Лоуренс

Вернон проснулся через несколько часов. Голова мучительно болела, а бодрость так и не пришла. Он сонно открыл глаза и не понял, где находится. Лишь теплота. И тут он осознал. И вспомнил. Привстав, святой отец увидел мирно посапывающего рядом Лоуренса. От внезапного холода он поёжился. А Блэк думал. Что же делать теперь? Для него всё было очевидным. Он проверил ключи от машины. На месте. А ключи от сторожки? Валялись на лестнице в углублении, хорошо, что гроза не смыла их окончательно. Но сейчас они… не понадобятся, ведь дверь всё равно сломана. Пожав плечами, Вернон взял Лоуренса на руки и понёс в машину. Он положил его на задние сиденья и укрыл пальто. Ехал он быстро, но аккуратно — ещё один отголосок прошлой жизни. Лоурес очнулся от тряски. Он застонал так тихо, что этот звук потерялся где-то в мягких сиденьях. Глаза слезились. Он дёрнул ногами, только чтобы наткнуться пятками на дверь. Лоуренс молча смотрел в зеркало заднего вида и на отражавшееся в нём лицо святого отца. И вот их глаза встретились. — Проснулся наконец? — спросил тот совершенно обычным тоном. — Куда вы меня везёте? — выговорил Лоуренс. Пастор смотрел на дорогу: — Домой, Лоуренс. Домой. Лоуренс обречённо выдохнул. — С каких пор там мой дом? Он поднялся на локтях, с трудом выпрямился и потянулся к двери. — Только посмей, — холодным голосом проговорил святой отец. Лоуренс по привычке уже отдёрнул руку. Только тоскливо привалился к стеклу, смирившись. — Дорогой Лоуренс, — проговорил Блэк уже спокойно. — Я хочу как лучше. Вчера произошёл очень неприятный инцидент, от которого вам, должно быть, стыдно. Но я вас прощаю. И надеюсь, такого больше не повторится. Лоуренсу много чего хотелось сказать. Чтобы его оставили, положили обратно в кровать. Его кровать, если что. Но вместо этого он дал сознанию уплыть и очнулся, когда пастор задел его ногами косяк входной двери. Святой отец был аккуратен и заботлив. Он положил его на свою кровать в своей спальне, принёс наспех приготовленные холодные компрессы и приказал: — Раздевайтесь, Лоуренс. Лоуренс замешкался на секунду. Пальцы задрожали. Он с мольбой уставился на него. Тот вздохнул и провёл ладонью по его щеке: — Ох, Лоуренс, Лоуренс. После этого пастор начал раздевать «пациента». Сняв толстовку, он заметил, как много родинок поселилось на его руках. Это заставило его улыбнуться. Но вместе с тем на коже были видны шрамы, много шрамов, гораздо больше, чем родинок. Вернон нахмурился, держа руки Лоуренса перед своим лицом: — И что это? Лоуренс стыдливо отвёл глаза. — Было дело. Взгляд святого отца и то, как длинные пальцы теребили рубцы, Лоуренсу не нравился. Хотелось вырваться, снова забиться в привычную одежду, скрывая всё под длинными плотными рукавами. Лоуренс зажмурился. Он был уродлив. Недовольства во взгляде пастора убавилось. Он начал снимать штаны. Лоуренс мерзляво поджал ноги. — Зачем вы это делаете? — Чтобы на вашем теле не было синяков, — просто ответил святой отец. — Зачем? — так же апатично повторил он. — Боитесь, что кто-то ещё их увидит? — Лоуренс слабо улыбнулся. — Никто не увидит, пастор. Сам я не покажу, а захотеть снять с меня одежду можете только вы. — Затем, — проговорил Блэк раздражённо, — что я так хочу. Он привёл Лоуренса в горизонтальное положение и начал прикладывать холодные компрессы на места побоев. — Не нужно усложнять, дорогой Лоуренс. Вы и так уже достаточно натворили бед. Снова этот чарующий голос. Только к нему добавились мимолётные прикосновения. Тело начало отзываться. Сопротивление таяло, даже не начавшись. В душе снова зашевелилось отчаяние: он просто не мог ничего с собой сделать. Соски напряглись от холода, когда компресс шлёпнулся на живот. Пальцы мимоходом потёрли горошинки, заставляя Лоуренса зашипеть. Но всё закончилось так же быстро, как началось. Вернон продолжать не намеревался. — Полежите, Лоуренс. Вам нужен отдых. Он проводил его взглядом до двери. Та закрылась, и Лоуренс остался наедине с комком спутанных мыслей.

