плейлист;

#np YAWA х B.I x Millennium — HER

мерцание вывесок, огни большого города, расплывающегося в воздухе запахом алкоголя и пота. секс. кажется, только это и нужно людям здесь. недооценённый чжинхван. он стоит перед ним и, кажется, даже не собирается извиняться. за что-то — за своё поведение или за то, что совершает так много ошибок, хотя вроде взрослый парень, а всё в игрушки играется. любовь для него какой-то игрушкой стала, навязчивой идеей. ханбин стал. он стоит перед ним, нагло в глаза смотрит, а они у него покрасневшие, слипающиеся и мокрые. ханбин знает, что он плакал, — без этого никак, но от этого легче: не растерял последнего. последнее у чжинхвана бьётся в грудной клетке, гулко, подходяще к этой обстановке — грязной, похабной и граничащей на слове «секс». здесь продают удовольствие в виде кружевных чулок и самодовольной ухмылки, отчаяние в виде подвального казино, смерть в виде белого порошка в целлофановых пакетиках. здесь чжинхвану не место, как бы подходяще к этому не билось его последнее. он дышит ему в лоб, потому что рост позволяет взять за плечи и надавить, дать почувствовать себя слабым. хочется ещё ласково так по щеке и про рост пошутить что-нибудь нелепое, но сейчас так невероятно не к месту это его любовное. чжинхван точно понимает, что хочет сказать ханбин — это вырывается у него резкими мелкими выдохами и взглядом ещё острым, внушительным, въедающимся. чжинхван хватается за трепещущий в его груди пакетик жизни. — оставь это. ханбину кричать хочется. шум, музыка, огни и вывески, а он прижимает его к стене и пытается сказать, как же любит-любит-любит и не хочет отпускать падать в бездну. ханбину хочется кричать, но он шепчет в ухо — только ему, личное. чжинхван как можно наглее усмехается. — оставить тебя? ханбину кажется, что внутри обрывается что-то, что раньше он называл чувствами, но он мотает головой и собирает их обратно, как раньше. чтобы снова в глаза, внушительно и остро, позволь мне достучаться до тебя. — ни в коем случае, — в губы. как же так у них получается забивать на стоящих вокруг предлагающих себя в качестве товара, предлагающих смертельную дрянь в качестве товара, забивать и целоваться. отчаянно кусать губы, будто в этом они найдут спасение, маленькую толику собственного счастья. не отпускать никогда эти бёдра и липкую от пота шею, не отпускать никогда и не предавать; только себе. въедается под кожу, засасывает кровь и впускает в неё — отравляющее, резкое. качать по венам и доставлять в центр — последнее, что осталось у чжинхвана — в усталое от собственных слабостей сердце. въедается и дёргает тело, так что ханбин еле успевает подхватить и убрать руку с талии на спину. — пожалуйста, — личное, в ухо, тихим шёпотом, — прекрати это. чжинхван кричит. мысленно кричит: прекращу, конечно, только дай надышаться тобой, я боюсь, что не успею сделать это до следующего возможного вдоха, пожалуйста, не отпускай, не дай неоновым вывескам и белому порошку засосать меня в свои липкие и холодные, пожалуйста, береги мои шипы. мои-твои шипы, которые врезаются тебе в ключицы. ты же вытерпишь, ты же дождёшься, ты же останешься. останешься?.. до мелких синяков на плечах, до режущей влаги в глазах ханбин его обнимает. и с этим мог бы посоперничать самый чистый приход. но. въедается под кожу, пускается по сосудам и вверх по ниточкам вен. чжинхван бы закричал, искренне закричал, но получается только смех, от которого ханбина тянет выблевать свой обед. — ты прекрати, — усмехается чжинхван. нагло и с вызовом, а внутри разрывается его трепещущее и воет от ноющей боли. ханбин сжимает руки в кулаки. — хорошо. выходит очень драматично и без намёка на что-то хорошее, а чжинхван всё равно смеётся. громко, искренне, истерично, надрывно, до слёз чжинхван смеётся. до рези в горле чжинхван смеётся, пока ханбин уходит. на этот раз надолго: примерно, навсегда. а чжинхван теряет своё последнее.