Только вместе

— Я хочу нормальной жизни, понимаешь? Пока тебя не было я жил и работал, может меня и так не особо жаловали, но расследовать ограбления, бытовые убийства и даже по глупости дела было куда… Куда лучше! И друзья у меня были! А теперь никого, я просто остался ментом со сдвигом в мозгах! Я домой хочу!.. Ты меня слушаешь? — Конечно, Мишка, конечно слушаю… Рыжий сам себе усмехнулся, спокойно глядя в тетрадь. Они сидели на сухой земле под деревом, по разные его стороны, и Павлов решил воспользоваться минутой спокойствия чтобы заняться своим делом и в то же время остаться рядом с Соловьевым. Без возможности посмотреть в лицо мужчине, Миша немного наклонился, ожидая чего-нибудь. В небольшом блокноте маньяка теперь появился пейзажный рисунок. Последнее время его наброски стали приобретать мягкие линии и излучать какое-то тепло, а ему было странно. Иногда он пролистывал страницы и видел, как от старых веяло холодом и ненавистью, только Мишины портреты были нарисованы аккуратно и он помнил, как его трясло, когда он прикладывал карандаш к бумаге. — Не слушаешь, — милиционер констатировал. — Ты никогда не слушаешь. Это заявление Рыжий сначала пропустил мимо ушей, но потом отложил тетрадку и развернулся, сидя в траве, прислонился плечом к дереву. — С чего взял? Я всегда всех слушаю. К сожалению. Соловьев наиграно засмеялся, пребывая и так не в самом лучшем настроении, волнуемый перемещениями во времени и реальности. Через метров пятьдесят была дорога, машины тихо гудели, а дыма от них не было. За зелеными деревьями вдалеке блестели высотки и милиционер устало махнул рукой на Павлова, который чуть ближе подполз и посмотрел в ту же сторону. Голубое небо через листья сверкало чистотой, солнце еле пробивалось до земли, и подставивший свету лицо Соловьев усмехнулся маньяку, у которого на скуле красовался синяк. Очередная, уже каждодневная, драка состоялась недалеко, и Миша, не рассчитав, вмазал Рыжему почти по челюсти. Так промахнулся, что у самого рука больше болела, чем лицо маньяка. — Не-а, ты — самодовольный псих и чужим мнением не интересуешься. Дома я бы тебя без раздумий отправил на нары, пожизненно. Или на расстрел.? — Не от того я с тобой вожусь, что мне домой хочется, а ты только ради этого меня не убиваешь? Что, с паршивой овцы хоть шерсти клок? — Рыжий улыбнулся, хлопнул записной книжкой по земле и сел совсем близко к Мише, рукой приобнимая ствол дерева. — Ты себя же калечить будешь такими фразочками, я тебе уступков делать не собираюсь! Ты, конечно, мне дорог, но я все равно знаю больше, значит и нужно мне больше, еще ничего не кончается. Когда решу, тогда и вернемся! Шипящий голос Павлова опустился до низкого шепота. Милиционер тоже развернулся к нему лицом, взял с земли блокнотик и не спуская с маньяка глаз открыл на первой странице. — Скоро мне станет все равно, утопленника пулей не убьешь, и я сам возьму пистолет, сам нажму на курок. Это все кончится, с твоим сотрудничеством или без… — он почти оборвался на полуслове и отдернул тетрадь, не давая Рыжему выхватить ее обратно. Он, конечно, пребывал в плохом настроении, но Соловьеву показалось странным, что Павлов потом отшатнулся от его руки, которую он протянул чтобы провести по его плечу. То он сам лезет, то он недотрога, черт поймет. Блокнот Миша не отдал. Перелистнул несколько страниц, наткнулся на портрет самого себя, и снова сел под дерево, с ухмылкой разглядывая рисунок. — Ты зачем меня рисуешь? — Надо! Павлов обхватил себя за плечи руками и сам стал смотреть, как милиционер с интересом пролистывает тетрадь. — На нас двоих в мире одно сумасшествие, Мишутка, и одному принимать в нем участие тяжко, пойми. Будь ты здесь один, не со мной, а против, то пришлось бы так трудно, что боже упаси да врагу не пожелай!.. Дело последнее идти