Только вместе

За голову схватившись обеими руками, Миша сидел, смотрел на маленький столик, и по виду сходил с ума. Его давно обуревали сомнения и страхи по поводу его адекватности, но теперь мир вокруг него вращался словно от угара, и даже распахнутое на полную окно плыло, выплевывая в комнату холодные осенние порывы ветра. Рама окна, статичная на самом деле, приходила в движение в мутном взгляде, и Соловьев сильнее сдавил виски, рыча от ужасного ощущения, будто перемещения во времени и недалеком пространстве. Воздух, нежно потрескивающий от смешения тепла и холода, забирался под рубашку, выпущенную из брюк. Он поник головой, жарко выдохнул, вдруг не чувствуя холода, и прохрипел: — Сука… Пятая минута протикала на советских настенных часах и время показалось резиной, делаясь невидимым. Миша решил прекратить разрушаться о своей участи и для отвлечения сравнил бокал с бутылкой. Бутылка была зеленая, с этикеткой, а бокал прозрачный и холодный, с такой тонкой кромкой, что его было достаточно защемить зубами, и он бы треснул по невидимым швам. Бутылкой можно было разбить кому-нибудь голову. Второй бокал стоял поодаль, был еще почти полный и шипел от шампанского. Барбариска, — Миша подумал, и, чтобы не выглядеть совсем перекошенным в лице, откинулся на спинку диванчика, обращая свой взгляд в потолок, исчезающий в темноте. Темнота пока не захватывала всю комнату — кое-где освещалось ночным фонарем с улицы, но час был уже не детский. — Сука-а… — Соловьев протянул в который раз и провел горячей рукой по лбу, убирая волосы, чтобы хоть немного облегчить алкогольный жар. — Я выпил-то два бокала. Сволочь. — Не утруждайся… Уличный свет слепо блуждал по стенам комнаты, но иногда находил то, что искал, и тогда в углу дивана Соловьев мог краем глаза различить знакомого человека. Он его не видел, потому что смотрел то в пол, то в потолок, но всем нутром чувствовал присутствие. Голос в его голове звучал как глухое эхо и резал слух, потому надо было закрыть уши. Главное — ничего не воспринимать, что вокруг происходит, а то от этого кружилась голова и словно тянуло в бездну. Миша начинал медленно понимать, что было не так, потому что становилось жарко и тяжело. От безысходности он чуть не сполз на пол, обнимая себя за плечи. Не в состоянии восстановить в памяти то, что было полчаса назад, он схватился руками за подлокотник, по возможности отдаляясь от противоположной стороны дивана. В силах только дышать, он силился вспомнить, кому открывал дверь и сравнивал его с мужчиной, чье лицо теперь доводило его до суеверного ужаса. Машинные фары то мелькали чаще, то задерживались, то потухали, не останавлиемые стеклом окна, и клокочущие автомобили мчались мимо, а в тихой комнате желтый свет скользил по лицу маньяка. Он молча глядел в упор на Мишу и ждал чего-то. Тот в мутном сознании перебирал происшествия, вспоминал таблицу умножения и унимал колотящееся сердце. Казалось, человек не входил в квартиру, а залез в окно третьего этажа, сам расставил бокалы и Миша затем смирился со странностью фантома, принимая все за галлюцинации. Если б была в нем вера в необъяснимое, то, верно, Рыжий бы не казался ему таким гадким, потому как видения с синим огнем ненависти в глазах не внушали Соловьеву ничего более неприязни. Сейчас же в нем смещали друг друга злость, страх и жар. — Что там было? — пересилив себя, прорычал под нос и повернул голову. — Ничего страшного, только шпанская мушка, и всего. Не умрешь. Я надеюсь. Мишу замутило от незнания добавки к шампанскому. Понимание, что все плохо, пришло к нему чуть ли не сразу, сейчас же комната почти перестала вертеться вокруг него, но контуры расплывались. Он никогда не употреблял незнакомых веществ, и Павлов, видимо, решил сделать ему одолжение, а значит ни к чему это не приведет. Незаметно подлить что-то в бокал было просто физически невозможно, как Миша думал сначала, потому что он ради мер осторожности не выпускал его из рук. До Соловьева это пока дойти не могло, — он был занят сверлением Рыжего маньяка взглядом. Тот в полной мере довольствовался своим превосходством. На его губах задрожала улыбка и всем телом он подался вперед, упираясь руками в сидушки дивана подле Соловьева. Все его нутро перевернулось от близости, которую Павлов предпочел, и от загородившегося его плечами фонарного света на взволнованом лице заиграли тени. — Ты знаешь, что мне нужно от тебя? Дурак, ты знаешь, что бывает, если со мной играться? — на лице маньяка промелькнула злоба человека, силы