Только вместе

— Алё? — Привет.       Соловьев вздрогнул, когда из динамика стационарки послышался знакомый голос. Он быстро оглянулся на Катину квартиру, в которой опять оставался на ночь. — Ты?       Миша, конечно, знал, кто звонил, просто все равно понадеялся, что ошибается. — Ага.       Милиционер нахмурился и почти бросил трубку, не желая слушать голос Павлова, от которого постоянно несло омерзительной издевкой и чувством собственного превосходства, но промолчал и стал ждать. — А Катя дома? — тихо, спокойно спросили из аппарата, и Соловьев заволновался, тут же оглядываясь еще раз. Он видел, как Фадеева заходила в свою комнату, и сейчас она наверняка крепко спала. — Дома!       Теперь замолчал Павлов. Он весь день ходил за Мишей, смотрел-высматривал, чем он занимается, даже помог немного, подкинув на место собственного преступления клизму (хоть и чистенькую, без хлороформа), и вот это вот он получает? Минимум реакции? Весь день у него руки чесались позвонить, выйти к Мише, сказать ему что-нибудь эдакое… Позвонил. Молодец. Но ожидания оказались ложными, и внутри у него ничего не ёкнуло, стало даже как-то противно на душе, совсем мерзко. Зачем он позвонил и почему так тянуло к телефону — услышать совсем чужой голос?.. Только две копейки зря потратил. — Это хорошо, что дома, но ты за ней все равно приглядывай, вдруг ей что-нибудь… М, угрожает?       Рыжий хотел было кинуть трубку — он так хотел сделать еще до того, как на том конце взяли, и тем более после того, как услышал сонное «Алё?» — но с напряжением на лице замер, старательно вслушиваясь сначала в журчащую тишину, бегущую зачем-то по проводу, а затем уже в очень хриплый и тихий голос, который на том конце линии злился, но не хотел понапрасну будить любимую. — Слушай, ты… Я не знаю, где ты сейчас, не знаю, что ты там себе опять напридумывал, и что тебе вообще надо, но запомни: если ты приблизишься к моей семье или к Кате, то я задушу тебя собственными руками, а потом пырну ножичком под ребро. Или как ты делаешь? Только потом душишь, чтобы не убежали и на помощь не позвали, да?       Спящая в комнате Катя открыла глаза и посмотрела в сторону коридора. Она насторожилась, слушая приглушенный деревянной дверью голос. Оставшись лежать в той же позе в которой проснулась, так как кровать скрипела жутко, Фадеева сжала край одеяла, которое натянула почти до носа. С кем Миша разговаривает? Почему он говорит такие ужасные вещи?       На другом конце провода тем временем стихло, не слышно было даже как Павлов дышит, потому что он задержал дыхание. И ему словно опять почудилось, что хочется не только услышать голос Соловьева, но теперь еще и выйти к нему. Станет ведь еще более мерзко и плохо, это было ясно. Но он ведь мог. Рыжий стоял прямо у дома Катерины, чуть ли не под ее окнами, у той самой телефонной будки, и молчал в трубку. Сказать, чтобы милиционер вышел? Побьет точно. Не сказать — Рыжий сам будет жалеть, что струсил. Павлов тряхнул головой, расплылся по своему обычаю в улыбке и со стеклянным взглядом поднес динамик к подрагивающим губам. — Да, вот так. Продолжай, — он выдохнул и уткнулся лбом в верхнюю часть трубки, посмеиваясь про себя, и, закусив губу, стал ждать ответа — как по рации — говорит сначала один, а через какое-то время отвечает другой. Оба обязательно дослушают друг друга. — Какой же ты мерзкий. Сломать бы тебе нос, чтобы не повадно было совать его куда попало.       У Павлова уже бывал сломан нос. — Одного шрама маловато тебе, не находишь? Тебе лишь бы угробить жизнь чью-нибудь, никого кроме себя не жалеешь, никого вокруг не видишь!       Рыжему понравилось начало, но теперь он опять сомневался, что ему приятно вообще существовать на одной планете вместе с Соловьевым. Да что он понимает вообще?! Абсолютно ни-че-го! Но оттенки злобы в голосе милиционера интриговали и заставляли помедлить со сбрасыванием трубки. — Зачем я вообще с тобой говорю о чем-то? — повысил голос Соловьев. — Ты мне противен как человек, но одно я тебе скажу: ты заслуживаешь быть расстрелянным, или четвертованным, или что-нибудь еще, но!.. Что угодно, лишь бы мне не пришлось слышать больше о тебе и видеть твое поганое лицо! Просто сдохни уже или я сам тебя вычислю, тогда уж точно мало не покажется.       