Лоуренс

Лентяйничать на морозе казалось самой глупой затеей, но Лоуренсу она почему-то нравилась. Он ложился на дно одной из лодок, сложенных под скалами, и глядел в водоворот облаков. Ветер бил брезенты, дребезжали плохо закрученные болты лестницы. Онемение поднималось по пальцам, тянулось через колени и локти, затягивая пеленой. Первыми дубели уши, прижатый к морёному дереву затылок. Здесь было холодно и жёстко, как будто на морском дне. А ещё он выяснил одну хорошую вещь: здесь его не мог найти святой отец. Он иногда слышал отдалённый стук в двери сторожки, скрежет вверх-вниз по ступеням и голос, перебивающий волны. Лоуренс не отзывался. Вернон вновь подъехал на линкольне к сторожке. Вылез из машины, взяв купленные продукты, чтобы прийти не с пустыми руками. Уже поднимается по хлипкой лестнице, перешагивая сломанную ступень. Поправляет одежду, пытаясь выглядеть восхитительно, как будто ухоженный вид делает не достаточно. Близость, которая произошла между ними, такая внезапная для Лоуренса, и хорошо спланированная для Вернона, опьяняла его существо — Блэк так давно не испытывал ничего похожего на это. В пропахшем рыбой воздухе вперемешку с прогнившей тиной он вспомнил детский дом, в которой полиция отправила его после смерти отца. Приют был отвратительным местом, хуже школы, хотя Вернон признавал, что там не так ужасно, как в отчем доме. Но в этом царстве ненависти и гнева оставалось месту светлому пятну. Некоему уголку света в чёрном мире. Мистер Льюис. Сколько восхищения и любви было для Вернона в этом имени. Эверетт Джон Льюис работал в том детском приюте, он был добр, справедлив и обходителен. Не только Вернон любил этого человека, но и большинство детей. Но только ему он выделил особую судьбу. Так он думал. При первой их встрече мистер Льюис подарил Вернону серебряный крест, который он носил до сих пор. Ему приходилось его прятать. Он вспоминал об этом с радостью... тогда-то у них случился разговор, в котором мистер Льюис подбадривал Вернона и произносил ему такие слова, которые никто в жизни не говорил. Вернон впервые почувствовал себя значимым. И мистер Льюис закончил разговор фразой: «В твоей власти изменить мир, Джаспер». Джаспер… Имя, доставшееся ему от отца. Но, конечно, он никогда бы не оставил себе его поганые имя и фамилию. Вернон выбирал много имён. Но остановился на этом. Интересно, как Лоуренс будет смотреть ему в глаза? Со страхом, стыдом, отвращением? Или чем-то другим? Думая об этом, Вернон каждый раз представлял, как он будет словесно издеваться над ним. Для него это будет весело. Но о чувствах Лоуренса он мало заботился. Или убеждал себя в этом. Вот он уже у цели. Стучит в дверь и не получает ответа. — Дорогой Лоуренс, откройте, — смешливо начал он. — Или вы хотите, чтобы я сам это сделал? Тишина. Вернон открывает дверь своим ключом. Всё ещё тихо. Святой отец ходит по дому, исследуя каждый угол, роется в немногочисленных личных вещах. Он в гневе. Выходит на улицу и оглядывается. Ничего. Ходит вдоль берега в тщетных попытках найти Лоуренса. «Ты ведь мой. Как ты смеешь уходить, не дождавшись меня?!» Он ищет его уже несколько часов. Но безуспешно. Лоуренс не может вспомнить себя. Только дикую безумную страсть, в которой он потерялся, температуру, растущую пропорционально давлению, как и учили. Он помнит, как было темно и светло, как в голове — ни единой мысли, и искры из глаз. И голос, голос. Лоуренс со стоном зажимает уши, колени к животу. Лучше бы было страшно, лучше бы было больно. Зачем было так хорошо? Он отдался. Стонал, как шлюха, и умолял о продолжении. Он в любой момент мог боднуть, лягнуть, укусить Вернона за губу. Но не сделал этого. И его рука забиралась под толстовку, домучивая, подчиняя, прижимая и отталкивая. А Лоуренс… Лоуренс стонал. В горле захрипело, и Ло закашлялся в кулак. Вспоминать собственный голос было ужаснее всего. Лоуренс