Квартира, в которой живет Сынмин, оказывается маленькой. И совсем неуютной, несмотря на то, что её хозяин кажется всегда таким домашним и мягким. Но Хёнджин оглядывает серые обои, строгую мебель в однотонных расцветках, а ещё множество книг и разбросанных тетрадей, что были практически везде. Всё здесь словно какое-то чужое, не сынминово. Потому что этот парнишка с пухлыми щечками, в идеально выглаженных рубашках, пастельных тонов свитерах, а ещё круглых очках, выглядит, как самая милая и нежная плюшечка, окруженная теплом. Его дом должен быть в таких же нежно-пастельных тонах, мягкой мебели, в которой он бы обязательно проваливался и сладко засыпал. А все эти книги должны быть не по высшей математике, а какими-нибудь сказками Оскара Уайльда. А на этой кухне пахнуть должно выпечкой какой-нибудь, а не… А чем здесь пахнет? Никакого запаха особо и нет, впрочем-то. Словно Сынмин и не ест здесь вовсе. Хёнджин никогда бы не подумал, что этот мягкий пирожочек может жить в столь холодном месте, где из уютного, разве что, вот этот фикус на подоконнике.
Но задумываться об этом не получается. Сынмину всё ещё нужна помощь, и именно для этого Хёнджин вообще-то сюда и пришел. Побитый парнишка сидит прямо перед ним на стуле, пока Хёнджин ловко управляется с его ссадинами. Сынмин то и дело тихо шипит, когда пропитанная перекисью водорода вата давит на поврежденные участки, а Хван заставляет его сидеть смирно, держа крепко пальцами за подбородок и обрабатывая без всякой пощады. Всё же Сынмин пусть и немного мягкотелый, но всё же парень, а не девчонка. А ещё они, вроде как, всё ещё ненавидят друг друга.
Последний пластырь прилепляется прямо на щеку. Правда особо от него толка никакого — одна полоска уж явно не скроет большой такой ссадины, что осталась после того, как один из тех хулиганов прижал Сынмина лицом к стене, отчего мягкая щечка буквально проехалась по шершавой поверхности. Хёнджин, закончив с обработкой ран, подходит ближе, снова за подбородок поднимая миловидное личико, и ещё раз осматривает все ссадины, чтобы убедиться, что ничего не пропустил. В какой-то момент они сталкиваются взглядами. Хёнджин не может не сравнить Сынмина с побитым щеночком, такой уж у него был взгляд, на секунду в нем мелькнуло что-то очень печальное. А ещё следы побоев ему определенно были не к лицу, как Хёнджину кажется. Сынмин настолько очаровательный, что его чертам лица идет лишь румянец на щеках и мягкая улыбка, совсем как тогда, когда он уплетал вишневые кексы в доме Хванов.
Хёнджин заставляет себя опомниться, тут же отпускает лицо Сынмина и отходит, выкидывая окровавленные кусочки ваты в мусорное ведро. Чтобы проявить хоть немного ясности в ситуацию, Хван начинает бормотать, даже не поворачиваясь:
— Ты не подумай ничего такого. Я всё ещё ненавижу тебя за те твои слова. Просто не мог оставить в таком состоянии.
— Я тоже ненавижу тебя за тот случай… Но я благодарен за то, что ты спас меня и помог. Спасибо, — раздается совсем тихо со стороны Сынмина в ответ. А затем он вдруг поднимается, говорит подождать его немного и уходит из кухни в свою спальню.
Хёнджину кажется, что будет неправильно, если он вот так просто сейчас уйдет, поэтому он всё же принимается ждать, несмотря на то, что было чертовски неловко оставаться в одном помещении с человеком, с которым они взаимно не хотели друг друга видеть. Впрочем, чтобы занять себя хоть чем-то, Хван снова осматривает чужую кухню уже в который раз и понимает, что уюта здесь уж точно не хватает. Вот взять например кухню у него дома. Его мама творит всякие вкусности там каждый день, и ей это правда нравится, поэтому там царит такая потрясающая атмосфера домашнего уюта. Даже когда его друзья приходят к нему домой, они сидят всегда неизменно на кухне. Джисон говорит, там энергетика хорошая, а ещё что кухня — это своеобразный рай в каждом доме. Но сказать то же самое здесь было нельзя. Кухня в этой маленькой квартирке была такая же, как и остальные комнаты (которые Хван успел мельком рассмотреть, пока искал аптечку). Интересно, Сынмин хоть кушает? Судя по тому, какой он худой оказался под одеждой, Хёнджин в этом очень сомневается.