***

Лоуренс то проваливался в сон, то всплывал снова. Руки и ноги не слушались, как песком набитые. Иногда он вскрикивал от того, как резко опускалось на лоб полотенце со льдом, и тогда туманный мир голосом пастора просил у него прощения, касался его краем плотного мягкого одеяла. Иногда в губы тыкалось горячее стекло, в рот лилось что-то кислое, заставляя глотать. Рука, придерживавшая под голову, не давала отвернуться. А потом туда же, в рот, совали холодное стекло и строго приказывали не кусать. Лоуренс послушно касался железки языком, почти физически чувствуя, как его жар толкает полосочку металла вверх по трубке. — Мальчик мой, Лоуренс… Он едва приоткрыл глаза, когда в волосы тихо сунулась рука, ероша с такой лаской, что на сердце было больно. Доброта пастора не знала границ, несмотря на всё, что Ло сделал. — Как вы себя чувствуете? — голос его будто бы раздался в голове. — Горячо… — проговорил Лоуренс распухшим во рту языком. — За терпение Бог вознаграждает великой добродетелью, — ответил Блэк, продолжая своё дело. За то время, пока Лоуренс мирно лежал, он успел помыться и приготовить еду. Он застонал, утыкаясь лбом в прохладную ладонь. — Я отдам за лекарства, —почему-то Лоуренсу было важно это сказать. — Не утруждайте себя, — холодно сказал Вернон. Что-то ещё тихо тревожило и тянуло душу. Перед глазами заплясали расчёты, оставленные без внимания эксперименты и сломавшаяся тяга. Лоуренс вздохнул и попросил мир с голосом пастора: — Позвоните только в лабораторию, скажите, что я потом приду… Всё сделаю, сделаю… — Конечно, конечно, — подыграл Вернон. — Только уточните, что за «лаборатория»… Высокие потолки и рвано мигающие лампы, большие тяжёлые двери, словно в замке… — Центр радиационных… радиационных явлений, — выдохнул он. Вернон удивился: — Интересно… А не расскажете подробней? Лоуренс простонал, отворачиваясь. От круговерти картинок у него начала кружиться голова. — Вам совсем плохо, дорогой Лоуренс… — заключил Вернон. В таком состоянии он мало что выяснит, — стоит подождать, пока ему не станет хоть немного лучше. Следующая неделя слилась для Лоуренса в бесконечный цикл сна, безвкусной еды, хотя однажды это даже были его любимые палочки, от которых сам пастор гордо воротил нос, и таблеток. Он не представлял, что Вернон сказал Догвинтерсу и как объяснил то, что лодочная станция на неделю осталась без присмотра, да ещё и с выломанным замком, но почему-то ключи у него отбирать не торопились. Мало того, когда Лоуренсу стало лучше, он отвёз его прямиком домой, и все вещи лежали в том же ночном беспорядке, в котором их оставил сам Лоуренс. В эти дни святой отец регулярно заводил разговоры, но совсем не злился на молчание или невнятные ответы. Синяков и впрямь не появилось, только бледно-жёлтое пятно под рёбрами, на которое Лоуренс не обратил бы внимания, если бы однажды пастор не провёл по нему пальцами. Медленно и щекотно. Берег, изрядно потасканный бурей, пришлось чистить долго. Не то чтобы за это Лоуренсу платили: ему это просто нравилось. Он сгребал вилами пригоршни водорослей, подбирал сброшенные крабовые клешни и бестолково пытался нанизать их на ниточку. Иногда он кормил чаек, хоть это и было большой ошибкой, потому что после таких дней наглые крылатые крысы оставались ночевать на крыше и не давали ему покоя полуночными завываниями. Заказы на починку сетей стали поступать так редко, что он мог провести недели, бездельничая за книгой, которую ему оставил пастор. Из всей коллекции Вернон выбрал немного потрёпанную с загнутыми страницами книгу Ирвина Уэлша, на обложке которой красовалось название «Преступление». Все книги в личной библиотеке пастора не отличались ухоженностью, скорее наоборот — чем больше он перечитывал том, тем сильнее проявлялись доказательства в виде пометок на полях и