против меня, ты понимаешь? От мягкого шепота Миша улыбнулся, потому что вокруг было тихо и все шелестело спокойствием, а потом нахмурился, осознавая сказанное. Не сочеталась живая, трепещущая летняя природа с сидящим под деревом Павловым, — Соловьев это понял, когда заглянул ему в глаза. Рыжий сильный, и если ударить, то ничего не сломается, он не издаст ни единого звука, разве что зажмурится. Потом только, когда конфликт не актуален, становилось видно, что внутри что-то надломилось. Это отражалось у Павлова только в глазах как и все те эмоции, которые не находили время проявиться на подвижном лице. Даже при каменной уверенности в выражении по глазам часто бывало видно, что что-то не так, где-то не туда свернуло, и цвет радужки менялся иногда от стеклянно-голубого до глубочайшего черного. Сейчас голубой взгляд встретил Мишин и он оторопел, утрачивая почти что всю злость и скорее приобретая отвращение. В этой ситуации чувствовалась опасность, и милиционер через силу заставил себя разглядеть в маньяке положительные стороны. Их было мало, прямо-таки ничтожное количество. Рыжий, не завися эмоциями от состояния, рассмеялся, глаза сверкнули задором, и лицо Соловьева его крайне развеселило, — милиционер хмурился и ждал подвоха. — Мы не отсюда, Миша, здесь мы оба сумасшедшие. Не смотри на меня так, будто я тебе чужой. Выход появляется только когда приходит время, я не могу с этим ничего сделать, только решить, будем мы возвращаться или нет. — А ты не собираешься, как я понимаю? — Ни в коем случае, пока есть дела. — Как же ты надоел со своими делами! — Соловьев раздраженно воскликнул и кинул в Павлова его же блокнотом. — Дела, дела! Ты мне скажи, чего тебе еще не хватает?! Чем ты прикрываешься? Ты решил детей доучить до одиннадцатого класса? Рыжий ошеломленно спрятал книжку в сумку и стал внимать каждому слову милиционера, наклоняясь все ближе, чтобы как можно лучше расслышать ноты его голоса, который получался и так довольно громким. — Тебе мало того, что ты мне жизнь испортил? Да-да, ты! Своими этими путешествиями, своей местью поганой, своим… Существованием! Я хочу все обратно вернуть! Миша затих. Внутри него еще оставались эмоции, но он не хотел пока что выражать их, потому что маньяк уже и так был видимо разочарован сказанным. Соловьеву действительно надоела псевдо-реальность, он, все-таки, даже не знал, настоящее это все или нет! Единственный способ узнать — смерть, а вредное рыжее видение не хотело позволять ему выведать правды вселенной. — Кто бы ты был, если бы не я? Ты бы был полицейский, хороший, умный, это да. Но разве это интересно? Разве работающее в муравейнике существо может выделиться среди порочной иерархии государства, где выше — лучше? — Павлов улыбнулся хитро и положил руку Мише на плечо, наклоняясь и шепча только ему, чтобы никто не смог услышать мыслей, направленных против высшей власти. — Ты ж мой герой-любовник. Про нас будут писать книги! — рассмеялся наконец. — Ты даже представить не можешь себе! Бонни и Клайд есть легенды нашего мира, а ты мне будешь единственным настоящим человеком, будешь моей Бонни, но с обостренным чувством справедливости! На его лице улыбка то появлялась, то сползала снова, он с задором хмурился и одновременно глаза его весело сверкали. Видимо, он ожидал какой-то реакции от Соловьева и был внутренне готов к негодованию, — подобные слова обычно злили милиционера. Тот убрал руку Рыжего со своего плеча и отшатнулся. — Если тебя признают невменяемым, я буду добиваться обратного. Я уж постараюсь, чтобы тебя посадили на пожизненное, или ради тебя вернули смертную казнь. — Да ты не понимаешь! Никуда меня не отправишь, и ничего от тебя не зависит, ты же даже не майор! — Рыжий заговорил наперебой. — Ты мне всю жизнь сломал, не начинай! Как я теперь должен жить