Сказки Осеннего леса

— Да чего уж там, — легкомысленно машу перебинтованной рукой, смотрю вверх, на залитое лунным сиянием ночное небо. Красиво тут, даже лишние луны не портят впечатления. — Херовая из меня вышла королева. Всё больше в рейды к соседям ходила да в лаборатории ошивалась. Никакой заботы о народном благе — сплошь одно разорение да пиздец ходячий. Вот хрена ты ржёшь, хрена ты ржёшь, скотина клыкастая?! Неловко замахиваюсь здоровой рукой, норовя добраться до собеседника, теряю равновесие и лечу с узкого подоконника. Вниз, в распахнутые объятия колючих — я даже с такой высоты вижу поблёскивающие ядовитым соком шипы! — кустов. Ой, кому-то сейчас будет пиздец как плохо... — Бля… — глубокомысленно вякаю я, тянусь руками к вороту рубахи, удавкой сдавившему горло. Ноги болтаются в воздухе, не находя опоры, тушка вяло трепыхается, удерживаемая на весу сильной рукой. Битое тельце несильно встряхивают, втаскивают в распахнутое окно палаты и торжественно водружают на кровать — подальше от подоконника, который мне так нравится. Потирая шею и хрипло кашляя, отползаю по смятым простыням к тумбочке, вцепляюсь трясущимися пальцами в стакан с водой. Холодненькая водичка, вкусненькая… — Говорю ж — херовая королева, — вытираю губы и подбородок рукавом, на пробу делаю медленный, глубокий вдох. Горло напоминает о себе колючей болью, но сжиматься в судорожном кашле вроде не собирается. Радует. — Об каждый сраный куст убиться готова, лишь бы все отъебались и дали нихуя не делать. Собеседник смеётся, тёмные глаза в полумраке палаты мерцают, будто подсвеченные адским пламенем. Как знать, может, так оно и есть — демон же. «Арх, — вновь припадая к драгоценному стакану, педантично поправляю себя, — это намного круче. Почти так же круто, как бог, только обязанностей меньше. Или больше? Тьма их знает». От мысли о демонах и богах начинает болеть голова — словно ледяные тиски обхватывают черепушку, запускают в виски тонкие, острые шипы и начинают ковыряться в мозгах. Ха, это если мозги там есть! — Ржёшь, гад, — обиженно поджимаю губы и обхватываю себя руками за плечи, размеренно покачиваюсь на жёстком матрасе — этакий живой маятник с глазами, неподвижно глядящими в никуда. Опустевший стакан лежит на одеяле, ловит гладким стеклянным боком отблески грозди лун, с любопытством заглядывающих в окно. Холодно. Пусто. Это место чужое. Хотя для меня все места отныне чужие. Что поделать, сама дура, выбрала не ту сторону в чужой войне, которая должна была быть моей. Луны — целых три — разноцветные монеты на сине-чёрном бархате. Там, где было моё место, луна одна — круглая, белая, будто жемчужина. Была… И солнце тоже было — единственное, ярко-жёлтое. Здесь их два — с утра до ночи бегут друг за дружкой в бесконечном состязании, кто окажется быстрее. Даже небо — цветастые неопрятные полотнища, пёстрые, будто платья бродячих циркачек. Моё — пронзительно-синяя высь и глубокая чернота, усеянная россыпью мелких бриллиантиков звёзд. Нет больше ничего моего — только я сама, только то, что было мной. Руки, к примеру — гематит, испещрённый прихотливой вязью тускло-белой татуировки, или глаза — насыщенная зелень ядовитых трав, или волосы — снег, запорошенный пеплом и залитый кровью. — Как-то вот так, в общем, — тишина давит на уши, юркими змейками пробирается в черепную коробку, добавляя свою пикантную нотку боли, разгрызающей голову изнутри. Лучше говорить, дробить тишину на осколки ничего не значащими словами. Лучше так, чем наедине с тем, что осталось мне — моего.