плейлист;

в июне донхёк верил, что сможет всё изменить. он взращивал в себе это с самой осени, оберегал как священный цветок и никому не давал дотронуться, пока одним июньским днём ему не сказали, что возвращается чживон. чживон — мальчик-солнце, улыбка до ушей, разлитые на футболку молочные коктейли (мама будет ругаться) и лето на ладонях. и кажется, будто только вчера им было по десять, они бегали от дома к дому, не зная, где именно им засесть за видеоигры, строили на высоких деревьях шалаши, собирая всякий хлам как сокровище, пускали воздушных змеев и сидели на пляже так долго, пока мама не звала домой. донхёку кажется, будто только вчера он дал чживону поцеловать себя в щёку за то, что он поделился с ним конфетой. цветастые линии и разрезанные банты, торт ко дню рождения, который они заранее разделили на двоих, но всё умял старший брат чживона. потом они плакали вместе под лестницей чьего-то дома — они правда не помнят, какой из них кому принадлежал — и держались за руки так, будто это могло что-то исправить. донхёк врывается к нему в дом, будто был тут совсем недавно, не десять лет назад, а каких-нибудь десять минут, врывается, взбегает по лестнице, даже не машет мистеру киму рукой, и утыкается носом в тёплую пахнущую океаном и солью шею. чживон треплет его за волосы — это так мягко, что у донхёка ползёт приятностью волна вдоль живота. они говорят друг другу: «мы так давно не виделись» и начинают вспоминать всё с самого начала. как чживон выдавливал прыщи и жаловался, что у донхёка больше поклонниц, чем у него, как они сидели на чердаке чьего-то дома в три ночи с фонариком и разглядывали последний выпуск плейбой, а потом зажёвывали жвачкой запах сигарет изо рта и проверяли друг друга. как однажды донхёк признался, что чживон — его кумир, а тот усмехнулся, но ничего не сказал в ответ, будто так и должно быть. и донхёк действительно свято верил, что чживон хоть что-то ощущал, пропускал сквозь тело чувства и отвечал чем-то тёплым, родным, саднящим. они вспоминают, как на том же чердаке в четыре утра говорили о джиын, или её звали джихён, или сухён, донхёк правда не помнит, зато помнит — луну, бросавшую тень на деревянный забор балкона, взгляд мягче самой ночи и что-то похожее на шёпот вроде как: «будешь моим ...?» донхёк был его. его чем угодно, его всем, лишь бы так сидеть до поздней ночи, не замечая, как рука ползёт по бедру, или делая вид, что не замечаешь, или говорить себе, что это просто пубертат и ты слишком много думаешь о девочках с картинок глянцевых журналов, но потом чживон укладывает тебя на холодный грязный пол чердака, предрассветный свет легко гладит его плечи, а он обхватывает губы своими губами так, будто учился этому всю свою жизнь. они смотрят друг на друга — сияющие, горящие, (влюблённые) — и что-то красное трогает щёки, что-то тёплое трогает сердце, когда чживон отвечает ему: «да, я помню». да, он помнит. всё-всё-всё. ласкающий ноги океан, солнце, лизнувшее его в кончик носа, босые ноги по мокрому асфальту, детские качели с поцелуями-в-пять-утра. и он свято верит, что чживон правда помнит, отдаёт ему свой цветок, на, бери, и большего не надо. (ночь или утро, свет по голым лодыжкам, очень-очень тёплые губы чуть ниже шеи, вверх по подбородку. им обоим по пятнадцать, завтра в школу, а вечер, кажется, только начался, и им обоим привычно нечего сказать. остаётся — задирать шорты до бедёр, шептать что-то глупое, смешное вроде «вот бы мама не зашла» или «сделай так ещё раз» или «я люблю тебя», а потом смеяться или плакать, или всё вместе, пока звенит рассвет над головами и облака мягко вырисовывают узор неба возле куполов и крыш) донхёк молчит — чживон привычно тоже. и что-то ломается. (как будто с парапета упала ветка) они затихают, кто-то громко шкварчит едой внизу на кухне, и чживон говорит: «я больше не хочу помнить». чживон говорит не совсем это или совсем не это, но только так оно вбивается донхёку в зрачки, долбит по нервным окончаниям ноющим «не» и отдаётся в пальцах ног. что-то ломается. (что-то вроде сердца) он вроде бежит домой из дома или из дома домой, до такой крайности они были помешаны друг на друге всего десять лет назад — а кажется, будто десять тысячелетий назад. впивается, вгрызается острой болью «не», а потом испуганный взгляд чживона — испуганно-виноватый. виновато-мягкий. чживон мягкий. до боли в рёбрах мягкий. только закрыв за собой дверь комнаты и тяжело отдышавшись несколько секунд (минут, часов), донхёк понимает, что забыл у чживона цветок — ткань из веры, сплетения океанских волн и запаха дождя, цветущая весна в его груди, впивающаяся бутонами в мышцы, оплетающая стеблями кости. забывает и понимает, что больше не хочет верить.