которого уходят впустую. В голове у него становилось иногда пусто, и он злился от безысходности, как загнанный, не знающий выхода и желающий все тайны вселенной. — Твоя способность выбирать поганых партнеров по жизни меня убивает. Я не намерен… Миша схватил свой бокал и выплеснул шампанское Рыжему в лицо. Алкоголь закапал с лица мужчины на диван и пол, а он, издав удивленно-оскорбленный вздох, зажмурился. Это было нужно для того, чтобы отвлечь внимание и сбежать, но Соловьев почему-то затормозил и остался на месте, глядя как Павлов приходит в себя и медленно облизывается. Он взял со стола салфетку, вытер ей щеки и шею, чтобы не затекало за ворот, прикоснулся кончиками пальцев к волосам Соловьева, а потом провел влажной рукой по его щеке. Сразу запахло от него алкоголем, в голове помутилось и с новой силой у милиционера поплыло в глазах. Павлов взял из Мишиных дрожащих, горячих рук бокал, и сквозь стекло одним глазом рассмотрел его с головы до ног. Куда попадал свет, там было видно его лицо, но в основном все было застлано тенью, отбрасываемой самим маньяком. Он подобрался поближе, все так же оставляя бокал препятствием между их губами. — Ты думаешь, ты один сейчас такой? У нас целая бутылка сильнодействующего афродизиака. — Миша в непонимании захлопал глазами, Павлов скривился от неполного восприятия тихо произнесенных слов. — Что смотришь? Он в бутылке. — …Что? — Твою мать, — Рыжий дернул рукой и кинул бокал в сторону. Тот упал где-то на полу, звякнул и разбился. Миша почувствовал на своем левом бедре чужую руку, медленно поглаживающую мягкую ткань старых брюк. — Ты сейчас под действием вещества, которое я, между прочим, достал с огромным трудом. Под моим контролем. Соловьев все еще не до конца осознавал происходящее, и это было за гранью его возможностей, особенно в тот момент, когда Рыжий закинул руку на спинку дивана, обнимая его за плечи. Он, откровенно говоря, вел себя как последняя сволочь, но милиционер это всегда знал. — Я многое смог сделать, знаешь. Я многое могу и буду делать, но мне всегда было интересно узнать тебя, как говорится, поближе… Лет двадцать я за тобой охочусь, всегда знаю, что ты делаешь, какой кофе тебе нравится, как ты по утрам делаешь зарядку, если не просыпаешь будильник на шесть часов… Ты за последнее время вымотался, в этом моя вина, да, но Миша. Скажи, хотел бы ты меня узнать? Соловьев слушал, открыв рот, как Рыжий внятно выговаривает каждое слово, хотя видно было, что это дается ему с трудом. Он хотел ответить, замотал отрицательно головой. Рука, лежавшая до этого на его ноге, переместилась на внутреннюю сторону бедра, а Павлов с максимальным терпением в губы милиционеру заговорил: — Я буду владеть тобой полностью, без исключения, без ограничений. Меня не так волнует твое мнение, ты знаешь, но скажи: ты бы сам этого хотел? Дрожащий Миша отодвинулся до упора, а Рыжий наклонился, в молчании ожидая отрицательного ответа. Когда такой и последовал, неуверенный, но отрицательный, он поднял руку с ноги милиционера чуть выше, носом касаясь его щеки. — Я так и думал. А что тебе остается? Ты все равно никуда от меня не денешься… — он прошептал, хватая Соловьева за волосы. Руками начал медленно шарить по его телу, потом сжал за горло и вдруг замер. Сам вздрогнул, затормозив на полдействия, и заглянул несчастному в глаза. Простив себе секундное замешательство, поднялся с ногами на диван, пока Миша не слишком шибко пытался убрать с себя руки маньяка. — Лучше убей, — зашептал, уже как-то для вида огрызаясь, на самом же деле пребывая в двояком состоянии. — Это потом, Мишка, это подождет. Знаешь, что не подождет? Действие мушки. Поиграем, Соловьев, давай? — слова ему давались с трудом и он запинался, пока его пальцы скользили по пуговицам рубашки. — Конченый извращенец, твою мать, сам играть будешь, ко мне с таким не лезь… — милиционер дернул Павлова за руки, опрокидывая на себя, а тот в ответ больно укусил за шею, довольствуясь своим достижением, которого он добился за небольшие, по современным меркам, деньги, потому что всего можно добиться, если приложить усилия как материальные, так и умственные. Последних Павлову было не занимать, ровно так же, как и наглости. На столе опрокинулся бокал, но на него никто уже не обратил внимания, разве что треснул он довольно громко, расплескивая на пол шампанское. Окно так и осталось открытым, а зрение Соловьева плыло теперь по разным причинам, но его это не беспокоило, только если совсем немного, — занят он был другим.