Только вместе

      Зайдя в душную квартиру, Соловьев первым делом швырнул фуражку на полку и, принимаясь за китель, вдруг остановился, застав нежданного гостя.       Рыжий раскачивался на стуле, жмурился от лучей желтого вечернего солнца, закинув обутые ноги на стол, и, ухмыляясь, мотал из стороны в сторону на четверть пустой бутылкой водки. — Чего так долго? — спросил спокойно, немного пьяно, — Я уже, как видишь, без тебя начал.       Миша смотрел, сжав губы, то на него, то на бутылку. Под столом, спрятавшись за ножкой, стояла еще пара, а на столе лежали фрукты. — Что ты тут делаешь? — Соловьев подошел ближе, а Павлов отшатнулся немного испуганно, но улыбнулся по-доброму, качаясь взад-вперед. — К тебе пришел.       Миша молча скинул форму, отодвинул второй стул и сел, оглядываясь. Пыль плыла по воздуху, будто светясь от яркого солнца, полосами падающего на стены маленькой кухни, растения в углу и аквариум отдавали режущей глаза зеленью, а Павлов, щурясь как кот, подставлял лицо свету. В руках он держал бутылку советской водки, которая прозрачно билась о стеклянные стенки. На столе стояли две рюмки, но ни одна из них не была использована. Миша бесстрастно оглядел Рыжего. — Ноги спусти. Тот лишь поморщился и мотнул головой. Тогда Соловьев привстал, намереваясь толкнуть его, но Павлов встрепенулся и сел ровно, обиженно нахмурившись. Подвинув свой стул ближе, он громко поставил бутылку на стол. Немного погодя, сказал: — До меня тут новости дошли. У тебя был нервный срыв?       Смотря исподлобья, будто боясь собственной прямолинейности, он замешкался, но взял одну рюмку и наполнил ее алкоголем почти до краев. Соловьев хмуро молчал, невольно припоминая подробности вчерашнего дня, когда он в состоянии аффекта сначала подрался с молодым сержантом, а потом на него нахлынула паническая атака. Трое мужчин еле оттащили его и долго пытались привести в чувства. До конца он смог успокоиться только к следующему утру. — Было дело, — он взял стопку и выпил залпом. Повисло неловкое молчание, и Павлов наклонил голову, с интересом заглядывая Мише в глаза. — Сейчас как себя чувствуешь?       Миша озадаченно сдвинул брови. — Что? В смысле? — Впервые за все время их знакомства Павлов интересовался состоянием Соловьева, никогда раньше не принимая во внимание его чувства, и Миша насторожился, — Ты мне что-то подлил опять? В опровержение Рыжий молча отхлебнул водку прямо из горла и сморщился. — Гадость какая…       Нагнувшись ближе, он протянул руку вперед, ладонью вверх. Милиционер опустил глаза в смущении. — Соловьев, у меня есть к тебе предложение, — Павлов сделал паузу, наблюдая, как Миша навострил уши и приготовился возмутиться, — Отпросись на самовосстановление.       Милиционер опешил, немного погодя взял бутылку и налил себе еще, усмехаясь. — Мне-то? А тебя одного предлагаешь оставить? — Нет, Миша. Мы уйдем. На два-три дня уйдем в отпуск и отдохнем. Вместе. Как тебе идея?       Рыжий натянуто улыбался в ожидании и его глаза блестели с надеждой. Когда Миша не ответил, а только растерянно охнул, он взял его руку в свою и легонько сжал. Соловьев что-то промычал в ответ, и Павлов, непроизвольно хихикнув, потянул его за запястье, привлекая ближе и усаживая себе на колени. Вполголоса бормоча его имя, Рыжий крепко обвил милиционера руками за талию и прижался щекой к его плечу. Миша послушно сидел, сначала вяло сопротивляясь больше для вида, но все равно бережно обнял мужчину за шею, улыбаясь уголками губ, и нелепо залился румянцем от смущения.       Солнце клонилось к закату и краснеющие лучи розово отблескивали от окон домов. — Миша, а давай поедем на речку? Или дома останемся? А может в другой город?       Соловьев сонно прикрыл глаза, вслушиваясь в тихий голос Павлова, и ладонью вжался в его теплый вязанный свитер. Такие моменты умиротворенности случались очень редко, и оба этих страшно занятых друг другом человека переставали обращать внимание на проблемы, смотря только на становившиеся знакомыми черты лица, которые в памяти отпечатались теперь надолго.

