Только вместе

— Уберите руки! Шура отвлеклась от игры со своими друзьями и повернула голову. Сощурившись, поглядела на источник шума. Ее отец, видимо, пришел за ней, хоть мама и запрещала ему появляться, ему было все равно. Соловьев чуть ли не жил в этой школе, и Шура догадывалась, что не просто так. Вокруг нее стало появляться много странных людей, как только отец вышел из больницы, и ей даже нравилось. Скучно было только дома сидеть, когда папа особенно сильно начинал настаивать на безопасности. Теперь же она заволновалась более обычного, потому что в стороне, чуть ли не у самого входа в школу, Соловьев схватил за руку ее учителя химии и начал с ним о чем-то обеспокоенно разговаривать. Оба хмурились. — Ты что делаешь, сволочь? Тебе все мало, даже до нее решил добраться? Соловьев потряс помятым букетом перед самым лицом учителя, и Шура только сейчас заметила сами цветы. Ей хотелось подойти, но она боялась Павлова. Цвет его волос ей казался неправильным, глаза не такие, какие должны быть у учителя, и сама его манера речи пугала — слова он сопровождал подвижной мимикой не к месту, жестикуляцией или мог о чем-то рассказывать, а потом замереть на полуслове, впериться взглядом в стену и просто стоять так. Шура об этом говорила Ледяхову, но он выдвинул версию, что у взрослых очень много работы и разных мыслей, поэтому они иногда думают о чем-то взрослом и забывают, что делали. Соловьевой этого оправдания хватило лишь до следующего ступора химика. Отец ее ругался на Рыжего, тряс его за руку, а тот и слова вставить не мог, только вдыхал, чтобы заговорить, и хмурился, видимо, от злости и несправедливости. — Рот закрой. Ты что, подумал, что это от меня?! — Рыжий наконец тихо бросил и оскалился с презрением, а Соловьев стушевался на момент, пока Павлов начал брать контроль на себя и ответные нападки, по-видимому, без причины, себя ждать не заставили. Шура их расслышать не могла, потому что Рыжий перешел на шепот. — А может, у твоей Катьки появился настоящий мужчина? А она говорить не хочет, потому что ты псих? Ты ж псих, правильно? Соловьев редко покраснел и его голос стих, потому как Павлов неприятно съязвил на его претензии, а во-вторых, на них уже начали смотреть дети, гулявшие возле школы. — Она не знает, откуда цветы. — Ну вот и я не знаю! Отцепись! — Павлов дернул рукой, отвернулся, спрятав веселую улыбку, и с напущенно обиженным видом осмотрел детей, которые притворились, что их не интересует ругань двух взрослых мужчин прямо на середине школьной площади. — Да как ты можешь не знать?! Такие же цветы, твои любимые, тварь! Теперь покраснел химик, весело рассмеялся и освободил локоть из хватки Соловьева. Миша решил настоять, потому что ему жалко было Катю, и все указывало на то, что это очередная игра маньяка, просто чтобы не расслабляться. — У ее ухажера, значит, есть вкус. И у Фадеевой есть, раз она тебя избегает. И мне проще будет, а тебя в грош не ставить всегда приветствовалось! — Павлов заулыбался, с чувством превосходства театрально взмахнул рукой и крутанулся на каблуках туфель, собираясь ускользнуть от враждебно настроенного милиционера. Тот глянул на букет, сжал стебли цветов на секунду, и той же рукой развернул Рыжего за плечо, когда он уже сделал шаг в сторону. — Надоел, — Миша обронил и левой рукой наотмашь ударил в челюсть, правой держа за плечо. Дети притихли, когда учитель оступился, чуть не упал и, хватаясь за нос, захлебнулся кровью. Соловьев грубую силу не любил, но и не пренебрегал ей, когда ему кто-то доставлял неудобство. А Рыжему не нравилось, что он постоянно рассматривается как неудобство. На этом учитель и полицейский постоянно устраивали разборки, и все чаще маньяк подходил к крайним мерам. В этот раз он просчитался и не подумал, что Соловьев из-за какого-то жалкого букета полезет в драку, да еще и на людях. Репутация — самый важный критерий пребывания в альтернативной вселенной, и не дай бог что-то пойдет не так. Уже пошло! Дети, наблюдавшие за нарастающим конфликтом между учителем химии и милиционером, начали понимать, что так быть не должно. Кто побежал к взрослым, кто закричал даже, из самых любопытных и озорных осталось сидеть несколько, с интересом оценивая, как Павлов держится за нос и готовится выйти из образа, чтобы подраться. Цветы из рук Соловьева выпали, как только он отпустил маньяка. Шура, когда из носа Рыжего хлестанула кровь, закрыла глаза, а потом понемногу стала трястись, боясь, что ее папу заберут в тюрьму. Ледяхов подбежал почему-то именно к ней, с серьезным видом отвел в сторону и загородил собой. Из-за его плеча она, недовольная защитой, рассмотрела, как ее отец подхватил химика за грудки. Тот выглядел ошарашенным, злым и, кажется, разочарованным. Миша опять начал тихо ругаться, несмотря на то, что Павлов озирался, шикал и всячески пытался закрыть ему рот. В самом деле, Соловьевой показалось, что он напуган, и хорошо, что она не слышала слов, — просто оставалась горда тем, что странному учителю наконец досталось. И не просто от кого-то, а от ее отца, который, по мнению девочки, был грозой всех преступников, и вообще самый лучший. Сколько бы он не тряс испачканного в крови химика, рано или поздно кто-то должен был это остановить. Шура приметила бегущих в эту сторону завуча и директора, и, отодвинув Ледяхова от себя, тоже устремилась к отцу. Рыжему в это время надоело стоять и слушать, как Миша изъявляет все свои претензии, так что он воскликнул «Отпусти, сука!» и рывком отцепил от себя руки милиционера. Ответно взяв его за рубашку, замахнулся, но подбежавшая дочь Соловьева внимание забрала на себя. Он удивленно моргнул и взглядом смерил девочку, которая схватила его Мишу за запястье и потянула на себя. — Перестаньте! — она пискнула и Рыжий, вовремя успокоившийся, разжал кулак. Отец ее чуть не бросился обратно на маньяка, но завуч, визжащая что-то про беспредел, к ним подбежала, выставив вперед руки. Химик скривился, еще раз вытер рукавом кровь с подбородка и сделав вид, что спокоен, наклонился за пыльным букетом, который Миша обронил. Дочка тянула Соловьева от людей. Остальные взрослые, видя, что конфликта почти нет, выдохнули спокойней, поглядывая на разбушевавшегося милиционера. Рыжий мило улыбнулся, выпрямился, задирая окровавленный нос, и продемонстрировал всем букет. — Ревность — остроумнейшая страсть, пустое чувство! Скажите, признак любви, или нет? — низким наигранным голосом спросил и хмыкнув, со всей силы два раза хлестанул цветами по лицу Соловьева. Тот зажмурился, поднял руки и перехватил букет. Завуч и Шура закрыли рты руками, а Миша кинул хризантемы вслед Павлову, который весело сощурил глаза и побежал в другую сторону. Погладив дочку, кивнув учителям, он устремился за хохочущим маньяком. Знал, что от этого же маньяка за представление потом получит сполна, но все равно прокричал «Стой!», ничего в ответ не получив. И не отступится, что цветы подарил Рыжий. Как у Кати с такими знакомыми и таким окружением вообще могут появляться воздыхатели?