Рыжий не знал, правда ли Миша под его влиянием сам становится каким-то маньяком, или просто включился в незамысловатую телефонную игру, но ему явно было все интереснее и интереснее. Он закивал немного, закрывая глаза, и с упоительным удовольствием стал слушать голос Соловьева. — Да? — Я буду бить тебя об стену, пока ты не отключишься от боли, или, знаешь, стеклом на твоей левой щеке вырежу точно такой же шрам, как на правой, как тебе идея? Ты же сам когда-то в нашей Москве изуродовал так труп какого-то парня, припоминаешь?       Рыжий улыбнулся при воспоминании и охнул. — Припоминаю и очень хорошо. Он мне денег задолжал и нахамил, кстати… Ммм, а дальше-то что, Мишка? Тебе просто хочется убить меня да и все, дело с концом? Неужели так просто?       Рыжий несколько раз мимолетно глянул на небо, тучи на котором сгущались все быстрее, но предпочел сосредоточиться на разговоре, чтобы сохранить вид человека понимающего куда больше, чем милиционер. — Нет, не все, Рыжий, — Соловьев сделал ударение на последнем слове, надеясь на возмущение со стороны Павлова. — Не нравится, да? Отвратительная кличка, но больше в тебе ничего примечательного нет. Остальное — бесполезная мерзость.       Маньяк нахмурился и немного скривил губы. Ему действительно было не очень приятно, но за тридцать четыре года он как-то свыкся. Единственное — было противно слышать это из уст Соловьева с такой издевкой. Миша, видимо, просто обожал дразнить его, и при каждом упущенном Павловым моменте называл его то Рыжиком, то Морковкой, и маньяк зарекался общаться с милиционером. Но так получается, что душа требует. — Называй. Называй меня как хочешь.       У Рыжего в голове щелкнула лампочка идеи, и он сам решил довести Мишу до белого каления, раз ему так хотелось поболтать на ночь глядя. Он вдохнул глубоко-глубоко, улыбнулся натянуто, и протяжно, но тихо, простонал в трубку, тут же оглядываясь, чтобы не дай бог кто-нибудь услышал.       Соловьеву это, видимо, не понравилось. Он замолчал, хлопая глазами уставился в стену, и на секунду выпал из реальности. — Ми-и-иша-а? — Иди к черту! — он воскликнул слишком громко и оглянулся на дверь спальни. — Давай, скажи еще что-нибудь! — проурчал Рыжий. — Не хочу я с тобой говорить!       Соловьев отнял уже горячую трубку от уха и собирался со злобой швырнуть ее на светло-зеленый аппарат. — Ми-ша, Миша, Миша! Стой!.. Пожалуйста.       Маньяк вдруг стал серьезнее, но не слишком настаивал. Соловьеву хватит и одной просьбы, больше он ничего от него не дождется. Никогда. Сегодня первый и последний раз, когда он о чем-то просит. Время затянулось как-то непонятно, все вокруг потемнело, и на щеку Павлова упала совсем маленькая, но холодная капелька дождя. Он шумно вздохнул и посмотрел вверх. От созерцания низкого неба его оторвал осторожный неприятный голос. — Ну, что тебе еще сказать? — он прошептал, будто хотел, чтобы никто и ни за что не услышал его слов, даже человек на том конце провода, который к некому разочарованию знал, что у стен все же есть уши. — Только что я помню, как ты стоял передо мной на коленях, весь в крови, и тупо улыбался, бессвязно болтая. Может ты умолял меня ударить еще раз? — Что?.. Я такого не помню, — Рыжий ухмыльнулся Мишиным обманкам, и его глаза забегали, сознание как-то перевернулось, включаясь в игру и пытаясь вспомнить что-нибудь подобное. Соловьев пожал плечами и хмыкнул. — Почему это ты помнишь, а я нет? — Не знаю. Возможно, это было в другой реальности? — Да что ты говоришь! — маньяк усмехнулся через силу. — Кем я был в той реальности?.. — Все таким же ублюдком, который не давал мне жить. Помню, как прижимал тебя к стене, держа за горло, и как ты хрипло смеялся, брыкался ещё. Ты жалкий. Я могу удержать тебя одной рукой. Я могу заставить тебя умолять и трястись от нескольких точных ударов. Ты знаешь, у меня сильные руки.       