пролитых чашек растворимого кофе. После проповедей и взаимодействий с людьми Блэк бросал все дела и садился на облюбованное кресло рядом с горящим камином, забывая обо всём на свете. В последний раз Лоуренс читал в Лондоне, по пути на работу, иногда загибая страницы, чтобы не потерять самые лучшие строчки. У последний книги, которую он так и оставил в Лондоне, на потрёпанно-синем сиденье метро, на обложке красовалось «Цветы для Элджернона». Даже мышонка рядом нарисовали, даже с цветочком. Когда Лоуренс откладывал её в последний раз, в последний раз выходя на конечной и дырявя пропуск в служебном дыроколе, загнуто было около сорока мест. Наверняка её забрал какой-нибудь мальчишка или женщина в синем, похожая на надсмотрщицу. И, наверняка, они читали её так же, как Лоуренс, в просветах станций, в проблеске остающихся позади платформ. Когда в двери громко постучали, Лоуренс переворачивал последнюю страницу. Он даже не издал никакого звука, поскольку ещё по шагам узнал, что это был святой отец, а ему приглашение войти в дом уже не требовалось. Не дождавшись ответа, Блэк вошёл, как к себе. — Вижу, книга вас заинтересовала, дорогой Лоуренс, — невольно улыбнувшись, выговорил он. — Надеюсь, смогу приучить вас к настоящей литературе. Мягкий взгляд покосился на парня — в последние дни у Вернона становилось светло на душе от одного вида невольного воспитанника. Хоть он и старался не подавать виду. — Угу, — тихо кивнул Лоуренс, доедая последние строчки. Присутствие святого отца уже стало чем-то таким само собой разумеющимся, будто он и не уезжал никуда из его дома. Он приходил практически каждый день, ронял слова, мягкие и тёплые, иногда заставлял его развести керосинку, чтобы не мёрзнуть — Лоуренс старался экономить, потому что рыжий засранец за неделю болезни вычел у него целый месяц, мол, то была неделя особо крупных пьянок и риск для имущества был больше, чем обычно. А иногда руки святого отца, как сегодня, ложились на плечи, разминая, заставляя откинуться головой на широкую грудь. В ответ на улыбку Лоуренса пальцы одобрительно подбирались к шее, но никогда не заходили дальше. Поэтому когда мозолистые пальцы поддели ворот футболки под толстовкой, у Ло перехватило дыхание. Он распахнул глаза, натыкаясь на ленивую усмешку пастора. — Вы так быстро заводитесь, дорогой Лоуренс, — покачал головой святой отец, опускаясь ниже. — Не могу сказать, что это мне не нравится. Его тёплые пальцы вели себя осторожно и медленно. Лоуренс оттолкнул книгу на стол, попутно что-то уронив, только чтобы отдаться этим медленным мучительным ласкам. Рука, проникшая под одежду, лениво шарила по груди, будто бы случайно промахиваясь мимо соска. Лоуренс нетерпеливо потянулся, откидываясь спиной на грудь святого отца, но рука вдруг исчезла, и оба запястья перехватили. Лоуренс встревоженно задрал голову, думая, что сделал что-то не так. Голос, слегка охрипший, обжёг ухо, проходясь горячим по нервам: — Доверитесь мне, Лоуренс? Он быстро кивнул, не удосужившись даже узнать, чего от него хотят. Святой отец улыбнулся снова: — Дорогой Лоуренс, ваша покорность будет вознаграждена. Лоуренс вязко сглотнул. Его буквально сдёрнули со стула: неужели опять у стены? Но вместо этого Вернон уложил его в лодку, служившую кроватью. Ноги тут же разъехались, перекинутые через широкий бортик. Лоуренс покраснел: не столько от позы, сколько от взгляда, которым одарил святой отец его ширинку. В глазах читалась настоящая похоть. Блэк осторожно провёл кончиками пальцев по его промежности. Лоуренс несдержанно дёрнулся, стараясь поймать прикосновения, продлить, усилить. Но пастор откровенно издевался над ним, лениво щекоча бёдра. Он комментировал каждое движение, растягивая слова, заставляя млеть и метаться. Лоуренс не знал, куда деть руки, то комкая одеяло, то