be careful

Здесь холодно. Жутко холодно, что пробирает до самых нервов. Холод сковывает, царапает, кутает в кокон. Руки трясутся, как тонкие ветки под ураганом, как гладь воды после брошенного в её глубь камня. Билли трясёт — и он не может сказать точно, что только из-за холода. Потому что последние сорок минут он точно пытался выблевать почки. Обе. Через нос. Он ныряет под одеяло и пытается не шевелиться, словно от этого организм может начать чувствовать себя лучше. Как только кажется, что вот-вот сейчас пройдёт, всё и правда проходит — по пизде. — А знаешь, что помогает от отравления? — и будто Биллу не могло стать хуже, чем было только что. — Смерть! Билл больно усмехается. Ему и руки не придётся на себя накладывать, потому что он точно сдохнет такими темпами в течение пары часов. — Ты мож-жешь просто дать мне спокойно умер-реть? — Билл не уверен, что хоть слово вылезло из его разодранного горла, но надежда умирает последней. Судя по лицу Пеннивайза, он всё-таки смог это сказать. И судя по тому же, сдохнуть спокойно ему не дадут. — Ой, да ладно, не драматизируй, ты не умрёшь, пока температура не поднимется до сорока двух и трёх по цельсию, и даже так навряд ли в твоём организме достаточно белка, чтобы было чему закипать, — скалится он. Недостаточно белка, да? Это месть за то, что он отказался ему отсосать? Если да, то надо было соглашаться и откусить ему член. Билла передёргивает. Зато никакие Пеннивайзы не будут передёргивать на такую больную херню. — Ну, ты меня недооцениваешь. — Хватит наруш-шать моё личное прос-с-странство. Денбро просто нужно немного тишины. Денбро просто нужно немного тишины и снаружи, и внутри, и никакого чужого присутствия везде. — Что делает фильтр для воды? — вдруг спрашивает Пеннивайз. — Ф-фильтр-рует воду? — Вот вроде умный мальчик, а такой глупый. Вещи делают то, для чего они предназначены. В том, что я доёбываю тебя и лезу в твои мерзкие извращённые мыслишки нет ничего, кроме статичной последовательности, — Пеннивайз скользит ладонью по волосам Денбро, пачкая их чем-то мерзким. Билл не шевелится головой, потому что знает — лишнее движение, и он побежит блевать снова, если мозг вообще успеет догнать, что ему пора в обнимку к белому другу. — Как звёзды испускают фотоны, как чёрные дыры уничтожают, как белые создают, как музыканты играют музыку, как клоуны пугают детей, — продолжает он. — Я могу заниматься этим хоть весь день, если захочешь. — П-пугать д-детей? Пеннивайз склоняет голову вбок. — Я пугаю тебя? Билл хочет сказать: ты делаешь это. Билл хочет сказать: ты делал это. Билл хочет сказать: ты делал это не только со мной. Билл уверен, что не его одного. Билл уверен, что их было куда больше, чем один жалкий Денбро. Что их было как минимум шесть. Разом. Он пытается вспомнить — что-то настолько огромное и важное, что-то, что никогда нельзя и невозможно было бы забыть, но он не может. Словно дыра, чёрная, уничтожающая, прошлась по его мыслям. Огромных кусков не хватает — и дело не в человеческой памяти. У Денбро начинает кружиться голова, резко, словно только из-за этих мыслей, словно блок, засов, пробка, и ему остаётся только выдать: — Нет, — уверенно. — Я не б-боюсь тебя, ты слиш-шком... — он закусывает губу, пока чужие пальцы скользят по вискам, пытаясь подобрать правильное слово. — ... несерьёзный, чтобы бояться т-тебя. Словно ненастоящ-щий. Да. Ненастоящий. Правильное слово. Лицо Пеннивайза мимолётно, всего на секунду, меняется. Он весь подбирается, напрягается, пьяно улыбается, бешено, маниакально улыбается, и Биллу действительно страшно, когда одеяло ощутимо натягивается на горле. Он хватает его руку, лежащую сверху, на одеяле, и Билл не может ему противостоять — сил нет не то что вырвать руку, сил нет на дышать, — и тянет ко рту. Прямо сейчас он может сказать — его трясёт не из-за холода. Сковывающего страха. Как тогда, когда Пеннивайз, как бешеная псина, устроился у него на бёдрах — пошевелись, и тебя перекусят пополам. Или тобой перекусят. На Билла нападает паника — он сейчас сожрёт его, медленно и начиная с гребанного пальца, который он только что зажал между обычных человеческих зубов. — Н-н-не н-н-надо, — будто в бреду шепчет Билл, почти готовый заплакать. Вот он, толчок, с довольством думать Пеннивайз. Он делает всё правильно. Но вместо того, что сжать зубы сильнее, чтобы содрать мясо с костей и суставов, оставив лишь кровоточащую дыру, он хрипит и с чавкающим звуком выпускает его, чтобы невесомо коснуться губами второй фаланги. Билл тут же приходит в себя — и пялится во все глаза. — Я более реальный, чем ты думаешь, ребёнок, — выдаёт Пеннивайз. Билл кивает. Он более реальный, чем должны быть призраки. Он более реальный, чем кто-либо должен быть. — Чужие языки сплетутся в косы, миры впадут в кому, и я останусь наблюдать за этим. — Т-ты солгал, — шепчет Билл. И история с родителями, и