Только вместе

Он протянул вперед руку и осторожно вытащил конец галстука из-под Мишиного пиджака. Усмехнувшись, приложил его к носу, вытирая темную густую кровь, которая попала к сожалению в рот и теперь губы Павлова были еще краснее, зубы тоже в крови, а в глотке стоял вкус металла, который обычно долго не отходит. Проведя кончиком языка по верхнему ряду зубов, Рыжий недовольно сморщил нос. Миша ударил его сильно и теперь лицо болело так, будто что-то сломалось. Павлову не нравилось это ощущение. Проморгавшись, стряхнул секундное потрясение и в глазах перестали плясать искры. Серьезно глянув на Соловьева, выдавил: — Тебе не удастся их все время защищать. Ты просто физически не сможешь. А осталось у нас всего несколько дней, Соловьев. Ни за что не догадаешься, кто умрет первым. Милиционер выждал, пока маньяк закончит наслаждаться благодарным слушателем и своим голосом, и еще раз ударил его в нос, и Павлов, охнув, упал на одно колено, хрипя. Для поддержки случайно, рефлекторно схватил край синего кителя Соловьева. Миша опустил глаза и наклонившись, сжал челюсть Павлова, только так поднимая его голову. Рыжий не испугался — ни виду не подал, ни дернулся, только ладонью уперся в бедро милиционера. — Если хоть пальцем мою семью тронешь… Не смей к ним приближаться, а то я тебе все мозги вышибу, понял? От того что Рыжий содрогался только внутренне, ему было проще заверить Соловьева и себя, что слова вообще не убедительны и игру они никак не приостановят, убийства тем более. — Но ведь следующий ход за мной, Миша, за мной! Соловьев отпустил его лицо только чтобы шагнуть немного в сторону и поднять его с колен, уже так заломать маньяку одну руку за спиной. Тяжело дыша от раздражения, милиционер прижал Павлова лицом к стене так сильно, что тот чуть не откусил себе язык, еще и поцарапав и так отмеченную шрамом щеку. Рыжий брыкнулся, только чтобы убедиться, что Соловьев хоть и глупее в некоторых смыслах, но все же чуть-чуть сильнее физически. Миша наклонил голову. — Какой ход? — спросил так серьезно, будто Павлов и правда бы ответил. Тот усмехнулся. — Очень… Очень интересный ход! Ты прям ни за что не догадаешься! Миша свернул руку Рыжего за его спиной, удерживая крепко, а свою прижал меж его лопаток, вдавливая маньяка грудью в кирпичную стену. Потянув еще сильнее, Соловьев удовлетворенно подметил, что как только Павлов выходит ему на встречу, то сразу же становится не таким страшным и опасным, обычный человек. Это издалека он душегуб наподобие Чикатило — неуловимый, опасный и безумный, а так… Стоит лишь сделать побольнее… Рыжий сжал зубы и зажмурился. — К-как думаешь, может кто-то из сослуживцев? Или все-таки семья? И ментовская твоя логика тут не поможет! — Ментовская логика может и не поможет, но я же тебя знаю. Я вычислю тебя, куда бы ты не пошел, найду и не дам больше ничего сделать. Только дай мне повод. Ты когда-нибудь сломаешься, план твой сорвется и я тебя накрою и все узнают, кто ты на самом деле такой! Рыжий расхохотался низко. — Ну нет, Миша! Твои тупоголовые друзья ни поверят, ни помогут, пока я не пристрелю кого-нибудь на их глазах! Даже не надейся! У тебя мозгов не хватит, пусть я даже сам сдамся милиции, все равно ты будешь всегда позади! Милиционер нахмурился и подумал, что Рыжему нравится играться с огнем. Когда-нибудь он обожжется, и это будет шансом для Соловьева, будет шансом поймать убийцу и прекратить череду несчастий, все эти смерти. Вернуться домой. Миша судорожно вдохнул и, чтобы вникнуть в происходящее лучше, зажмурился. Он сейчас удерживает маньяка. В это верилось с трудом — Павлов всегда казался неуловимым фантомом, и даже когда появлялся, знал, на что идет и что получит сполна, хоть и будет отомщен. — Единственный раз, единственный раз я упустил свою жертву! Твоя Катюша что, правда так много из себя представляет, что ты вертишься вокруг нее как юла, а?! Она же дура! Почему все нормальные мужики влюбляются в дур?! — Павлов восклицал и каждое предложение сопровождалось дрожащим выдохом, будто он посмеивался. — Тебе не понять. Ты же ненормальный! — Нет, Мишка, я просто слишком умный! И от этого мне беда. Гениев не ценят в этом мире, увы! — Ничего твоя гениальность не стоит. Ты никому не нужен, у тебя ни семьи ни друзей. — Это мне никто не нужен, ясно? — Павлов оскалился с раздражением, все еще пытаясь пристроить лицо так, чтобы не было больно, потому что Миша не ослаблял хватку ни на секунду. — Я всех их убил, потому что один я — лучше!.. Не