Одиннадцать

      Февраль любит, когда Март заходит к ней. В любое время, будь то раннее утро, поздний вечер или глубокая ночь. В этой комнате ей всегда рады.       Февралю нравится, как Март неловко ступает по прохладной плитке, стараясь быстрее перескочить на мягкий ковер с длинным ворсом. Её завораживало все, что делала Март. Её цветные, яркие юбки, то до колен, то в пол, тонкие шелковые или толстые вязанные, они всегда привлекали всеобщее внимание, заставляя задерживать на них взгляд. Март считала, что хоть так не будет казаться бесцветной глыбой льда. Февраль всегда смелась на эти её слова, глубже прячась в шарфе, опуская глаза настолько светлые, что сначала могло показаться, будто она слепа. И лишь слишком яркие на выцветших радужках зрачки живо блестели и чутко реагировали на любое движение. У Февраля кожа тонкая, все вены близко к ней, просматриваются, как синеющие реки, скрытые слоем льда, вроде бы толстого, а на самом деле легко сбивающегося бурными водами.       Март часто берет её руки в свои, смеясь и что-то громко рассказывая, делясь теплом. Которого Февралю вечно не хватало. Она мерзла несмотря на обогреватель, собственноручно вязаные из теплой шерсти свитера, шарфы и варежки. Ходила с вечно холодными руками, от прикосновения которых вздрагивали все. Кроме Июля, который в душный полдень заваливался к ней на колени на террасе, прижимаясь пылающим от жары лбом к ледяным рукам, начинающим быстро розоветь и отогреваться.       Февраль любит, когда Март заходит к ней в комнату без стука и приглашений, взрываясь живым вихрем, но тут же утихая, замечая, что Февраль сидит у фортепиано. Февраль улыбалась ей, мол, ничего страшного, все равно сначала начинать, присаживайся уж. И Март усаживалась на стул, находящийся в этой комнате только ради неё, расправляла сотни складок и ставила локти на колени, кладя подбородок на костяшки. Готовая часами сидеть и слушать, блуждая потерянным, взглядом по комнате, мыслями витая этажом выше, у чертового Апреля. Февраль в такие моменты просто прикрывала веки, играя по памяти, представляя взгляд лунных глаз, направленный только на неё. Это помогало, и когда она открывала глаза, Март уже, не отводя взгляда, следила за быстрыми движениями тонких пальцев, нежно скользящих по клавишам, мелькающим черно-белым калейдоскопом. Завораживающе.       Февраль всегда открывает дверь без лишних вопросов, впуская Март, смеющуюся или на грани очередной истерики. Она неизменно сажала её на кровать и присаживалась на корточки рядом с ней, доверчиво глядя в глаза, держа её дрожащие ладони в своих, будто бы застывших, покрытых льдистым инеем. Клала подбородок на колени, будто бы самый верный на свете пес, готовый хоть перегрызть горло идиоту Апрелю, хоть слизывать горячие слезы с бледных щек, сейчас наливающихся красным.       Февраль внимательно слушает, не перебивает, читает подробности в покрасневших глазах, несчастных, но смирившихся со своей участью. А когда Март уже не может говорить, она успокаивает её хрипящим от минут, часов молчания голосом, лаская кончиками пальцев запястья, от которых пахнет травами и горем. Обжигает холодными губами и горячим дыханием, скользя большими пальцами по ногам, от щиколотки до бедра, собирая юбку неровными складками. Март прикрывает глаза и отдается, соглашается на все, что может сделать с ней Февраль, если это поможет забыться.       Февраль чувствует себя последним подонком, используя чужое горе в своих целях, потому что только так Март открывается перед ней полностью. Потому что только в такие редкие ночи Март не боится, не думает, просто вздрагивает от каждого прикосновения, подается вперед, просит, умоляет дать ей больше, покорно прогибается и не останавливает чужие пальцы, куда бы те не скользнули.       Краем сознания Март понимает, что делает только хуже, осознает, что использует Февраль, зная, что та не сможет отказать. Она глухо стонет, не находя места пальцам, сжимает бедрами голову между ног и теряется во всем. Касается своей кожи, чистой, только горящей от легких поцелуев, словно от ожогов, а потом не глядя вниз находит плечи Февраля, ощущая на них свои несдержанные царапины, порывы, адресованные не Февралю. Апрелю.       Февраль это понимает, ей хочется сорваться, ласкать грубее, подчинить, заставить выкинуть из головы и дурацкую любовь к Апрелю, и его самого, заставить кричать, чтобы среди мешанины стонов и вскриков было понятно только её имя и слова, как ей хорошо. Но Февраль сдерживается, медленно подводя к грани, слушая всхлипы, потому что слишком остро, потому что глаза Марта закрыты, и она видит другую. Другого.       Февраль дает Марту время отдышаться, но не прийти в себя. Прижимает к себе, накрывает толстым одеялом, пряча от сквозняков, дурных мыслей и самой себя, запевая колыбельные забытых северных народов. Оплетает её ногами, руками, видя в неровных тенях на потолке охоту, пещеры с шаманом, слыша в тихом, спящем дыхании Марта звук горного рога, зовущего вдаль, за горы, вздымающиеся от земли до неба, за которым будет лето, будет теплое солнце.       Февраль громко вздыхает, отгоняя видения, прижимаясь к голой спине, касаясь губами позвонков. Пусть так. Пусть лишь редкими ночами. Но Март её. Однажды ей надоест биться в дверь, которую Апрель самолично запер, и Март вернется сюда. Вернется к ней, потому что только здесь она спокойно спит, убаюканная метелью и сказками о счастье, так похожими на правду.