, лишь бы и дальше не знал. Хоть в этом, если подумать, повезло: все её тайны Лекс и так знал — и не отвернулся.
В одном они сошлись сразу: Миврина слишком ценна, чтобы размениваться по пустякам. Лекс, сжав зубы и отводя глаза, попросил:
— Лучше не говори мне ничего о твоих услугах, совсем.
Миврина кивнула. Оба понимали, что ей сейчас нельзя отказываться от гильдейских дел; напротив, придётся стать активнее, напрашиваться, набиваться даже — иначе не поймать той по-настоящему крупной рыбы, которая им обоим нужна. Но вслух об этом предпочитали не говорить.
Сошлись они и в том, что охотиться надо на дуайенов. Миврина ещё и Метредель предложила — босмерка явно знала куда больше прочих, но официально (насколько это вообще применимо к гильдии воров) никакого титула не носила. Лекс, упрямый фокстерьер, нацелился на Кристофа — не зря, наверное, шептались, что между ними личные счёты. Миврина не спрашивала; да и всё равно выбора не было, ухватятся за любую возможность…
Несмотря на колкий, обжигающий страх, несмотря на невесёлые думы, на отчаянную жажду быть рядом с Лексом постоянно и приступы раздражения, когда по три-четыре дня не получалось увидеться, Миврина была счастлива, как никогда прежде. Она бы раньше не поверила, что можно вот так — не быть любимой, принимая как должное чужое восхищение, а любить самой, за двоих и навылет… А взаимность — так, уже и неважно. Миврину кидало из крайности в крайность: она то всей душой верила, что тоже любима, то вдруг просыпалась среди ночи, не понимая даже, а зная наверняка: не нужна. Но приходило утро, и снова хотелось петь без повода или сорваться вдруг в пляс…
Но ещё — и это, пожалуй, было столь же сильно, как водоворот поглотивших её чувств — Миврине нравилось быть. Никогда прежде на её плечах не лежала такая ответственность — да она и за себя-то предпочитала не отвечать, полагаясь на кого-нибудь. А теперь вот от осознания, какое дело они вдвоём — она одна! — задумали, против какого врага выступают, просто крылья распахнулись. Миврина чувствовала свой ум отточенным как бритва; чутьё обострилось до звериного; уши, казалось, могли уловить каждый шорох, каждый глухой шепоток. Может, кто-то от любви терял и себя, и голову — а вот Миврина Арано, кажется, наконец нашла.
Не хватало только капельки, самой чуточки удачи. Метредель косилась с одобрением на рвение своей подопечной, отправляла на всё более сложные дела — и Миврина справлялась, всё на тех же крыльях паря. И, умная, собранная, осторожная — бегала вечерами на теперь уж совсем тайные свидания.
И, если совсем честно, Миврине слишком нравилась эта пьянящая кровь эйфория погони, чтобы всерьёз ждать финала. Что будет, если — когда! — они с Еро наконец обезглавят гильдию воров, думать было страшно. Но, хоть что-то внутри и не хотело завершения, Миврина всё равно ждала свой — и Лекса — шанс.
Капитан верил ей, она чувствовала. Верил и как своей любовнице, и как соратнице. Не торопил, никогда не спрашивал, понимая — она расскажет сама. Она и рассказывала: обрывки слухов, свои соображения, подозрения, намёки. Она поражалась, насколько больше теперь знает, видит и понимает в делишках гильдии. И как этого безнадёжно мало, чтобы победить…
Самым, конечно, идеальным вариантом была поимка самого Лиса. Еро почти никогда не говорил о своём враге, а Миврине, увы, нечего было добавить. Видела она его единожды, давно уже, и по тогдашнему осознанному нелюбопытству постаралась забыть поскорее. Он точно существовал — это знали все, кто жил на дне; это знал и Еро. Сильные мира сего могли сколько угодно отрицать и гильдию, и её загадочного короля; этим отрицаниям недостовало не только истинности, но и искренности. Миврина припомнила всё, что когда-либо слышала о Лисе, надеясь найти зацепку, уязвимость, лазейку…
В ворохе сплетен, бредовых и более-менее достоверных, особняком стояли редкие фразы, которые роняла порой Метредель. Она-то точно была близка к Лису — или с Лисом? И, Миврина была уверена, искренне считала, что королю воров не меньше трёхсот лет, и всё это время он возглавляет гильдию. И никто ни разу не видел его лица, не узнал имени… Да и про то, что он — не обычный смертный, босмерка говорила слишком просто и обыденно, так, что Миврина почти поверила.
Среди самых бредовых слухов о Лисе встречался и такой: дескать, если слишком много о нём думать — король воров явится, чтобы отбить любопытство. Миврина не поверила тогда и тем более не верила сейчас: будь оно так — Лис давно бы поселился в Лексовой казарме, пожалуй. Но один случай заставил её вспомнить тот самый бредовый слух о слышанье мыслей.