Сынмин возвращается довольно быстро. Он переоделся в свободные шорты и огромную толстовку, а затем вновь пришел на кухню, выкидывая в мусорное ведро порванную окровавленную рубашку. Хёнджин же невольно засматривается на чужой образ. Вот такой вот Сынмин сам по себе. Худощавый, практически утонувший в мягкой оверсайз одежде и потрепанный, словно сонный воробушек. Глядя на него такого он даже начинает понимать Чана и Минхо, стремящихся защитить Сынмина от других во что бы то ни стало.
— Чай, кофе? — спрашивает Сынмин, включая чайник, и разворачиваясь к Хёнджину. Без очков он выглядит серьезнее, думает Хван, встречаясь с ним взглядами.
— Чай. Есть, с лавандой? — Хёнджин удивленно приподнимает брови, потому что буквально в ту же секунду одновременно с ним Сынмин тихо выдает «у меня только лавандовый». Они оба не сдерживают улыбок, правда и тот, и другой, её тут же прячут, отворачиваясь.
Сынмин молча заваривает чай, а затем кружку ставит на стол, за которым, как ни странно, стоял всего лишь один стул. Хёнджин мнется немного, не зная, стоит ли ему садиться на единственное свободное место, но Сынмин, сделав и себе кружку приятно пахнущего лавандового чая, усаживается прямо на подоконник рядом с фикусом. Хвану не остается ничего делать, кроме как сесть всё же за стол и обхватить пальцами обычную прозрачную кружку. У него в доме все кружки смешные и именные, у каждого своя.
— Могу я кое-что спросить? — осторожно спрашивает Хёнджин, делая глоток обжигающего напитка и смотря на Сынмина, что безучастно смотрел на улицу в окно.
— Лавандовый чай обычно заставляет разговориться, — абсолютно спокойно говорит Сынмин, даже не отрывая взгляда от окна, — так что валяй.
— Ты… Живешь один? — Хёнджин говорит тихо, словно боясь сделать Сынмину своим неудобным вопросом больно. Сейчас он думал, что они и так достаточно обижали друг друга. Хватит.
— Родители купили мне эту квартиру три года назад, и я переехал в Сеул. До этого я жил в Пусане, закончил там начальную и среднюю школу. В старшую поступил уже сюда, — рассказывает Сынмин спокойным и тихим голосом. Лавандовый чай и правда творит чудеса.
— Подожди. То есть ты с пятнадцати лет живешь один? — шокировано переспрашивает Хёнджин. Ким в ответ лишь кивает и делает ещё один глоток.
— Родители сказали, что образование намного важнее.
В этот момент Хёнджин понимает многое. Очень многое. Почему Сынмин так помешан на этой учебе, почему порой такой отстраненный и немного закрытый. Почему для него так важны эти оценки и он так изводит себя, заставляя учиться. Почему живет мыслью о том, как поступит в университет. Хёнджин находит объяснение практически всему и сам дорисовывает в своей голове общую картину. Вот в чем дело. Родители Сынмина заставляли его учиться, требовали от него хороших оценок, втирали, что учеба — это самое важное в жизни. Вот почему в тот день он сказал эту фразу, смысл которой Хёнджин понял сейчас.
«
Ты не задумывался о том, что это не я запер себя в клетке, а меня заперли насильно?!».
Тут до Хёнджина доходит ещё кое-что. Сынмин был чертовски прав. Он живет беспечно, и его правда не волнует ничего, что его не касается лично. Ему плевать. Именно поэтому он, практически не зная ничего, наговорил Сынмину много ужасных слов, и, вот ведь незадача — попал по самому больному. Его старший брат сказал ему подумать, лучше ли Сынмина он поступил, оскорбив в ответ? Конечно нет, он поступил просто ужасно. Он понимает это сейчас, когда смотрит на Сынмина, одиноко сидящего на подоконнике в огромной толстовке.
Хёнджин не понимает, что это за родители такие. Как можно отправить своего ребенка одного буквально через всю страну? Оставить его жить в одиночестве в такой квартире и требовать от подростка, которому бы сначала в себе попытаться разобраться, идеальных оценок? Да сдались им эти оценки, господи. Неужели их не волнует, как их сын тут выживает? Хорошо ли он кушает? Не пристают ли к нему всякие извращенцы? Спит ли он или всю ночь сидит за книгами, чтобы утешить их потребность в отличнике-ребенке? Вот родители Хёнджина бы никогда так не поступили.
Хёнджину легко говорить. Его жизнь и правда беспечна, как и сказал Сынмин, если не считать переживаний из-за соревнований. И опять-таки — переживает он из-за себя и своего статуса. Но он правда чертов счастливчик. Он популярен в школе, его все любят, и хотят с ним дружить, а не избивают и не пытаются изнасиловать за углом школы. У него большой дом, в котором всегда царит уютная атмосфера. Его кухня всегда пахнет вкусными блюдами, приготовленными его мамой. Стены развешаны картинами, которые так любит отец. А ещё к нему то и дело лезет старший брат, называющий любя мелким пиздюком и заваливаясь к нему в комнату поиграть в приставку. У него каждый день семейный ужин с потрясающей домашней едой, глупо флиртующими родителями и шутками от брата. А ещё от него не требуют идеальных результатов. Совсем.