вскочил рывком. Была уже ночь. Море ударялось молотом в скалы, стачивая обломки. Чайки молчали. Лоуренс рванул толстовку вверх, выпутываясь из ворота. Он метался по берегу, босиком по гальке и острым ракушкам, пока не обнаружил себя в сторожке, горячечно дышащим в потолок. В голове мутилось, спину ломило. Простудился, наверное? Какая разница. Если рука пастора всё ещё в волосах, всё ещё трогает и мнёт пряди, если он ещё шепчет в ухо и кусает в шею. Лоуренс царапает засос, быстро и остервенело. Там цветет синяк. Боли не хватает. Вернон зло плелся вдоль берега, когда увидел знакомый силуэт. Нашёл. И отпускать не собирается. Такие долгие поиски, и вот теперь он нашёл его. Святой отец замерзал от холода и пота, волосы некогда идеальной прически сбились и представляли воронье гнездо. Недобрый блеск в глазах. Он поднимался по лестнице тихо, не привлекая внимания, но в темноте не замечая ту самую дрявую ступеньку. Наступил и выругался. Лоуренс слышал? Лоуренс закусывает губу и царапает острием. Крючок вертится и выскальзывает из замёрзших пальцев, оставляя лишь белые полосы и иногда — содранную кожу. Параноику трудно вдавить лезвие сильнее: тело слишком хорошо осознаёт, что творится, и заставляет его ронять орудие раз за разом, пока Лоуренс не сдаётся, упав на рабочий стол ничком. Он закрывает глаза. Он хочет тишины, абсолютной тишины, но чёртово сердце продолжает биться. Бесполезный кусок мяса, заставляющий душу чувствовать, а мозг — прокручивать вновь и вновь последние полгода его жизни, как в фильме. И наконец Лоуренс услышал его. Как он достал ключи, пару раз роняя, и, наплевав на это окончательно, открыл дверь без них, просто потянув со всей силы на себя ручку. Вернон вошёл в сторожку мокрый от дождя. Чёрный силуэт шатался, тяжело дыша. Лица не было видно. Лоуренс не шевельнулся. Ему не хотелось, чтобы его увидели. Он хотел быть чем угодно: столом, полом и хладным трупом, лишь бы святой отец не смотрел на него и ничего не говорил. Он бессильно закрыл глаза, жалея, что не может перестать дышать. — Вот вы где, дорогой Лоуренс! — процедил Блэк сквозь зубы. — Зачем же вы заставили меня так долго ждать? Это невежливо. Молния за его спиной разрезала небеса на две части. Гроза набирала силу. Как только Вернон стал приближаться к Лоуренсу, прогремел гром, словно отзвук его шагов. — Чего вы молчите, дорогой Лоуренс? — голос почти срывался. — Мне жаль, — прошептал Лоуренс в стол, надеясь остаться неуслышанным. — Что-что, простите? — перекосился Вернон в лице. — «Жаль»? Вам, значит, жаль? Он сел рядом с Лоуренсом, взял его подбородок и поднял, чтобы видеть его глаза. — Не могли бы вы, дорогой Лоуренс, повторить. Кажется, я плохо вас услышал. Лоуренс разлепил пересохшие губы и повторил чуть тверже: — Мне жаль, что то, что было вчера, вообще случилось. Это была моя вина. Простите. — Ваша вина?! Вернон рассмеялся дико и безудержно, как сумасшедший, прямо в лицо Лоуренсу. — Ваша вина, мой мальчик, — проговорил он ледяным тоном. — Лишь в том, что вы заставили меня так долго ждать. После этих слов он жёстко поцеловал Лоуренса, взяв его локти в ладони-тиски. — Не надо, — выговорил Лоуренс, пытаясь отвернуться. Власть святого отца всё ещё пыталась оплести его, лишив всякой воли, но на сей раз разум брал верх. То ли потому, что воспалённое сознание больше не воспринимало никаких эмоций, то ли потому, что гудевшая от звуков голова теперь воспринимала пленяющий голос лишь как ещё один раздражитель. Он с силой дёрнул плечами, отбиваясь от прикосновений. — Как вы смеете, Лоуренс, — с этими словами он ударил в живот. — Как смеет такой жалкий, никому не нужный мальчишка сопротивляться своему хозяину? Ещё удары. Не во всю силу, нет. Но Вернон знал, куда бить, причиняя большую боль, но малый урон, чтобы жертва не могла отрубиться раньше времени. Будто святой отец долгими ночами практиковался