Она тогда бездумно бродила по кромке прибоя: над Румаре плыл вечер, тёплый и сладкий, уже почти летний. Необычно крупные звёзды двоились в безмятежной водной глади, и далеко-далеко, на том берегу, выводил трель соловей. И вдруг словно из ниоткуда возникла тёмная фигура, угольный контур на фоне звёздного неба. Глаза блестели в прорезях капюшона, когда Лис разглядывал её, перепугавшуюся, зажавшую ладошкой рот, чтобы не вскрикнуть. Мгновение длилось, длилось, длилось, а Лис все резал её холодным стальным взглядом… зашуршала галька под чьими-то шагами, заплясали тени от факела. Лис, отвесив Миврине галантно-издевательский поклон, тенью метнулся к узкому проходу между лачугами и растворился в сумерках. Обернувшись, она уставилась на спугнувшего Лиса Армана Кристофа. Тот прошёл мимо, не удостоив её взглядом, а Миврина села на каменный берег прямо там, где стояла, и задумалась. С одной стороны, Лиса она не рассмотрела, и добавить к нарисованному Лексом портрету было нечего. А вот бы разглядеть, например, шрам на шее, или какое-нибудь приметное кольцо… Но мечты остались мечтами, а Миврина, пряча улыбку, поняла: теперь они знают, кем Лис точно не является: смертный или нет, а быть одновременно и перед ней в маске, и за спиной с факелом король воров не мог. Невелика добыча, и Лекс, возможно, сам это знает… Но всё равно, пожалуй, повод увидеться чуть раньше, чем сама себе разрешала.
А ещё о Лисе говорили, будто бы он украл всю удачу, и при встрече с ним можно ухватить и себе кусочек. Была ли в этой сказке хоть доля правды, Миврина не знала. Но уже на следующий день после встречи с Лисом удача наконец повернулась к ней лицом.
Удача пришла вместе с Метредель. Босмерка, собранная и серьёзная, позвала Миврину прогуляться. И между делом, невзначай, начала выпытывать… Нет, не о таинственном Мивринином ухажёре, не о последней услуге — а, внезапно, о похоронных обрядах данмеров. О том, для кого и почему может быть важна… какая-нибудь памятная вещица из гробницы усопшего. Настолько важна, что таинственный заказчик не жалел денег. Миврина, не позволяя ликующему предвкушению вырваться наружу, осторожно — очень-очень осторожно, словно на лезвиях мечей плясала — принялась расспрашивать подробности. И Метредель нехотя, но выдавала детали: тёртая босмерка не называла ни имён, ни города. Но данмер-граф был только один, и у того как раз недавно умерла супруга.
Миврина не очень хорошо помнила, что наплела тогда Метредель. Что-то из давно забытых рассказов матери о духах-предках, о том, что тёмные эльфы не уходят в Этерий, как прочие, а остаются охранять потомков… И да, пожалуй, какая-нибудь памятная вещица из гробницы могла оказаться не просто сувениром…
— Только ты никому, подруга, — предупредила Метредель. — Дело очень важное. Сам Лис заинтересован. Узнает, что я тебе сказала — по головке меня не погладит.
Если бы Метредель сейчас потребовала клятвы на крови — Миврина бы поклялась, не раздумывая, чтобы в тот же вечер нарушить любую клятву. Но, похоже, её слова было достаточно: не зря же больше года исправно выполняла всё, о чём просили, и была на хорошем счету в гильдии.
Но Метредель не попросила, только ещё раз пристально посмотрела и растворилась, как давеча Лис, в тенях.
Миврина выждала два дня. Два бесконечных, раскалённых, изматывающих дня. Попутно ловила отголоски слухов: говорили, на удивление, мало и тихо. Но Миврина научилась слушать правильно и видеть всю картину по паре разрозненных мазков; да, большое дело затевалось в Чейдинхоле, и Арман Кристоф, якобы, то ли сам собирался стариной тряхнуть, то ли связного с добычей лично встретит. В общем, всё складывалось идеально, лучше и не придумаешь.
Раньше Миврину раздражала до злой жгучей ревности Лексова увлечённость охотой; но теперь, поделившись наконец долгожданной удачей, она поняла своего капитана до конца. Азарт предвкушения, скрытной, но яростной битвы, предчувствия победы пьянил и кружил голову. А, разделённый на двоих, был даже острее и слаще, чем судорожная, исступлённая любовь на скрипучих кроватях в маленьких — и каждый раз разных — трактирах. Они говорили, нарочито спокойные, обсуждали детали: как Миврина подаст знак, как Еро захлопнет наконец ловушку. Со стороны, наверное, казалось, что они невозмутимы и холодны; но пламя, которое каждый видел в глазах напротив, выжигало дотла.
А потом они и правда занялись любовью — так нежно и сладко, так остро и пронзительно, что Миврина потом, отвернувшись, тихо заплакала от непереносимой нежности и боли. И всё пыталась не думать, выгнать набатом стучащую в голове мысль: «как в последний раз».