Только вместе

— Постой! Слышь! В подземном переходе слово отскочило от стен туго, гулко, а Соловьев еще больше ускорил шаг, не обращая внимание на тишину и безлюдность. Со спины знакомая фигура завернула за угол, тоже будто не слыша ничего вокруг. Капюшон брезентовой куртки, накинутый на голову, прятал лицо, и Миша разозлился. Понял, что «постой» звучит мягко, не обязывает ни к чему, а Павлов так не любил, — ему из-за гордости и излишнего ума надо было приказывать, вбивать, на протяжении времени, и то не факт, потому что по своенравности он пропустит все мимо ушей и сделает по-своему. Что, опять специально водит его? Соловьев сжал руки в кулаки, напрягся грудью и готовясь закричать «стоять!» взбежал по ступенькам. Ему в лицо ударил холодный воздух, дождь снова противно закапал, а Миша сам отшатнулся и вскрик в его горле застрял комом. Страхом ноги, руки сковало, и он как сова вертел головой, оглядываясь. Кажется, индустриальный проспект, — неуверенно предположил, и проведя ладонями по лицу, хлопнул себя по щекам, надеясь проснуться. В голове бы носились мысли по типу «Неужели очнулся? Неужели все это время я был дома? Неужели опять чудится?», если бы он мог в тот момент думать, а не только глядеть на проезжающие на скорости иномарки. Ноги резко подкосились от того, что он увидел впереди, когда присмотрелся. На улице было терпимо прохладно, но не так, чтобы выходить в дождь в рубашке. Соловьев, как будто его притягивали веревкой, сделал окоченевшими ногами два шага навстречу маньяку, который молча стоял дальше по тротуару, с напором смотря мужчине в глаза. Милиционеру же взгляд замылили капли дождя, он слепо сощурился и снова вытер лицо, фыркая. Стоит. Он совсем отказывался думать и разглядев-таки в человеке своего Рыжика, подошел еще на два коротких, почти боязливых шага, оставляя между ними метров семь. Павлов на фоне мерцающих высоток выглядел непривычно, холодный фонарь никак не способствовал нормальному восприятию его лица, которое Соловьев привык видеть либо в темноте, либо в улично-нежном желтом свете. Что-то вокруг мигало, светилось, резало уставшие глаза, а Миша так отвык от гула столицы, что стоял теперь, стараясь высмотреть признаки того, что это все настоящее. Фонари горели ярко, дома — отреставрированные коммуналки, через дорогу горели вывески круглосуточных магазинов. Мужчина, стоящий напротив, оставался единственным опровержением реальности, но то, как правдиво пиликали светофоры, визжали машины и по бокам улицы возвышались дома с большими стеклами, сводило Соловьева с ума. Он протянул руку вперед, а звук, вышедший из его глотки, совсем не был похож на резвое «стоять!», скорее, на неразборчивый шепот. Рыжий глядел прямо в глаза, не рассматривал. Руки в карманы джинс, а сверху одна лишь темная рубашка в клетку, чернеющая от дождя. Миша от его вида содрогнулся, снова поправил такие же мокрые волосы и сведя брови, решительно пошел по тротуару навстречу хмурому маньяку. Если бы он дошел до него, то схватил бы за ворот, встряхнул… Протянул уже руку, почти бегом дойдя, но все вдруг по-настоящему испарилось. Бам, и нету. Все исчезло, вместо иномарки проехал отечественный драндулет, как-то естественно убавляя в скорости и все потемнело, стихло. Где звук? — Миша встрепенулся, когда его из домашней шумной реальности рывком вернуло в спокойную нереальность. В глазах на секунду заплясали цветные пятна, милиционер крепко зажмурился и загадал не сходить больше с ума. Распахнув веки, удивленно моргнул, опять видя серые здания и тусклые, но вечные фонари. И пусто стало, милиционер даже чуть не подкосился в ногах, а небоскребов не было. Единственное движение, которое он увидел, было с другой стороны улицы. Мужчина, который несколько секунд назад стоял прямо перед ним, на расстоянии вытянутой руки, успел как-то пересечь пешеходный переход и теперь исчез во дворе. Соловьев знал этот двор, что-то его туда тянуло. Может, скрывшийся Павлов, а может и что-то еще. Он устремился в ту сторону, перебежал дорогу. Темнота, близкая к кромешной, застилала улицы. Рыжего шатало, но он пока не останавливался, рукой лишь оперся о грязную стену, когда шел вперед. Позади была ночная улица, по которой за ним по пятам следовал ошарашенный от чего-то Соловьев, дальше — двор-колодец, и мужчина расплылся в улыбке, прикладывая ледяную руку ко лбу. Миша быстро прибежал на то же место, где совсем недавно повстречал свою любовницу. Нет, не свою. Отца. Он оглядывался в поисках маньяка, но устремив взгляд вперед, в который раз стал готов перекреститься. Перед ним стоял Михаил Иванович, его отец. Живой, почти настоящий. Курил свою сигарету ТУ-134, волосы у него были зачесаны на бок и одежда такая же, как и на сыне. Соловьев поднял трясущюся руку ему навстречу, а отец ухмыльнулся, выдохнул белый дым и развернувшись, поманил мальчика за собой, при этом улыбаясь так, как всегда улыбался — Миша помнил с самого детства это хитрое, самоуверенное выражение лица. И что самое главное — он всегда хотел быть таким же. Независимым, самостоятельным. Хотел, пока Михаил Иванович не оставил жену и ребенка. Милиционер подумал, что все главные люди в его жизни такие, — наглые, своенравные, творящие, что вздумается. Просто некоторые служили закону, хоть и не очень удачно, а некоторые наоборот, но человек же разный бывает. Он еще понял, что сигареты у всех пахнут по-разному, когда крикнул «Отец!», сжал руки в кулаки и приблизился к входу в подъезд, где явственно и взаправду чувствовал запах дыма. Сразу много что вспомнилось, но было не до этого — отец на крышу пошел. Рыжий, с капюшоном на голове, стоял как вкопанный совсем недалеко от Соловьева. Одежда на маньяке была, все-таки, по погоде, даже слишком, потому как воротник, и без того длинный в подвернутом виде был натянут до подбородка. Его не смутило то, что Миша смотрит в пустоту и что-то бормочет, — такое, на самом деле, случалось, даже с самим Павловым. Как бы он не старался отключаться от мира настоящего и прошлого, не выходило нарочно выпускать из поля зрения себя со стороны, как в возрасте одиннадцати лет, так и копию-отца. Павлов хмурился, глядя как Миша чему-то кроме него уделяет свое внимание. Ну вот же стоит, почти не прячется, оглянись да беги! Сам ведь сказал «постой», вот он и стоит. Ну дурак, совсем не умеет пренебрегать миражами. Милиционер вместе со своим видением исчез в темном подъезде и его дорогой друг остался неудовлетворенным стоять на улице. Он постоял, поглядел на крышу, и от того, что понял почти сразу, что Миша удумал, не стал ждать слишком долго. Рыжий перечитывал книжонку Соловьева несколько раз, когда была возможность, почти наизусть выучил все его мысли, беспокойства и выдумки. Они ему крайне не пришлись по вкусу. — Что, кажется, что смерть — единственный выход? Не-ет, так просто проблемы не решаются… — Павлов себе под нос пробормотал со злостью и сдернув капюшон, настойчивой походкой устремился к подъезду.