в этом. — Я ваш хозяин, Лоуренс! — кричал он, не сдерживаясь. — Вы мой. Только мой. Он повалил Лоуренса на пол, избивая в живот, грудь, ноги и целуя в шею, проводя языком влажные следы. Лоуренс вскрикивал и стонал, приникнув к полу. Каждый удар застилал сознание, на секунду делая более блеклыми воспоминания, и от этого было почти хорошо, почти спокойно, хотя до одури ныли рёбра и живот. Каждый удар был, как частичка искупления, которого он так хотел, и шаг к забвению. Он не слышал ни единого звука, не слышал, какие слова опаляли его ухо, когда губы пастора снова оказывались на шее. Боль внезапно прекратилась. Лоуренс приподнялся на ноющих локтях: — Спасибо, пастор. Вернон же встал и пнул Лоуренса под живот. — Дорогой Лоуренс, за что вы просите прощения? — совсем буднично спросил он. Лоуренс дышал мокрым деревом и собственным потом. Даже не пытался считать занозы в пальцах. Он стонал и улыбался, по капле вытесняя душевную боль физической. — За то, что появился здесь. За то, что такое ничтожество, как я, испортило вам жизнь. — Кем ты… вы себя возомнили? — снова переход на крик. — Мучеником? Жертвой? Вы должны быть благодарны, что из всего городского сброда я выбрал вас. Из всех бесполезных тварей, населяющих этот мир, я… Он на миг замолк, удивляясь собственным мыслям. На его лице отразился ужас. Святой отец понял, что не только он имеет над ним власть, но и верно совершенно обратное. То с каким остервенением он искал Лоуренса повсюду, бегая и падая на землю по всему берегу… — Я, — начал он, задыхаясь, — я… люблю вас?.. Он проговорил это тихо, боясь собственных слов. Лоуренс тихо отполз к стене, наслаждаясь воцарившейся в голове тишиной. Если бы не крик пастора, от которого всё ещё звенело в ушах, он бы заснул прямо здесь, избавленный от мыслей, мучивших его всю ночь и весь день. — Как же можно любить такое ничтожество? — тихо спросил он. Но Вернон уже не слышал его. Он задрожал всем телом и опустился на колени. И заплакал. — Почему вы плачете, пастор? — так же тихо продолжал Лоуренс. Жар — другой жар, не жар похоти, но жар адского огня затопил тело. В глазах стало темнеть, весь мир будто укрыло густым пледом. Лоуренс откинул голову на холодную стену. Вернон не ответил. Лишь прилёг рядом спиной к Лоуренсу. Домик, обдуваемый всеми ветрами, вдруг накренился, роняя Лоуренса на чужое плечо. Ло успел только удивиться, почему не рассыпались по полу крючки и не заскрипели ступени, когда обморок накрыл его окончательно. Первым позывом Вернона было оттолкнуть его от себя, но тело так хотело тепла, чужого тепла, живого. Он не двигался. Святой отец чувствовал усталость. И впервые за долгое время ему удалось по-настоящему заснуть.

***

Вернон лежал на грязном полу и сопел, ещё не собираясь просыпаться хотя бы полчаса. Он спал крепко. Казалось, никакие звуки были не способны разбудить его. Ло хотел было спуститься по лестнице и обойти территорию, как обычно сгоняя клюющих брезент птиц и зашвыривая обратно в воду крабов, но понял, что ему просто не хватит сил. В лодке без одеяла было холоднее, чем на земле. Лоуренс из последних сил приподнялся, перевалившись через бортик, и подлез под плед к пастору. Его накрыло диким теплом, расслабляя сведённые мышцы. Лоуренс обнял его руку, устраиваясь на плече, и бессознательно переплёл свои пальцы с его. Слегка сжал. «Любит?..» Лоуренс выпутал вторую руку из пледа и провёл по лбу, на котором чётко вырисовывались три глубокие морщины, смахивая короткие пряди. Тело Вернона почувствовало внезапное тепло и бессознательно потянулось к его источнику. Лучше это, чем накрывающий холод. Святой отец прижался к Лоуренсу сильнее, заключив в объятья, как любимую игрушку. Зарывшись головой в волосы, Вернон вздохнул, производя невнятные звуки. Лоуренс замер. Озноб медленно уступал, расслабляя и выматывая. Снова слиплись глаза, и он провалился в глубокий сон.