***
Хрипло-проникновенное "малышка" звучит в ее виске на повторе, когда Мерлин просит надеть наушники... ...когда вертолет отрывается от земли... ...когда в пистолете заканчиваются патроны... Колко-пронзительное "малышка" бередит душу, пробирается вместе с трубкой катетера в вены — да так и остается там. Растворяется начисто. Рокси вслушивается в шум лопастей, пытаясь разобрать в нем тихий голос Габи, вспоминает тяжелые нотки любимых духов. Немецких духов. Германия, не Америка. Не прыгай выше звезд, Мортон.***
Тереза ловит ее у подсобки, и хватка на запястьях оказывается неожиданно крепкой. — Ты вернулась, — Рокси резко выдыхает, надеясь, что потеряет сознание прежде, чем услышит, — малышка. Вжимается затылком в стену. Ма-лыш-ка — растерзанное на слоги, распятое, как и она сама под телом Агнес. Неприятно-горькое, колюче-трепетное. Сладкое на вкус и бесконечно запретное. — Тереза, — шепчет, срываясь между слогами, — нам не стоит. Да-да, нам действительно не стоит. Под веками — образ Габи, шлейф мягких волос и искристая улыбка. Помни, Роксана. Помни о ней. — Ну чего же ты, ма... — Тер. Один раз — глаза в глаза, секунда времени на поспешное размышление. И лихорадочно горячие пальцы, ползущие вверх по предплечью, забирающиеся под плотную ткань рабочей рубашки. Словно пробующие протиснуться куда-то еще глубже. Рокси понимает: ее не спасет уже ничего. Шансов на удачный исход ноль, чуть больше — на безоговорочную капитуляцию. Она поднимает руки, разводит их в стороны и запрокидывает подбородок, так высоко, как только может. Тереза, смеясь, скидывает каблуки. У нее прозрачные колготки в чертову сеточку. Прижимается острым носом к щеке. Выводит незримые иероглифы на коже, рвано дышит. — Моя девочка, — и целует, мокро, урывками, пропадая среди вдохов.***
Простынь напоминает поле битвы, на котором безвременно почили подушки, узкие брюки и пустой пододеяльник в клеточку. Габи собирает ее волосы влажной ладонью, второй же прослеживает позвонки, останавливаясь прикосновениями на шее. — Ты пахнешь ею, — щепотка флирта и столько же соли. В глазах — щемящая отстраненность, приправленная лукавством. — Подашь сигареты? Рокси молча перекатывается к краю кровати, ловит в руки изящный портсигар (хоть в чем-то привилегия службы в крутом агенстве) и льнет обратно. К изящной ноге, к нежному на ощупь бедру. На Габи ее растянутая белая футболка, выгодно подчеркивающая тон загара. Рокси неспешно поднимает глаза, прослеживая каждое движение: вот сигарету прикусывают чувственные губы, вот вспыхивает огоньком зажигалка. Габи затягивается, вновь кладет руку на ее спину, разглаживая старые шрамы. — Я не в обиде, — ответом на так и невысказанный вопрос, предупреждением на еще один, возможный. — Наверное, тебе стоило сказать мне об этом, но ничего страшного. Сказать? Мол, прости, Габи, ты поразительно горяча, но мне рвет крышу от Терезиного "малышка"? Рокси никогда не сочла бы это хорошей идеей. — Прости. — Все в порядке, милая. Она сплетает их пальцы, долго разглядывает на просвет. В лучах восходящего солнца светлое невероятно красиво сочетается с темным. Германия. Не Америка. Рокси вздыхает, прижимаясь крепче. Любить обеих — нормально? Габи наклоняется к ее уху, мажет волосами по плечу. Ласковое прикосновение благословением, терпким бальзамом ложится на недавние царапины. — Каждый имеет право устать. Просто в следующий раз уставай вместе со мной, договорились? Рокси знает: Габи сейчас на вкус как неприятный дым от сигарет, сухое белое вино и вчерашние невыплаканные слезы — такое себе сочетание. Но почему-то ей все равно до безумия сильно хочется ее поцеловать. Заклеймить. Поблагодарить. Она только оплетает ладонями талию Теллер и признается пахнущему лавандой боку: — Договорились. Я люблю тебя, знаешь? — Знаю, милая. Завтра нужно сделать третий дубликат ключей. Возможно, Терезино "малышка" и правда выкручивает ей жилы, дурманя разум, но Габино "милая" — извечное обещание надежности. Рокси в нем пропала уже давно.