в настоящем, скажи мне? Отвяжись, пока не поздно, прошу. Павлов притих, растянул губы в улыбке, щурясь, и взял в руки свою сумку. — Я тебя иногда не понимаю. Это я тебе все сломал? — он опять наклонился и положил руку милиционеру на грудь. — Я? — после многозначительного молчания скривил губы и нарочно исказившимся под женский голосом воскликнул: — Что вам надо?! Уходите! Я буду милицию звать! Оставьте нас в покое! — и это в нем вызвало смешанные чувства, в основном желание плюнуть Соловьеву в лицо. Миша, натурально, испугался, и хлопнул Рыжего по щеке, чтобы он прекратил или хотя бы понизил громкость, чтобы не пугать людей. — Заткнись!.. — Что, не нравится? А в семьдесят девятом нравилось? Нравилось, скажи?! Тебя дома ждет твоя работа, пустая квартира, одиночество и обвинение в сумасшествии! Кто ты после этого? Если покинешь все, что было, я сделаю твою жизнь сущим кошмаром. Соловьев выдохнул с раздражением, подогнул ноги и начал подниматься с земли, чтобы огородить себя от желания придушить Рыжего. — Да пошел ты… — Бонни и Клайд остались в продырявленной пулями машине, а я так не хочу! — маньяк обеими руками схватил Мишу за запястье и потянул обратно в траву. — Мы с тобой продолжим круг, Миша, мне понравилось, вот, какие у меня дела. Ты вообще представляешь, что это такое, — векторы вселенных? Что мы сделали? Если ты, конечно, не убежденный солипсист, то это должно хоть немного тебя заинтересовать, — шептал, наклонившись к уху Соловьева. — Мы можем жить вечно! В любом угодном нам мире, с миллиардами возможностей, можем даже быть одни на всем белом свете! — милиционер хмурился до боли во лбу и пытался разжать кулаки. Если Павлов дорвется до полной свободы, его будет невозможно образумить, и это Мишу немного пугало. — Будь со мною. Что тебе терять? Оставайся. Соловьев положил свою руку на руку Рыжего и с трудом убрал ее со своих ключиц. Павлов рвано выдохнул, дергано разглядывая лицо милиционера и ожидая ответа. Он не надеялся на согласие, просто желания с реальностью не совпадали, в судьбе повезло только с удачной жизнью после смерти да с обретением смысла в виде человека, который его ненавидит до глубины души. Шум улицы смешался в гам, который невозможно было разобрать, и отряхнув брюки, Миша сверху вниз посмотрел на съежившегося в траве маньяка. Рыжий понял настроение Соловьева и заулыбался во все тридцать два зуба, подкладывая руки под голову. — Если что, лежачего не бьют! — Оставайся один в своих идиотских реальностях! У тебя нет совершенно никаких чувств, ты фантазер с завышенным чувством собственного превосходства. Сколько хочешь со мной дерись, что хочешь говори, но я к тебе и к твоим делам присоединяться не буду, мой долг — защищать людей от таких как ты. Он сжал руки в кулаки, а Рыжий, слышавший такой ответ на свои уговоры уже сотни раз, пока поднялся, опираясь о дерево. Встал, сложил руки на груди и начал медленно кивать. — Очень внимательно тебя слушаю. И ты послушай. Всех ты защитить не сможешь, а меня в тюрьму не посадишь, потому что без меня потеряешься в многочисленных поворотах времени и собственного сознания. Так что дай мне доделать все дела, над которыми ты, кстати, власти не имеешь. — Маньяк шагнул очень близко, заложил руки за спину и прошептал Соловьеву в губы: — Но тебя я все равно очень ценю, Мишенька. Вечером еще встретимся. — Ты здесь не главный! Это и мой мир тоже! — милиционер только смог выкрикнуть вслед медленно уходящему Павлову, так как желания идти за ним не было. Шансов нет, как показалось, и выхода из крепкой контролирующей хватки маньяка и впрямь не наблюдалось. Соловьев повернул в сторону работы, чтобы начать заниматься делом, спасать мир от лишних смертей и попутно отвлекаться от сумасшествия своего и сумасшествия попутчика в путешествии по реальностям.