с его самоубийством, всё это ложь. — Ты солгал, — более твёрдо и громче, без заикания, повторяет он. — Возможно, — ухмыляется, наконец отпуская руку, аккуратно уложив её на прежнее место. — Но не в том, что мне нужна твоя смерть. Никакого ада, никакой грустной истории без хорошего конца, где маленького мальчика в детстве бьют и учат, что он не заслуживает стать кем-то лучшим, чем клоун из приезжего цирка уродов. — Ты мож-жешь вскрыть мне глотку во с-сне, — то, чего он так боялся. — Могу, — соглашается Пеннивайз. — И хочу. Хочу вгрызться в твою тоненькую шейку и вырвать оттуда кусок побольше, умываясь тем дерьмом, что людишки называют кровью. Обглодать тебя до самых косточек, радуясь, как твои друзья новым безделушкам, — Билл слушает. Билла, кажется, снова тошнит. Биллу, кажется, действительно хочется убить себя, лишь бы не быть сожранным заживо. — Но я не стану, — словно через силу говорит Пеннивайз. — Я дам тебе то, чего бы ты никогда не получил, я покажу тебе, что такое жизнь и как её есть, покажу, как грязен этот мир, я дам тебе это всё, — шепчет, — чтобы отобрать у тебя это. Чтобы твои нервы оплавились от такой потери, чтобы отчаяние струилось из тебя, как кровь из сонных артерий, чтобы чёрная дыра изнутри не успела сожрать тебя, когда я доберусь до тебя. Билл цепляется. Клоунклоунклоун. Но он никогда не смеялся над клоунами и даже над людьми. Был вообще милым и пушистым и самым толерантным малым на свете, никого никогда не обижал, не обзывал (если только реальных мудаком) в целях задеть за больное, и вообще наверняка первый в списке Санты в куче хороших детишек. — Ты мс-стиш-шь, — осознаёт он. — Я буду мстить. Я вообще хуёвое существо. Примерно такое же, как твоё чувство юмора, — как ему вообще удаётся так точно управлять обстановкой вокруг себя? Биллу становится легче. Не так страшно. Не так жутко. Если ему мстят, тогда: — З-за ч-то? — единственный вопрос, который сейчас важен. Не когда, не как, не каким образом его убьют. За что. — Ты вспомнишь, — мурлычет Пеннивайз. — Ты всё вспомнишь, когда придёт время, а пока я буду твоим радужным приятелем, — он одним чётким движением скользит ногтём по собственной ладони с мерзким клацаньем, и Билл не верит глазам — до крови; и выжидающе смотрит на Денбро, словно он должен сделать то же самое. — Давай ладошку, котик, это как комарик укусит, — но его улыбка говорит, нет, не комарик, огромная псина с пятью пастями. Билл всё равно подставляет ладонь. И позорно вскрикивает. — Люди вроде так делают? На чём мы остановились? — На радуж-жных прият-т-телях? — Точно! Спасибо, мой радуж-жный прият-т-тель, — и они пожимают руки. — Без всяких ножей в спину. Ты спишь спокойно, я не сжираю тебя заживо до нужного времени, помогаю тебе, не знаю, с домашкой по математике или с чем там тебе нужна помощь? А ты просто радуешься жизни и пытаешься не думать о том, что тебе предстоит пережить кучу ножей в спину, но совсем точно не от меня, — заканчивает он. — Хоч-чеш-шь стать моей подруж-жкой? — Это как друг с бонусами? Ну, если ты не бревно, то можно попробовать, — Билл возмущённо слабенько мажет рукой по его плечу, размазывая вытекающую кровь. Билл готов поклясться, кровь не такая уж мерзкая, раз у Пеннивайза аж ноздри раздулись. Это будут его лучшие каникулы, без сомнений. — Не хоч-чу умирать, пока не съезж-жу в Д-диснейленд, — вдруг выдаёт Билл. Ну а хули, можно борзеть, раз уж ему хорошую жизнь заказали. — Мы можем сбежать, едва ты станешь человеком в законодательном смысле, — невозмутимо отвечает Пеннивайз. — Глупые законы, всё запрещают. Будем творить всё, что тебе захочется. Даже в гей-клуб тебя свожу, тебе же было интересно, что там делают? Попробуешь нюхнуть, научишься курить, полетаешь на дельтаплане, о чём там ещё подростки грезят? — Найти с-своё мес-сто? В-ванильные страницы в гугле говорят, что мы хотим, чтобы нас-с л-любили, — Билл знает, что нарывается. Отлично это осознаёт. — Бля, клятву что ли отзывать, я же говорил, никаких ножей в спину, или член в заднице называется как-то иначе? Билл даже чувствовать себя лучше стал, прям восплылал идеей набить ему ебало. Мемы говорили, найди себе того, кто умеет так и совсем иначе. Пеннивайз умеет — от устрашающего маньяка до весёлого идиота. — Я могу любить тебя, если ты так захочешь, — с серьёзным лицом выдаёт тот. Его губы не ломаются в издевательскую улыбку. — Считай, я твой ручной джин на ближайшие пару лет, могу даже шарик воздушный подогнать в форме хуя. Даже при тебе могу его так погнуть. — Но з-зачем тебе это? — Месть, Билли, месть. Я построю тебе воздушные замки, а потом проткну их иголкой, — облизывается Пеннивайз. — Это как поперчить стейк, эмоции, Билли, чем больше и ломаннее, тем лучше. Билл думает, что быть в конце сломленным — достойная плата за воздушные замки. Биллу страшно, что его не пугает эта мысль. Прямо сейчас — нет.

***