сминая края рукавов… Но в один прекрасный момент он обнаружил свою руку на запястье святого отца, прижимающей ладонь к ширинке. Хотя это походило на величайшую наглость, Вернон нисколько не злился, только покачал головой: — Дорогой Лоуренс, вы так молоды и нетерпеливы… Но сегодня я хочу поиграть с вами иначе. Руки за голову, Лоуренс. Сердце ёкнуло. Прежде чем он успел осознать, тело подчинилось, выгибаясь, а Вернон, обошедший его самым длинным путём и смотревший на него всё это время с интересом, сжал своей ладонью две ладони Лоуренса. Вокруг запястий обернулась измочаленная верёвка — раз, другой. Узел перехватил петли посередине, превращая тесную хватку в подобие наручников. Пальцы святого отца двигались так решительно и слаженно, но лицо оставалось спокойным, будто он выполнял нечто совершенно будничное. Даже когда продел верёвку в пластиковую ручку и слегка натянул. Лоуренс от неожиданности шикнул, пытаясь устроиться поудобнее. Заметив это, пастор нагнулся над ним: — Вам удобно, Лоуренс? И рука снова скользнула за шиворот, к теперь совершенно беззащитным соскам, выжимая вместо ответа стон. Святой отец прикасался к горящей коже жадно, проводя ладонью вниз к штанам, задевая ширинку. — Дорогой Лоуренс, — произнёс он глубоким бархатным голосом, словно окутанным лёгкой пеленой. — Божью милость нужно заслужить. В бреду вы обмолвились о некоем центре радиационных явлений… Лоуренс встрепенулся, но верёвка предупреждающе врезалась в запястья, уже не такая мягкая и удобная. Клетка захлопнулась. Святой отец миролюбиво растрепал ему волосы: — Ну-ну, Лоуренс, вы же согласились мне довериться. Будьте благоразумны, вам ничто не угрожает. Но сопротивлением вы навредите себе сами. Вернон убрал пальцы и навис над пленником, глядя тому прямо в глаза — он возбуждался от вида беспомощного тела. — Помните, я говорил, что вы принадлежите мне, дорогой Лоуренс. Поэтому я хочу знать, чем владею. — О-о чём вы? — наконец расхрабрился Ло. — О вашем неизвестном мне прошлом. — Вы всё знаете, — на последнем слове голос предательски дрогнул. — Я всё рассказал мистеру Догвинтерсу. — Как же раздражает ваша упёртость! — воскликнул Вернон, больно сжав его запястья. — Если не будете со мной честны, дорогой Лоуренс, я оставлю вас здесь в таком положении. Святой отец не шутил. Лоуренс зашипел, но едва боль утихла, тихо повторил: — Мне нечего скрывать. — Вы не хотите этого, Лоуренс? Ведь так? Тёплые губы прижались к его груди, горячие пальцы расстегивали штаны. Рёбра Лоуренса подымались вверх и вниз, обрывистое дыхание призраком слетало с губ. Блэк тем временем водил губами по раскалённой коже, невесомо щекоча кончиком носа. — М-м-м… — Лоуренс уткнулся носом в плечо. Перебивая запах святого отца — запахом дешёвого порошка, голос святого отца — собственными хриплыми стонами. Но возбуждение не уходило, потому что забыть, что Вернон рядом, невозможно. Истомой крутило пальцы, он тонул в раскалённых прикосновениях и похотливом тоне. Вернон жарко наваливался на грудь, шептал на ухо пошлости, прерываясь на вздохи, от которых податливо разъезжались бедра. Вернон мял Лоуренсу ширинку, но стоило охваченному слабостью телу податься ближе, исчезал. Соска коснулся мокрый язык. Лоуренс зажмурился и измученно захныкал. Веревка искручена, измята пальцами, слишком слабыми, чтобы даже попытаться распустить узел. — Вы всё молчите… — глубокий голос въелся в сознание злостным паразитом. — Если хотите, чтобы мы зашли дальше, говорите правду. — М-м-м… я там работал, — немного поддался Лоуренс словами и телом, тягуче прогибаясь. — Почему ушли? Пальцы святого отца коснулись его бёдер. Лоуренс тут же сжал колени, пытаясь поймать руку, не дать ей снова исчезнуть. Не вышло, и он вынужденно выговорил: — Я… не смог больше там работать, из-за одного случая… К тому