обременен всеми этими привязанностями! — Дурак… — Соловьев наклонился к его уху. — Ты обременен и еще как. С чего бы тебе так со мной гонятся, а? Что ты хочешь доказать и кому? Павлов ахнул мечтательно. — Соловьев, Соловьев! Нет большей свободы, чем когда ты себе не принадлежишь! Мы с тобой — это совершенно отдельная история. Мы — часть одного целого. Я — это ты, а ты — это я. Все просто. Но ты же, — Рыжий двинул плечами, чтобы хоть как-то поменять положение, — не понимаешь простейших вещей! — Твои простейшие вещи — твой же бред. Такого понятия как «мы» у тебя и у меня существовать вообще не должно!.. Говорил тебе уже, когда виделись в подсобке, — Миша покраснел немного, — говорил, что я тебя не люблю и не хочу знать, что ты там напридумывал в своей голове извращенной! Ты мне не нужен! — Я это все знаю. Без тебя знаю, — Павлов замолк и шумно вздохнул. Постояв немного, вернулся сознанием к бодрящей грубости, с которой Миша его держал, и откинул горькое ощущение холода, которое образовалось в груди. — Ну, раз не хочешь знать, то я не буду больше тебе помогать. — Умник. В семьдесят девятом я твои планы нарушал и здесь нарушу. Рыжий заметно погрустнел, больше даже особо не обращая внимания на слова милиционера. Соловьев же понял, что расслабился, и с новой силой оттянул руку маньяка, неожиданно понимая, что Павлов с заломанными руками выглядит настолько беззащитным, что милиционеру почти стало его жаль. Рыжий выгнулся в спине и оскалился, на лице его выразилось столько поддельных страха и беспомощности, что он аж пустил слезу. Сделав вид, что глаза у него щиплет, попытался проморгаться, создавая иллюзию того что сейчас прямо тут и разрыдается. Соловьев в отвращении скривил губы и в порыве непонятной злости приложил еще больше сил, чуть ли не ломая Павлову плечо и шею, вжимая в стену. — Хватит! Я ни на секунду не поверю! Маньяк опустил взгляд и заскулил, чувствуя, как больно бывает, если раздражать милиционера. — Ладно, ладно! — прохрипел через силу и ощутил, что крепкая хватка немного ослабляется. Чуть-чуть расслабившись, когда боль начала отходить, Павлов перестал паясничать и улыбнулся, нервно посмеиваясь. — Больше не буду, внимательный ты наш! Отпусти. Наверняка нас уже заметили. — Отпустить тебя, еще чего! Может лучше руку сломать? — А потом я накатаю на тебя заяву в твоем же отделении! Пошел к черту! Рыжий очень хотел развернуться и плюнуть Соловьеву в лицо, но из-за сложившихся обстоятельств, к сожалению, не мог. Когда Миша немного прижался к нему, наклоняя голову к его уху и горячо шепча, Павлов чуть не сошел с ума, хотя, казалось бы, куда ж еще больше. — Значит так. Констатирую факт: я тебя ненавижу. Если ты в ближайшее время не оставляешь меня и мою семью в покое, я тебя найду. Обязательно. Милиционер сам понимал бессмысленность сказанных слов, адресованных самому настоящему маньяку, но адреналин и ненависть взяли свое. Павлов не обычный человек, его не запугать угрозами, он в любом случае будет добиваться своего. Рыжий прикусил нижнюю губу, которая все еще была в крови. Нос очень болел, но на это пока не было времени. — И ты все еще не понимаешь… Я — твоя семья. Больше никого нет! Это все не реально! Ты псих! А я — все, что у тебя осталось от прежней жизни. Твои глупые фантазии это дирижабли, милиция, Надя, Катя, Котов, Дымов, все они!.. Все они умрут за тебя! Павлов знал, куда бить, и когда он начал рассказывать, почему Катя, Шурка, мама — это просто желание Соловьева быть с кем-то и иметь благополучную семью, Соловьев не сдержался и сцепив пальцы на вороте пиджака Рыжего, дернул его на себя, а потом резко ударил грудью об стену. Маньяк захрипел, лихорадочно дернулся и осел немного, после Миша просто отпустил его запястье и позволил ему упасть на землю. Рыжий под присмотром милиционера выдохнул, протянул здоровую руку к плечу и потер шею, которая болела ужасно, а щека саднила. Подняв глаза, маньяк страшно посмотрел на нервного милиционера. — Ты от меня никуда не денешься, слышишь?! — воскликнул, тяжело дыша, только тогда, когда милиционер развернулся и, громко топая, быстро пошел вон, по пути снимая галстук. — Я превратил себя в твой смысл, от этого не сбежишь! Закрыв глаза, Павлов прижался щекой к стене, но уже по своей воле. Ему показалось, что из носа опять пошла кровь и, сплюнув на асфальт, он с трудом поднялся, прижимая рукав пиджака к губам. Прислушавшись, он смог услышать только Дымовское «Тебе без галстука лучше» и шум уезжающей вдаль машины.