Только вместе

      День и весь вечер тогда были настолько серыми и страшными, что трудно было понять, начало уже темнеть или как обычно пришел рассвет, который все никак не мог рассвести, и сутки проходили заметно тянуче, как бурый слизень, оставляя за собой непрятную тоску. Был, кажется, конец августа или начало сентября… Павлов совсем потерялся в буднях, а Миша все работал без устали, и каждый день у него приключалось что-то интересное, о чем Рыжий, в прочем, не хотел знать.       Тут было комфортно. Совсем тихая Москва, если не считать внезапно нагрянувшую волну убийств. Павлов не обращал на это внимания, ему нравились доверчивые люди, которые приятно раздражали своей приветливостью. Никогда человеку с таким лицом не говорили на улице «Здравствуйте, товарищ Павлов!», и ему было даже приятно. Он ценил труд, вложенный в отшлифованный до идеальности образ педагога. Хвалил себя же, но другого, так как знал по записям, что никуда маленький Рыжик не делся, и в любом времени есть маньяк.       А если есть маньяк, значит есть и мент. Они с Мишей иногда встречались, хоть Соловьев и отказался от выгодного предложения, где условия были просты: дай мне свободу и живи спокойно. Конечно, оставлять Мишку не входило в его планы. Но он попытался! Милиционер был весь из себя такой принципиальный, правильный, но судьба распоряжалась людьми, как игрушками, и Рыжий всегда был где-то рядом, несмотря на обстоятельства.       Редко скучали друг по другу. Если Павлов натворил что-то, он скрывался, как нашкодивший кот. Миша никогда не мог найти его, а потом уже перестал так сильно стараться. Как остынет – Рыжий приходит с улыбкой, и они сидят вдвоем довольно мирно. Все равно соседи уже устали каждый раз вызывать милицию.       Миша все жаловался, что мир этот совершенно глупый, а Павлов любил твердить ему, что это все не настоящее, что картонные люди из его фантазии картонно ожили, и все это – проекция его воспаленного мозга, что подоплеку он понять еще не в состоянии. Делал он это для того, чтобы Соловьев не расслаблялся, не принимал пока Рыжего за своего. Они враги, как ни крути, хоть и слово это изъезженное для маньяка ничего не значило. Проще было повесить друг на друга ярлык «враг» и не разъясняться в любви — точно таком же ярлыке, как и любое другое слово.       Часов в десять ночи Павлов стоял у круглосуточного цветочного магазина, пустым взглядом сверля проезжую часть. Он подзавис, вслушался в окружающие звуки и отдаленные разговоры последних гуляющих людей, которые толковали о чем-то неинтересном и будничном. В руке он крепко держал букет разноцветных пушистых цветов, которые совершенно не сочетались по оттенкам, но выглядели свежими и красивыми. Никакой химии. Потерев глаза кулаком свободной руки, Рыжий встряхнулся и пошел к пешеходному переходу. По дороге только вспомнил, что Миша еще с семьдесят девятого не любит цветы. И шоколад не любит, не то что девочки. Жаль.       Перейдя дорогу, Павлов огляделся и пошел по чистому тротуару к небольшой площадочке, газоны около которой были идеально выстрижены. Опорный пункт был частью здания незаметной, если не принимать во внимание объемный пандус. Рыжий в два шага запрыгнул на верхнюю ступень и позвонил в звонок. Когда через пять минут ему никто не открыл, он подумал, что трезвонилка, наверно, сломана, и настойчиво постучал кулаком в дверь. Опять ничего. Вот когда надо — Соловьев совершенно ничего не слышит, какая досада. Павлов опустился на корточки и осторожно положил букет рядом с собой. Достав из внутреннего кармана простейшую отмычку, которую сделал сам, как только прибыл в СССР две тысячи одиннадцатого, он толкнул ее в замочную скважину, и меньше чем через минуту механизм щелкнул, и Рыжий, довольный своими умелыми руками, поднял цветы, шагая за порог.       