же, — он криво усмехнулся, — я сильно разочаровался в науке… — Интересно… — улыбнувшись, проговорил святой отец. — Вы молодец, дорогой Лоуренс. Блэк тёрся скулой о ноющий сосок, попутно избавляясь совсем от чужих штанов, приспуская его трусы. — Что за случай, Лоуренс? От правдивости вашего ответа будут зависеть мои дальнейшие действия… Рука одобрительно скользила по нежной коже, усмиряла дрожь, только чтобы взметнуть новые волны. Ло забылся на несколько секунд, млея, но как только движения стали ощутимо короче, заговорил. Слова давались ему тяжело. Он снова отвернулся, ткнувшись носом в своё плечо, но вовсе не от бесстыдной наглости пастора. — У меня… были отношения с другим работником. Это не одобрялось. Удивительно, что у него повернулся язык назвать амиго «работником»… Ло тяжело сглотнул. — Вас застукали за сексом? Ладонь Вернона коснулась его члена, а губы посасывали сосок, иногда покусывая. Лоуренс зажмурился и порывисто кивнул, толкаясь бёдрами. — Были слухи… долго. Все замечали, что он стал реже… меньше времени уделять работе. Поэтому… Эта мымра. О, Лоуренс навсегда запомнил её торжествующий взгляд, быстрый, почти змеиный язык, облизывающий искусанные губы. — Поэтому что? Сильные пальцы уже скользили по бёдрам, впиваясь в кожу до крови. Вернон прижался своим телом к его, покусывая шею. Лоуренс монотонно взвыл. Член уже ныл от напряжения, истекая смазкой, а яйца ломило резкой болью. Будь руки свободны, он бы притянул к себе голову святого отца — пусть опасно, пусть он потом поплатится, но целовал бы отчаянно и резко. Он царапал бы спину пастора, вжимаясь всем телом, от колен до макушки, кусал топорщившийся ворот рубашки… Халата. Как делал с амиго. — М-мы расстались, — выпалил Ло. — Из-за меня… Побыстрее промотал самые нелюбимые кадры воображаемого кино. — И последний самый важный вопрос… — Блэк растягивал слова, словно жвачку — вязко и с удовольствием. Он навис над Лоуренсом и стал медленно раздеваться, словно красуясь. Ло осоловевше следил, как исчезают в петлях пуговицы, оголяя широкую грудь. — К-какой? — наконец выговорил он. Лицо Вернона склонилось к его голове: — Будешь ли ты думать о нём, когда я буду трахать тебя? Он резко втянул ртом кожу на его шее, оставляя влажный засос. Ответ от Лоуренса — глубокий стон. — Вы только мой, дорогой Лоуренс. Не хочу, чтобы кто-то другой прикасался к вам. Святой отец прикусил мочку его уха, гладя по спине. — Я хочу взять вас, как никто не брал. Хочу слышать ваши стоны, — шептал он. — Хочу слышать ваши мольбы о продолжении. Хочу, чтобы вы принадлежали только мне. Он зарылся в волосах Лоуренса и резко оттянул их назад. Ло заёрзал в страхе и предвкушении. В приоткрытый рот скользнули, прижав язык, два пальца. Лоуренс старательно вылизывал солоноватые подушечки, ласкал мозоли и кожу между пальцев. Когда прохладные пальцы коснулись задницы, которую никто не трогал уже полгода, он вздрогнул и сжался. Тело не доверялось никому уже давно, а душа и подавно. — Вы боитесь, Лоуренс? — спросил святой отец тревожно. Ло молча мотнул головой, хотя ноги уже не висели расслабленно, а искали опоры во вминающихся жёлтых боках лодки. Он уговаривал себя представить амиго вместо святого отца, но от этого становилось только хуже. Пусть он никогда не бил под дых и не выкручивал ему руки, он выбивал дыхание словами. Святой отец всё ещё ждал ответа с нечитаемым выражением лица. — Всё нормально, — мотнул головой Лоуренс. — Я просто немного отвык… Просто надо… Надо расслабиться, а у него это получалось даже хуже, чем зажигать спички на ветру. — О, дорогой Лоуренс. Неужели нужно снова вас возбуждать? Он взял его подбородок и заставил смотреть прямо в серые глаза, отражающие поистине дьявольский огонь. Святой отец прикасался к его члену, ведя подушечками пальцев вниз. Тело Лоуренса