Рыжий совсем не обращал внимания на разбушевавшуюся погоду и дождь — ему под холодными каплями наоборот стало жарко, и он издал звук, похожий на писк котенка, закусив сильно губу в улыбке. Одной рукой держал трубку, лбом прислонился к боковому крылу таксофона, а другую руку тряс иногда, большим пальцем упираясь сначала в подушечку указательного пальца, потом среднего, безымянного, мизинца и так много раз подряд. И что ж такое — он понимал, что Мишу бы к себе вообще не подпустил, не говоря уж о чем-то подобном, так как сам себе еще давно через гордость признался, что боится боли, но иллюзия, созданная угрожающими и одновременно железно спокойными нотками в голосе милиционера, будоражила и так горячее сознание. — Соловьев, а может это твои влажные фантазии, а не параллельная вселенная, м? — А, мои? Уверен?       С лица Рыжего сначала сползла довольная улыбка, когда он услышал тихий, слишком серьезный, не терпящий пререканий голос, а потом вдруг заливисто расхохотался, в пустоту грозя пальцем. — Ох Мишка, затейник ты!       Но так-то он понимал, что доля правды в шутливом переводе стрелок есть. — Ты мне еще скажи, что я сам бы тебя попросил меня избить! — Почему бы и нет. Скажи мне только, где ты сейчас, и я тебя снова зажму, ударю пару раз, чтобы ты пополам согнулся. Тебе ведь нравится извиваться у меня в руках, ты только притворяешься, что хочешь сделать со мной все то же. Мне хватит одного «Пожалуйста», чтобы тебе руки за спиной скрутить и поставить на колени. Так что?       Шумно выдохнув, Павлов еще раз, но уже почти невольно, низко простонал в трубку, для удобства касаясь нижнего динамика губами. — Хитрый, да? Мне не нравится так играть. Это не по правилам, тащ милиционер! — последнее предложение он добавил, противно искажая голос.       По стенам дома, по деревьям, траве и по Павлову уже во всю хлестал дождь. Пока Рыжий подставлял каплям разгоряченное лицо, в одной квартире с Соловьевым решилась подняться с кровати Фадеева. Миша очень старался не разбудить любимую, но ей просто надоело слушать, как он шепчется с кем-то в темноте. А вдруг опять в пустоту бубнит, или с телевизором говорит, может ему помощь нужна?.. — Миш, ты чего спать не идешь? — она спросила, выглядывая в коридор и убирая густые волосы на правое плечо, скрутив их в подобии хвоста. — Все хорошо?       Милиционер вздрогнул, удержался, чтобы не схватиться за сердце, и стушевался, краснея. — Ну, чего замолк, мент? — послышалось из трубки. Катя выдохнула спокойнее. — С кем ты говоришь так поздно?       Рыжий округлил глаза, случайно услышав с того конца тихий голос, почти неразличимый, но существующий даже через звук дождя в появившемся молчании. — А это что там, Катюша пришла?! — Павлов радостно воскликнул. — Екатерина Ивановна, Екатерина! — громко-громко позвал, тут же начиная утробно смеяться, не сдерживаясь. Соловьев отнял телефон от уха, а Фадеева подошла ближе, испуганно смотря то на Мишу, то на трубку в его руках. — Кто это?.. — Убийца, — Соловьев шепотом ответил на шепот Кати. Рыжий хихикнул, слыша это. — Ну какой же я убийца?! Я же твой лучший друг, Мишка! Или это не так? — Павлов восклицал, с улыбкой возвращаясь к своему маниакальному состоянию, напялив маску праздной ненависти. — Соловьев, дай ей трубку! Сейчас же!       Миша немного подвинул телефон в сторону Фадеевой, так осторожно, будто он кусается. — Да..? — она пролепетала. — Катерина! Катерина, а Вы… Вы знаете!.. — Рыжий, не очень удачно, но пытался сдержать смех, который получался и случайно, от того, что он запланировал сказать, и от того, что надо было пугать простолюдинов, которые хоть и побаивались предположительно существующего маньяка, но, видимо, боялись не так, как нужно было Павлову. Пусть медсестра думает, что он просто какой-то ненормальный и цепляется за Мишу, так будет даже удобнее — это как буквально убить двух зайцев. — А вы знаете, кого Мишка больше вас любит?! Меня-я!       Маньяк захохотал в трубку, на самом деле просто стоя под дождем и не испытывая особо никаких эмоций, и смех и широченная улыбка были ненастоящими. Когда милиционер опять заговорил, Рыжий аж вздрогнул от его пропитанного злобой голоса. — Я тебя ненавижу! — он прошипел. — Ты мне никто и никогда никем не будешь. Когда мы вернемся обратно, я точно прострелю тебе башку, чтобы ты не встал больше никогда!       