Бей по-больному

Врач — афроамериканка в белоснежном халате с осветленными на концах дредами, — мягко смотрит на Питера. Питер, избегая этого взгляда, сосредотачивает внимание на её волосах. — У вас классная прическа, — притворно-жизнерадостным тоном еле слышно шипит Питер. Севший и дрожащий голос звучит ужасающе жалко. А дальше врач говорит о необходимости терапии, о лечении, о чудесных специалистах, и Питер хоть и не слушает ее слова, но слышит удивительно твердый тон врача. Жалеть его тут не собираются. Паркер признает это разочарованно, но тут же гонит подобные мысли — мысли о том, что, вообще, он был бы не против, если бы его прижали к себе и как следует пожалели. Питеру противно от самого себя. — А что с моей тетей? — спрашивает Паркер, невольно выпрямляясь. Шуршание одеяла успокаивает. — Она ведь не знает? День с лишним назад, когда Питер и совершил одну из своих самых главных ошибок, тети Мэй не было дома. Она уехала к своей родне на пару недель, взяв с Питера обещание быть осторожным. Как видно, Питер слов своих не держит. — Твоя тетя, миссис Паркер, в порядке. Тебе нужно отдыхать. Ни один мускул на лице врача не дрогнул, и легкая улыбка никуда не исчезла, но по спине Питера пробежала дрожь. И липкий, словно смола, страх заполнял тело Питера. Не осталось места ни пустоте, ни боли, ни сожалениям. Только застрявший в горле ком и тошнота. Питер проваливается в сон. Гарри вваливается в больницу, пугая девчушку лет шести перед ним. Она верещит и от неожиданности шлепается на пол. — Мама, вампи-и-ир! — девчонка визжит, широко открыв рот. К ней подбегает мать, и на оторопевшего Гарри обрушивается цунами возмущения: — Что ты сделал с моей дочерью, отвечай, а ну стой!.. Майлз, услышавший крики, подбегает к Гарри и аккуратно отводит его в сторону, пока персонал успокаивает визжащих дочь и мать. Но, надо отдать им должное, Гарри и правда можно спутать с вампиром. У Озборна глубокие темные круги под лихорадочно блестящими глазами, осунувшееся лицо зеленоватого оттенка и растрепанные волосы. Майлз в смутном ужасе смотрит на безнадежно измятую рубашку Гарри, а затем натыкается взглядом на руки. Озборн отталкивает кричащего что-то о крови Моралеса и мчится по коридору. Честно пытающийся догнать его Майлз сдается еще через шесть метров. Куда ему до сбивающего всех, кто попадется по пути, Озборна. Гарри заглядывает во все двери, один раз едва успевает закрыть дверь перед летящей в него расческой, и, наконец, открывает нужную. Питер спит, лежа на спине. Руки покоятся поверх одеяла, но одна из них, левая, забинтована. Гарри на ватных ногах подходит к невысокой кровати и садится перед ней на колени. Кладет голову рядом с рукой Питера, но не прикасается. Вина снова скручивает легкие. Гарри знал, что делал. Гарри знал, что так будет. Конечно, он надеялся на менее трагичный конец, но он точно знал, что он будет трагичным. Озборн пытался предотвратить его, но, видимо, этого было недостаточно. Гарри нуждался в Питере больше, чем Питер нуждался в Гарри. Озборн шел ко дну и тащил за собой Питера. Гарри просто знал, что именно он делает, и каждый раз беспомощно кусал губы до крови. Гарри привязал Питера, а Питер хотел разрезать эти узлы, но рука не поднималась из раза в раз, пока не стало слишком поздно. Гарри привязал Питера не потому, что это казалось ему забавным — ни черта, — Гарри просто не умел по-другому. Не научили, не показали. Гарри принимал, но отдавать — никогда, а Питер был готов отдавать безвозмездно. Гарри привязал и Лиз тоже. Он знал, как это делается, и делал, противясь всей душой. Гарри разрывало напополам, и Питер первый, кто это понял. Жаль, не сумел остановить. Гарри знает, как это делается. Гарри стал центром жизни Питера, Гарри был для Питера повсюду — пылинках на солнечном свету, в каплях дождя, в соке свежей клубники, в страницах учебников, в вывесках и в рекламных баннерах, в трещинах на асфальте и в лунном свете. Гарри стал солнцем для крутящегося на его орбите Паркера. И вот оно его сожгло. Гарри постепенно забирал Питера, частичку за частичкой, себе. Озборн поступал подло, а извинялся Питер. И они оба это прекрасно понимали, вот только для Питера — намертво теперь связанного, — мысль о жизни без Гарри была хуже смерти. Вот и первопричина его забинтованной руки. А Гарри не мог остановиться. Гарри рушил все, к чему прикасался. Очередь дошла до Питера, до того, кого Гарри меньше всего хотел бы ранить, и кошки теперь на душе скребли так, что Озборн чувствовал следы их когтей изнутри. Ну и поделом тебе Гарри поднимает голову, а за окном уже небо розовеет. Питер смотрит на Озборна безразлично-тоскливо. — Я никому не позволю тебя ранить. — Проваливай. Голос Питера срывается на хриплый крик, и оттого только больнее: — Вон!