охватывало дрожью. — У меня только одна просьба, Лоуренс. Не представляйте на моём месте кого-нибудь другого! — рыкнул он в ухо. — В таком случае я убью вас. Святой отец принялся целовать всё тело, покусывая кожу до красных следов, нарочито медленно и чувственно проводя пальцами везде, где можно и нельзя. Лоуренс вытягивался, изгибался и стонал, подставляя плоть под жёсткие ласки. Блэк не убирал руки. Он был опьянён. И не контролировал себя. Он до боли сжимал его бёдра, ласкал ягодицы. Потом быстро поднимал руки, проводя их по всему телу и массировал соски. Стоило Лоуренсу забыться и потерять тяжёлые мысли в водовороте эмоций, пальцы осторожно, но настойчиво ткнулись в анус. Лоуренс ахнул, машинально поджав ноги. Вернон снова зашептал что-то успокаивающе, затянул в рот сосок, мягко покусывая, а пальцы тем временем гладили горячие стенки, продвигаясь глубже. Подушечки шарили щекотно, то и дело надавливая, пока Лоуренса не пробрала крупная дрожь и он не подался назад, насаживаясь на пальцы. Вернон усмехнулся, потирая бугорок и мучительно медленно разводя пальцы, то попадая прямо по простате, то мучая на самом краешке, заставляя его ёрзать и выгибаться. Чёлка липла к горячему лбу. — А вы не соврали, дорогой Лоуренс, — будто бы удивлённо протянул Вернон. Лоуренс неуверенно приоткрыл глаза, и когда их лихорадочные взгляды встретились, член святого отца наконец встал, таким прекрасным казались ему влажно блестящие глаза и пылающие уши. На запястьях Лоуренса уже натерлись отчётливые полосы. — Пастор, — громко выстонал он, когда его выкрутило от ещё одного точного движения. Поджарый живот напрягся, но пастор жёстко передавил багровый член Ло у основания. Новый стон, уже — разочарования. Пальцы исчезли, оставив зияющую пустоту. — Потерпите, дорогой мой, ещё немного, — слова обожгли шею. В отверстие ткнулась крупная мокрая головка: Вернон был возбуждён не меньше него. Он входил медленно, издав приглушённый стон, наслаждаясь узостью прохода, давящего возбуждённую плоть. — Вы грязный грешник, Лоуренс. За это вас ждёт наказание, — шипел Вернон. Погрузившись почти полностью, святой отец внезапно вышел, а затем вошёл заново резким толчком. Измученный Лоуренс вскрикивал и так сжимался, что у Вернона перехватывало дыхание. Его мальчик был превосходен: развратно сцепивший у него на талии ноги, вжимающийся с дрожью и стонущий пронзительно искренне. Вернону нравилось вытрахивать из этих глаз печаль и сомнения, нравилось оставлять только похоть и слёзы в уголках глаз, нравилось то, как он великолепно сжимался от его голоса, как глотал все грубые ласки с жадностью путника в пустыне. Он был первым существом, которым Вернону так яростно хотелось обладать и интерес к которому не гас после первой же победы. А обладание — это царапины на боках, это искусанная шея и засос на ключице, это припухшая дырочка пирсинга и аккуратный член, прижатый к животу. Созвездия веснушек, растрёпанные волосы и сладкие чувствительные уши. Всё это принадлежало Вернону. С каждым движением толчки становились настойчивее и стервознее. — Чёртов развратный мальчишка! — кричал он. Перед глазами плясали искры. Святой отец сильно вцепился в запястья Лоуренса, но наличие синяков его не волновало. Блэк проталкивал язык через сухие сомкнутые губы, будто трахая его ещё и там. Через несколько мгновений, последний раз войдя в него, Вернон глубоко протолкнул член, кончая внутри. Лоуренсу хватило этого выдоха, этого мучительного толчка, чтобы выгнуться и кончить самому. Он обмяк, сжатый жёсткими пальцами святого отца, взмокший и вымотанный. У него не было сил даже попросить развязать руки — он закрыл глаза, надеясь на пощаду от Вернона, и положил голову на сбившийся комками плед. Дыхание не желало успокаиваться, всё рвалось то ли хрипами, то ли эхом стонов. Амиго