Помнится, однажды в средней школе на соревнованиях по легкой атлетике, он прибежал предпоследним. Минхён тогда потрепал его по волосам и сказал: «зато не последний, верно?». Отец успокоил его тем, что так бывает, расстраиваться глупо. А мать обняла и сказала, что очень любит своего сына и гордится им, и на ужин запечет его любимую курочку.
А у Сынмина этого всего попросту нет. Вряд ли его кто-то точно также поддерживает из семьи. Раз он себя так загоняет из-за оценок, значит на него давят и заставляют быть отличником. Дома Хёнджина всегда кто-то ждет. А Сынмина ждут только тетради, книги и вот этот фикус. Ужасно.
Хёнджин жалеет, что назвал Сынмина потерянным в учебе тогда. Потому что сейчас он понимает — учиться ведь единственное, что остается делать Сынмину. Хёнджин поступил ужасно, ещё и сказал, что парень загоняется из-за выдуманных проблем, вместо того, чтобы наслаждаться жизнью. Да попробуй тут не загоняться, когда тебя в пятнадцать родители буквально выкинули во взрослую жизнь, так ещё и требуют идеальных результатов после. Теперь Хёнджин понимает. И ему никогда так не было стыдно.
— Сынмин? — чай уже совсем остыл, но сейчас Хёнджину не до этого. Ким же отрывается от окна и смотрит на него вопросительно. — Прости меня.
— Что…? — Сынмин удивленно поворачивает голову, и в какой-то момент они сталкиваются взглядами. Становится до ужаса неловко, но Хёнджин стойко выдерживает взгляд.
— Прости меня. Я поступил ужасно, наговорив тебе всякого. Я не должен был так поступать. Ты был абсолютно прав, когда сказал мне тогда, что я беспечно живущий придурок, не обращающий внимания на по-настоящему важные вещи. Я осознал это. И я прошу прощения.
— С чего это ты вдруг? — спрашивает Сынмин, покрепче сжимая в руках кружку. Но ведь не скажет же Хёнджин, что всё потому что он увидел его пустую квартиру, узнал его историю, осознал, что в сравнении с ним у Сынмина жизнь явно не сахар, и ему стало жаль юношу. Вряд ли Сынмину понравится, что его жалеют. Поэтому причину пришлось придумать на ходу.
— Лавандовый чай помогает разговориться. А знаешь, на языке цветов, не помню, как он называется, правда… Но в общем лаванда означает прощение. Ну, я и решил, что это лучший момент, — бормочет Хёнджин, неловко потирая шею. Сынмин же, к огромному удивлению Хёнджина, тихо прыскает в кулак. А затем смотрит на него внезапно подобревшим взглядом.
— Какой же ты странный, Хван Хёнджин, — говорит он, и вновь отворачивается к окну. Спортсмен видит, как тот начинает заметно нервничать и царапать ручку своей кружки.
— На самом деле, я тоже думал об этом… И с Феликсом говорил. Он сказал, что ты на деле хороший человек. А Феликсу я доверяю. Поэтому я пересмотрел ситуацию и понял, что и правда навешал на тебя ярлыков, пусть и ни капли не знал тебя лично. Мне жаль. Прости.
— Не важно, кто начал первым, мы оба виноваты в одинаковой степени. И никто из нас не поступил лучше другого. — говорит Хёнджин, а Сынмин вновь сталкивается с ним взглядом. А потом отводит его с улыбкой.
— Ого, Хван Хёнджин, какими умными словами ты заговорил, — произносит тот, разрушая всю неловкую атмосферу между ними.
— Я только что просто процитировал своего брата, — признается честно Хван, и оба начинают тихо смеяться.
— Он у тебя кто-то вроде философа? — смеет предположить Сынмин.
— Нет, он просто родился на пять лет раньше и теперь строит из себя умного взрослого, который познал все тайны жизни. — пожимает плечами Хёнджин и делает глоток своего совсем остывшего лавандового чая.
— Наверное, вы с ним совсем разные.
— Ты прав. Я внешностью похож на маму, а он на отца. Но по характеру совсем наоборот. — Хёнджин чуть улыбается. А затем решается спросить. — А ты?
— Внешностью я похож на бабушку и дедушку. А вот во всём остальном я — результат книги «методы воспитания ребенка: как вырастить вундеркинда». — Сынмин вроде как шутит, но Хёнджин замирает и ощущает неприятное тяжелое чувство внутри. Он был, чёрт возьми, прав. Сынмина и правда терроризируют этой учебой.