К нему только сейчас закрались сомнения, и он подумал: а не ночует ли Мишка со своей Катей? Ну, этого он точно не простит… Толкнув еще одну дверь, он понял, что слышимость здесь никакая, и вообще непонятно, как через несколько комнат можно достучаться до закрывающейся на ночь милиции.       Увидев спящего на раскладушке Соловьева, он спокойно выдохнул и умиленно улыбнулся — не с Фадеевой, вот он, тут спит! Павлов подкрался к койке и опять присел, откладывая букет на край кровати, к ногам Миши. Удивленно наклонив голову, начал разглядывать лицо милиционера, казавшееся удивительно умиротворенным для человека, который попал в другой мир. Рыжий облизнулся, и, подняв руку, дотронулся кончиками пальцев до тыльной стороны ладони Соловьева, провел выше, по предплечью, плечу, не надавливая слишком сильно, но ощутимо касаясь, и подушечку большого пальца положил ему на губы, вздыхая так трепетно, будто это первый и последний раз, когда он касается Миши. Павлов выдохнул, туго сглотнул, и, сжав зубы, попытался успокоить ненужные мысли, пока его лицо исказилось в гримасе растерянности и смятения. Подумав немного, он так и замер, не в силах сосредоточиться, так и оставив палец на губах Соловьева. Его милиционер ведь просто спит, а он к нему вломился без спросу. Но все же в порядке.       Миша медленно открыл глаза, и, несколько раз сонно моргнув, со смешанными чувствами отодвинул голову от чужих рук. Смерив сидящего Рыжего взглядом, зажмурился и тихо выдохнул, преодолевая желание уснуть обратно. Встрепенувшись, поднял тяжелую голову, глядя на пестрый источник неприятного сладкого запаха. — Это что?.. — Цветы. – Это я и сам вижу, – пробубнил Соловьев, приподнялся на локтях и оглядел Павлова так, как будто он ему просто снился. — Ты как зашел? Я специально двери закрывал…       Рыжий поднял брови и очень сильно удивился, опять играясь с выражением ненастоящих эмоций. Он бы обиделся, если бы сам не знал, что мороки с ним много, и не гордился бы своей способностью выводить Мишу из себя. Милиционер, конечно, не считал его скучным, очень даже наоборот, но Рыжий постоянно лез к нему, и не отставал, преследуя. Павлов часто, не в меру, нарушал чужое личное пространство, хотя свое желал оставлять неприкосновенным. Только Мишу любил всячески дергать, затевал разборки, драки, угрозы. Что угодно, лишь бы быть ближе. Соловьев привык — все-таки с больным человеком встречается, ничего тут не поделаешь. — И ты что, не рад меня видеть?! — Очень рад, Жень, очень… Только мне спать нужно…       Соловьев сел на раскладушке, потер глаза руками, и еще раз, с опаской, осмотрел маньяка. Непонимающе прищурившись, не успел он даже открыть рот, чтобы что-то сказать, как Павлов поднял руку и своей холодной ладонью коснулся его, теплой. Осторожность Мишу удивила, и он напряг руки и плечи, все же позволяя Рыжему взять свою кисть в обе руки и осторожно коснутся пальцев губами. Павлов прикрыл глаза и потерся кончиком носа о местами сбитые костяшки милиционера, тяжело вздыхая.       Воздух был и прохладный и теплый одновременно, но очень влажный. Дышать было трудно, и в нос забивался запах уходящего лета, такой, когда пахнет травой, кое-где пахнет машинным дымом, а где-то просто влажным теплом, которое обдавало со всех сторон, даже ночью, когда дул ветерок. Через зарешеченную форточку в комнату попадал свежий воздух и смешивался с резким и приторным запахом свежих цветов. Павлов широко открыл глаза, оглядел комнату вокруг, и остановился на немного обеспокоенном лице Соловьева. Приоткрыв рот, чтобы сказать, по его собственному мнению, что-то совсем неинтересное, Рыжий усмехнулся грустно, однобоко, и, проведя ладонью по Мишиному животу, обнял его за талию. Щекой прижавшись к нижним ребрам милиционера, улыбнулся и успокоился немного, словно обнял его после ночного кошмара. Снились ему либо кошмары, либо совсем ничего, и он привык, только теперь понимая, как бывает хорошо, когда есть к кому идти, если очень плохо. Это не было ни в