***

— Ну вот и погуляли.       Проливной дождь барабанил по железному пласту, которым был отделан козырек какого-то круглосуточного магазина, находившегося за пределами Москвы. Небо свинцового цвета ближе к тусклому солнцу становилось бледно-голубым, матово переливаясь. В парке через дорогу, кромка коего была обрамлена хилыми деревцами, трясущимися от теплого ветра, поблескивала кое-где желтизной трава и гнулась от тяжелых капель.       Оперевшись о красную кирпичную стену, которая со временем медленно рассыпалась, под козырьком стояли двое мужчин, держа в руках по мороженому. Вода почти насквозь пропитала их одежду, с волос уже стекла, оставляя блестящие полосы на лице и чувство дискомфорта. Соловьев все плевался и зачесывал волосы назад, вытирая щеки холодными руками, пока Павлов довольно улыбался, облизывая подтаивающий пломбир.       По природе упрямый, Соловьев сначала не хотел никуда уезжать, но Павлов фактически заставил его, приплетая даже немного шантажа. В Подмосковье было спокойней, хоть и в центре не бывало очень шумно и грязно, к чему привыкли оба мужчины после многих лет жизни в их Москве.       Рыжий настоял на трехдневной поездке в К., где никто их не знал, и где они могли снять на трое суток номер в гостинице, и погулять по парку, дыша свободно, не оглядываясь в пойсках друг друга. Приехали на машине Павлова, на несколько часов ушли в парк, покормили уток и в целом неплохо провели первую половину дня, пока не начался дождь. Сначала просто заморосило, потом капли потяжелели, и легкий ветерок усилился, обдувая лицо и раскидывая дождь в разные стороны.       Ливень не прекращался уже минут десять и лило, как говорится, будто из ведра. Миша недовольно жевал вафлю от мороженого, когда вдали по тротуару послышался быстро приближающийся стук каблуков. Под один с ними козырек забежала женщина средних лет и мальчик-подросток. Оба промокли до нитки, но весело улыбались. — Прекрасная погода сегодня! — звонко воскликнула светловолосая барышня, обращаясь к Павлову и Соловьеву. Рыжий широко улыбнулся и сдержанно кивнул, фиксируя взгляд на парне, который в свою очередь округлил глаза и удивленно произнес: — Евгений Борисыч?       Соловьев нахмурился и наконец обратил внимание на таких же промокших, как и он сам, людей. Они не показались ему знакомыми, но зато Павлов, услышав свое имя, кончиками пальцев поправил короткие волосы за ухом и приосанился, пытаясь вспомнить, как звали его, видимо, бывшего ученика. Женщина тоже ахнула. — Ой, точно! Евгений Борисович, я вас не узнала совсем!       Павлов слегка прикусил губу. — Дима ведь, да? Дима Громов? Боже, как же ты вырос!       Громовы по семейным обстоятельствам переехали сюда из центра, и Митя с печалью покинул дружный коллектив двадцать третьей школы, в которой преподавал товарищ Павлов.       Они обменялись комплиментами, и мать с сыном, распрощавшись, поспешили скрыться за дверями магазина и там переждать ненастье.       Перенос сознания — штука сложная и весьма запутанная. До этого Павлова, Мишиного, здесь был Павлов-учитель, который вел химию у младших и средних классов. Это Соловьев точно знал, но с сомнением повел головой. — Ты откуда его знаешь?       Рыжий улыбнулся загадочно и опустил глаза. — Я, в отличии от некоторых, проштудировал все бумаги и записи, находившиеся в доступе… Хотя ты и так неплохо справляешься.       Миша смущенно хмыкнул, разглядывая дорогу, почерневшую от воды, которая ручейками бежала куда-то вниз по улице. — Машина ты, Рыжий, — улыбнулся шутливо. — Все успеваешь, собака. Павлов прыснул со смеху, как раз собираясь откусить мороженое, и дернул рукой, пачкая щеку. Миша почти засмеялся в голос, внимательно наблюдая, как Рыжий ругается и рукавом вытирает подбородок.       Тут милиционер покрылся румянцем и в смущении повел плечами, рукой указывая себе на щеку. — Жень, тут еще… — не договорив, он совсем побагровел, а Рыжий замер, хлопая глазами. — Что? — он тоже смутился, его губы дрогнули, и он часто задышал, бегло оглядывая лицо Соловьева. Быстро окинув взглядом тротуар и простор зеленого парка, спрятавшегося за придорожными деревцами, Миша вытянул руку, грубо схватил Павлова за локоть и потянул на себя, несмело целуя его в уголок рта. Рыжий слегка затрясся, с трепетом подался вперед, прикрывая глаза, и его колени подогнулись. На секунду он растаял от всей нежности, с которой Миша держал его, но скоро все же оттолкнул его, боязливо оглядываясь по сторонам. Упираясь рукой в Мишину грудь и сжимая его рубашку, которая почти высохла, он прошипел ему в лицо: — Ты что творишь?! Соловьев моргнул, пожал плечами и виновато посмотрел. Не найдя, что сказать, он молча откусил кусок своего растаявшего мороженого. Теперь Рыжий покраснел и, закатив глаза, сжал запястье Соловьева и потащил его из-под козырька, под дождик, который тепло и назойливо моросил. Из-за серого облака показалось солнце, слабо проблескивая через капли, создавая бледную радугу, изогнувшуюся над городом.       Рыжий шел вперед, казалось, в никуда, изредка поглядывая на милиционера. В гостинице, пока еще в подъезде, где изредка мигала яркая лампочка и белели чистые стены, было все же спокойней, чем на открытой улице. Женя обнял Соловьева за шею, лбом упираясь в его висок, и нервно рассмеялся, невесомо целуя его ухо. — Как ты себя чувствуешь? Милиционер улыбнулся и ответил на объятие, пока оставляя вопрос висеть в воздухе. Он понимал, что существует только в такие моменты, когда один единственный на весь мир любимый маньяк улыбался, и от его улыбки кидало в жар и перехватывало дыхание, будто все, что было нужно — это чувствовать рядом его тепло. — Все хорошо. Все у нас хорошо.