после этого обычно лежал рядом с ним, обнимая и уткнувшись носом в затылок. Говорил, что он был превосходен, целовал — уже не жадно и страстно, а до безумия нежно, разглаживал одежду и пропускал спутанные пряди меж пальцев. Иногда Лоуренсу хватало этого, чтобы возбудиться снова, и они продолжали, уже медленно и лениво. С Верноном он чувствовал, что у него не встанет ещё неделю. Да и сам он, наверное, не встанет тоже, так ломило спину и многострадальный зад. Страсть святого отца высушивала до дна. Вернон сел на край лодки, лениво развязывая затёкшие руки. Сняв напряжение, он чувствовал прилив сил. Он так не расслаблялся со времён работы на Алекса. Лоуренс бессильно подтянул руки к груди, растирая. Пальцы кололо и ломило, как и плечи. Всё же плед и тонкое днище лодки недостаточно смягчали доски пола. Перевернулся на живот, неловко поджав ноги. Задницу саднило, там текло и хлюпало. О собственной луже спермы и говорить не приходилось: опять пострадала ни в чём не повинная толстовка. Снова придётся сушить под сушилкой для рук на заправке и удирать от той девицы в одной футболке… Но это потом. Сейчас хотелось просто не шевелиться. И ни на кого не смотреть. И никого не слушать. Поэтому Лоуренс был даже отчасти рад, что пастор молчит так угрюмо, поглощённый своими мыслями. — Что-то не так, Лоуренс? — спросил Блэк внезапно. — Вернон, — неуверенно начал он. Пастор заинтересованно покосился: это первый раз, когда Лоуренс назвал его по имени. — А вы доверитесь мне? — Конечно, мальчик мой, — не подумав, ответил тот. — А у вас раньше уже было? С другими мужчинами? — спросил он, потянувшись, заранее зная ответ. Он помнил свой первый раз с амиго. И это ни капли не походило на их взаимную трусость, нерешительность, боязнь сделать больнее, чем надо. Будь он хоть немного более трезвым, в жизни бы не спросил вслух, но истома и сонливость здорово развязывали язык. Он бы и все разработки амиго рассказал по памяти, если бы спросили — не зря же за ним конспекты в читаемый вид приводил. Вернон улыбнулся: — Да, дорогой Лоуренс. — Какими они были? — Разными, — ответил он кратко, попутно одеваясь. Лоуренс покорно притих, только перевернулся на другой бок. Он видел тень святого отца, плавающую по стенам в окружении закатных лучей. — И каждым вы хотели так обладать? — спросил он напоследок, когда услышал, как шваркнули ботинки о доски в дверях. Вернон остановился. — Одним. Если я расскажу, вы угомонитесь? Лоуренс молча кивнул. А Вернон сел рядом с лодкой. — Его звали Эверетт Льюис. Он был прекрасен, добр, справедлив. Мне было четырнадцать, когда я с ним впервые встретился. При первой встрече мистер Льюис подарил мне этот серебряный крест, — он показал Лоуренсу поблескивающий предмет, который находился со своим хозяином всегда. — Тогда у нас произошёл разговор… И он сказал, что в моих силах изменить мир. И я верю ему до сих пор. Литое серебро ловило гранями свет. Ло наконец внимательно осмотрел предмет, падавший ему на шею, когда пастор пытался дотянуться до уха. — Вы были очень одиноки, — немедленно заключил Лоуренс. Святой отец замялся: — Да… Пожалуй, — заключил он. — Отец ненавидел меня, а мать… Злобный смешок. С каким же отвращением были произнесены эти слова. — Не всем везёт с семьей, это нормально, — апатично заметил Лоуренс. — Но вообще это даже странно. Я о таком только в книгах читал. Страсть обладания, порождённая недостатком любви… Насколько же вы одиноки, пастор. И в этих словах надо было читать: «Я буду рядом, пока смогу». Вернон не ответил. Лишь молча встал и ушёл в глубоких раздумьях. А Лоуренса оставили одного. Как запачканную сломанную игрушку. Он тоскливо сбился в комок, завернувшись в одеяло, и представил голос. Звучавший над ухом голос амиго, его нежные, теплые объятия. До безумия тихий и уютный голос.