— Нет, — говорит внезапно Хёнджин. — Ты не отличник, результат какой-то там заумной книги, ботаник или ещё что-то вроде того. Ты — это ты. Вот так вот просто. И ничто не может на это повлиять, кроме тебя самого. И даже если повлияешь как-то, то всё равно останешься собой.
Сынмин молчит и смотрит на него удивленно. Он всё ещё безумно милый, несмотря на все эти ссадины на его личике. И сейчас, когда он сидит такой весь крошечный в толстовке на подоконнике, грея пальцы о кружку с лавандовым чаем, и смотрит на него удивленно распахнутыми глазками и слегка приоткрытыми губами, Хёнджин понимает, каким же был идиотом, раз обижал это потерянное и лишенное ласки чудо, которое насильно заставляют учиться на сплошные пятерки. Каким он был беспечным придурком, который не понимал и не замечал многих вещей.
— Знаешь. Ты меня всё ещё раздражаешь ужасно, — начинает Хёнджин, когда понимает, что ответить на его слова Сынмину нечего. Оно и понятно. — Но я много думал об этом и понял, что Чан хён был прав. Мы нужны друг другу. И мне не хватает твоей помощи. У Чанбина и Джисона с учебой просто ужасно. А Феликс, пусть и имеет четверку, но всё же нормально объяснить ничего не может.
— У меня та же проблема. Я пробовал заниматься, но одному это делать безрезультатно, потому что никто не контролирует. А Чонин мой друг, и он меня слишком сильно любит, поэтому жалеет. И я знаю, что он будет меня жалеть, поэтому даже не стараюсь. — Сынмин слезает с подоконника и ставит кружку на стол, смотря прямо на Хёнджина.
— А со мной? — решается спросить Хван.
— А тебе меня жалеть незачем, сам говоришь, я тебя раздражаю. Да и ты ведь должен как-то отыгрываться за наши уроки. Ну, а мне гордость не позволит расслабиться перед тобой. Потому что ты меня тоже выбешиваешь.
Хёнджин смеётся, да и Сынмин тоже улыбается. И оба понимают, что всё теперь, как прежде. С теми же ссорами, вечным раздражением и попытками переспорить оппонента. Но это ничуть не плохо. Потому что между ними с первой встречи сложились такие отношения. Как у кошки с собакой. И оба, вообще-то, не против.
Хёнджин понимает, что засиделся, когда от брата приходит смс с текстом «мелкий, ты где?». Он тут же собирается и спешит к коридору, долго мучаясь с кедами. Сынмин стоит перед ним, облокотившись плечом о стену и наблюдает, как Хван пытается пропихнуть свою ступню в обувь.
— Кстати. Язык цветов называется «селам». И лаванда означает одиночество или восхищение. Прощением там даже не пахнет, — говорит внезапно Сынмин и тянет губы в усмешке. А Хёнджин, завязав шнурок на одной ноге, выпрямляется и смотрит на того взглядом, говорящим «ты серьезно?». Сынмин самодовольно кивает, а Хёнджин закатывает глаза.
— Черт возьми, откуда ты вообще всё это знаешь, — ворчит Хёнджин, вновь склоняясь и начиная зашнуровывать вторую ногу. — Тогда уж лучше восхищение.
— Мы слишком бесим друг друга, чтобы восхищаться, — говорит Сынмин, взгляда не отрывая от рук Хёнджина и чуть хмурясь. Хорошо Хван этого не замечает. А затем заканчивает обуваться, выпрямляется, поправляет свой вид и неоднозначно машет рукой, разворачиваясь и открывая дверь.
— Хёнджин? — окликает его Сынмин, заставляя Хвана замереть и повернуть к нему голову.
— Что? Опять что-то заумное скажешь? — хмыкает Хван.
— Спасибо. — Хёнджин удивленно приподнимает брови. А затем кивает и выходит, закрывая за собой дверь, и только потом разрешает улыбке появиться на своих губах.
***
На следующее утро Хёнджин успешно просыпается вовремя и даже успевает прийти незадолго до начала первого урока. Он подходит к своему шкафчику, открывает его и внезапно видит на своей тетради нечто странное. Чуть нахмурившись, он понимает, что это записка. Очередное любовное письмо?
Спасибо, что спас мою задницу вчера.
~KSM~
Хёнджин смеётся из-за чувства дежавю, посетившего его. Помнится, записку примерно с таким же содержанием он когда-то подбрасывал Сынмину. А под запиской он видит пачку пластырей с надписью «наклей меня на свои руки». Хван смотрит на свои побитые костяшки и смеется. Это безумно мило. Пластыри оказываются ещё и с рисунками. И эти полоски бежевого цвета с изображенными на них мордочками щенят, прекрасно украшают его руки, на самом деле.