коем случае проявлением слабости! — Павлов вдруг судорожно подумал про себя и покраснел. Соловьев вздрогнул немного, но потом просто положил руку маньяку на плечо, ничего не говоря, и видя, как он зажмурился и как крепко сцепил пальцы на его спине в замок. Осторожно погладив рыжие волосы, Миша даже немного улыбнулся. Павлов не сразу, но увернулся от его прикосновений, сам не понимая, чего хочет, и посмотрел милиционеру в глаза каким-то кошачьим взглядом — безразличным, но в какой-то степени до наглости любопытным. — Миша? А ты помнишь, я говорил тебе, что ты лежишь в коме? И… И что я — всего лишь плод твоего больного воображения, вымысел? — И что ты — последняя часть моего живого разума? Помню, как не помнить… Мужчина уже приготовился выслушивать очередную историю про неизученное и проблемное сознание человека, как бы сказку на ночь, но Рыжий отпустил его, отстранился и опустив глаза, вытер нос рукавом. — Ну… Это же не правда все… Соловьев замер, поднял брови и вдруг рассмеялся весело, видимо забывая про вечернюю усталость. Положив руки на плечи Рыжему, приподнял его и усадил на край раскладушки, которая в ответ лишь жалобно скрипнула. Разведя руки в стороны, Миша больше не стал трогать Павлова. — Ну конечно не правда! — Что, ты мне никогда так и не верил?.. — на лице маньяка тоже появилась расслабленная улыбка. — Конечно нет! Признаюсь, было страшно иногда, но… Но вот… Не могу я поверить, что тебя нет на самом деле… Рыжий еще раз опущенным на руки рукавом потер глаза и с улыбкой посмотрел на Соловьева. Поджав губы, опять обвил руками, но уже за шею, и Миша, качнув головой, закатил глаза и положил теплые ладони Павлову на лопатки. Маньяк всхлипнул и спрятал лицо, опуская голову. Он не понимал, почему так стало радостно и одновременно грустно, после того как он пришел к Соловьеву на опорный пункт, но был счастлив испытать хоть какие-то эмоции. — Знаешь, мне иногда кажется, что я один тут существую. А тебя нет… Видишь, я даже сам себя с-смог убедить! А тебя не смог. Миша, а ты есть?.. Соловьев задумчиво нахмурился, не отпуская Рыжего из объятий. Цокнув языком для убеждения себя же в своем существовании, одну руку поджал и пальцами взял Павлова за подбородок, поднимая его голову. Маньяк надулся, но промолчал. — Вроде как есть. Ну да, раз я тут существую и думаю, значит есть… Я с тобой. Рыжий непонимающе нахмурился, вздохнул, а потом засмеялся тихо и нервно, отодвигая от себя Мишины руки. Отсев от него, поглядел на цветы. Взяв букет, осмотрел со всех сторон и покосился грустно на Соловьева. — Жалко цветы. Пока росли — живые были. — Жалко?!.. — милиционер нахмурился и отвел взгляд. — Цветы ему жалко… Ваза в верхнем ящике. Отвернув голову, Миша лег на бок, не смотря на Павлова. Рыжий встал, полазил по полкам и наконец приметил вазу, которая выглядела не лучшим образом, но все же была пригодна. Налив тихо воды, поставил букет, подправив его еще раз и осмотрев бутоны цветов с большим количеством лепестков. Маньяк замер, смотря как милиционер лежит к нему спиной, спокойно дышит, но явно еще не спит. Павлов закрыл глаза на секунду, моргнул пару раз, смотря в потолок и поправив одной рукой волосы, поспешил прошагать к выходу. Каблуки на его ботинках цокали не громко, но в прохладной ночной тишине отдались эхом, и он сам несколько раз вздрогнул. Как только за ним захлопнулась дверь, явно обозначая что закрылась на замок, Миша подскочил в кровати. Приложив руку к горячему лбу, милиционер тяжело выдохнул, потер глаза кулаками и глянул на букет в вазе. Это было для него неким маячком, что все-таки у него кто-то был. Опустив голову на подушку, Соловьев отдышался и вскоре почти благополучно уснул, осознавая что мир вокруг реален, что даже маньяки могут вести себя хорошо и что они не умеют выбирать правильные вазы для букетов. Миша надеялся, что цветы останутся стоять до утра и докажут ему все окончательно.