Понадеявшись, что до Кати не доносится то, что он говорит, Павлов сначала спокойно улыбнулся, а потом тихо сказал: — Я тоже думал, что тебя просто ненавижу, а оказывается, что у чувств, которые ты испытываешь к определенным людям, слишком много граней, чтобы дать им точное название. От ненависти до любви, как говорится. Ты можешь и дальше жить со своей Катей, я разрешаю, но факт остается фактом — ты никогда не будешь знать наверняка — любишь ты ее или на самом деле ненавидишь. Как и меня.       Соловьев выслушал его, поглядел на Катю, и нервно сглотнул. — Просто скажи мне, где ты, — пробормотал, смотря мимо медсестры, и не стал добавлять «и посмотрим, как я сильно тебя люблю».       Судорожно выдохнув в сторону, Павлов скривился, нахмурился и мотнул головой. — Я… Я… Я не могу. Будь с Катюшей, ей наверняка сейчас страшно, да?       Он криво улыбнулся, отчетливо видя в своем ярком воображении, как Фадеева стоит, прикрывая рот аккуратной девичьей рукой, и как на ее темные глаза наворачиваются слезы усталости и страха. — Говори. Я ведь все равно тебя рано или поздно найду, как ты ни старайся! Тогда будет хуже, а если скажешь сейчас, то за послушание я не потащу тебя в милицию!       Павлов ухмыльнулся. За послушание, как же! Не потащит он, как же! — Не-ве-рю! — проговорил он, но все равно же язык чесался. — Лучше уж поздно, Мишенька! — Я тебе рассказывал, — пауза, чтобы посмотреть осторожно на Фадееву, — как я планировал убить тебя? Мне будет только в радость, когда ты упадешь на землю с простреленной головой, но перед этим я бы переломал тебе кости и заставил бы биться в конвульсиях. — Больной, — Павлов ответил и засмеялся, прижимаясь виском к мокрой стене и немного сползая вниз, свободной рукой держась за край таксофона. — О каких типах конвульсий идет речь, Миша? — Обо всех, Рыжий. — Я… Ох, еще меня маньяком называет… Я у телефонного аппарата под окнами вашего дома, — он быстро пробормотал и тут же побелел, понимая, что наверно сказал это зря. Из-за звуков ночного дождя и шума в голове Павлов не услышал, как к нему сзади подошли.       Миша нежно, но быстро отодвинул Фадееву в сторону, и выбежал на улицу в наспех накинутой на белую майку куртке и старых ботинках. Крутанул головой сначала в сторону дороги, потом в сторону перевернутой на бок машины, и только потом к телефону, висящему на стене. У будки стоял человек в капюшоне, куртка которого промокла почти насквозь, и прижимал к уху телефон, из которого даже до Соловьева доносились громкие пустые гудки. Миша скривил губы и за несколько шагов подошел к мужчине, крепко схватил его за ворот, развернул и прижал к стене, выбивая удивленный вздох. Он приблизился к лицу темной фигуры, почти прикрыл глаза и поцеловал его, но человек ведь не зря с самого начала показался ему слишком высоким.       Это был не Павлов. Неужели соврал..?       Миша охнул, отпустил грудки бедного парня, который испуганно прижимал к груди мокрую от дождя сумку, и покосился на повисшую на вьющемся проводе телефонную трубку, откуда вместо гудков слышался взволнованный женский голос. — Коль, это ты..? На кой черт посреди ночи хулиганить, спят все уже!       Соловьев бросил небрежное «извините», и снова начал осматриваться, вглядываясь в скрытые темнотой и завесой дождя тени, в которых мог бы спрятаться человек. — Павлов?! — он заорал, сложив руки лодочками у рта. — Я тебя найду! Не сегодня, так завтра! И все что обещал — сделаю, клянусь! Сука!       Обессилев, он опустил руки, вздохнул устало, и носком ботинка пнул воду в грязной луже. Посмотрев на еще более напуганного парня, опять стоявшего у телефона, сморщился и прошел обратно в подъезд, потряхивая влажными волосами.       Рыжий сидел на мокрой и холодной земле, закрыв лицо руками. Хорошо, что мужчине тоже нужно было позвонить, а то бы Миша пошел его искать, и ведь точно нашел бы… Он плохо спрятался за машиной, прижался к ней затылком и молился, чтобы Соловьев очень устал и хотел к своей Кате. Пусть уж лучше к ней сейчас идет, чем к нему. Опустив голову, Павлов посидел еще немного, покачался, и, дождавшись, когда человек у телефона договорит и ушлепает вон по лужам, встал, даже не пытаясь отряхнуться. Он сам поглядел на окна Фадеевой, где уже погас свет, и ушел подальше от ее дома, в голове медленно прокручивая каждое слово, сказанное Соловьевым.       Хорошо, что все-таки не бросил трубку.