Я не герой

Все цвета разом тускнели и теряли свою яркость, стоило ему только обратить на них свой взор. Просто потому, что внутри все искрилось и горело, однако куда хуже было когда вдруг, вместо привычных разрывающих его чувств, приходила пустота. Удушающее чувство того, что ты потерял нечто важное, настолько важное, что вместе с ним у тебя забрали клочок души. Просто вырвали, не пожелав резать. Он помнил, как кипела кровь и разум вдруг оставался совершенно холодным, он желал только смерти, тем из-за кого её кофта пропитывалась теплой кровью, тем кто стал причиной её судорожных всхлипов, когда с каждой попыткой вздохнуть, получались лишь мерзкие булькающие звуки, а лицо умывалось алой кровью. Все чего он тогда желал, так это только утопить их всех в крови. Он был похож на безумца, вгоняя острое лезвие в противника раз за разом, разрывая их на куски. Потому, что она захлебывалась, этой мерзкой кровью. Ему казалось, что тяжелый металлический привкус принадлежит лишь ей. Только её кровь наполняет воздух, этим отвратительным смертельным ароматом. Агония, безумие, ад на земле. Так называли очевидцы, то что происходило перед убежищем. Когда они казалось потеряли последние ориентиры в жизни. И вот, он стоит напротив маленького, даже снаружи уютного домика, который словно поглотила боль и отчаяние. Приходится совершить над собой немалое усилие, дабы войти туда, куда так любил возвращаться. Со стороны кухни доносились запахи гари и перезвоны посуды, явно неумелые, вперемешку с бранью, казалось там, за тонкой дверью, даже кухня борется с теми, кто посмел войти на её просторы в отсутствии хозяйки. — Что тут происходит? — Две перемазанные мордахи смотрели на Какаши с крайней степенью недовольства на лице. Словно он спрашивал нечто, личное, совершенно запретное. — Готовим. — О, мой друг, как же немногословен и суров ты бываешь в моменты крайнего неудовольствия. А главное как же не похож ты на веселого мальчика, из его практически счастливого, хотя бы моментами детства. — Да, мы готовим тэмпура. — Шисуи, сверкал озорной детской улыбкой, которую так страшно было бы не найти на его детском лице, все еще ужасно вымазанным в какую-то субстанцию. Хатаке знал, предельно хорошо, Обито ненавидит тэмпура, он знал это так же хорошо, как и то, кто на самом деле очень любил это блюдо. — Тэмпура? — Какаши хотел убедиться, понять, что эти двое не сходят с ума. — Вы начали любить его? — Что за глупости, это для Рин, разве не понятно? — Стоит ли напомнить им, что как бы она не любила тэмпура, она не сможет его съесть? Имел ли он право, сказать этим двоим, что она не съест приготовленное? Однако смотря на них, он не смел, не смел произнести эту известную им всем правду. Он мог только вымыть руки и спасать, то что они так смело называли тэмпура, Рин, была достойно большего, чем эти обгоревшие попытки. Рин, была достойна куда лучшего, чем все, что они сумели ей предложить. Уже позже покидая, этот наполнившийся тенями, дом. Хатаке, встретит на пороге Микото-сан, которая сканирующие будет смотреть ему прямо в глаза, искать в них, что-то известное лишь ей одной и печально качать головой. Видимо не нашла, как-то вяло принимает он к сведению. — Как там, Какаши-кун? — Он знает, о чем она, собственно, разве не за этим он шел сюда? Чтобы убедиться, что «там» все в порядке. Рин, определенно убила бы его, если бы он не пришел проверить их. — Мы готовили тэмпура. — Отчего не стыдно, совершенно не стыдно, говорить, что готовил, что-то, для того кто не сможет это съесть. Ты заботишься об этом человеке, даже если это пустая забота. — Её любимое блюдо, да? — Микото-сан, улыбается почти искренне, а его коробит, словно она сейчас, ударила его по лицу со всей силы. — Любимое блюдо, Рин! — Почти с криком вырывается из его груди, это не эфемерная «она», её имя Рин, черт побери, людям совершенно не нужно, бояться говорить это имя перед ними. Потому, что Рин Нохара, это действительно, то имя, которое всегда принадлежало только ей одной. Он уходит, чтобы вновь и вновь плутать по улицам, искать, искать, чтобы найти то, что заставит его остановится, успокоится. Наверное для того, чтобы наткнуться взглядом на знакомую блондинку, с ребенком на руках. — Добрый вечер, бааа, да у тебя такие глаза, словно одного толпой пинали. — Определенно, в этой женщине не было и намека на такт, хорошо, что именно сейчас, он совершенно в нем не нуждался. — Подержи парень, уже все руки себе оторвала. Она делает это специально, не так ли? Вон он, опять держит своими руками ребенка, словно не этими же рука, буквально несколько дней назад он рвал и резал людей на клочки. Тварей, это не люди, они не могли быть людьми, собственно и я не могу, после всего, что сотворил.  — И так, мистер битый пес, пойди отнеси её к тому дереву, у меня уже нет на это сил. — Вот она, совершенно сумасшедшая мамаша, которая так просто доверяет ему своего ребенка, словно он не случайный шиноби, у которого она даже не удосужилась спросить имя. Так он и проводит свой вечер, носит девчушку, с удивительными зелеными глазами, от одного дерева к другому, наблюдает за муравьями и букашками. В какой-то момент смелеет настолько, чтобы забраться с ребенком на дерево и поближе рассмотреть чьё то гнездо. Малышка при каждом открытии совсем забавно произносит «каа», чтобы мама обязательно взглянула, на их сокровище. Когда он согнувшись в три погибели придерживает маленькие, совсем крохотные для него ручки, пока малышка совершает неуверенные шаги, зияющая дыра не затягивается, однако боль заметно притупляться, перестает быть невыносимой, особенно в тот самый миг, когда чудная девчушка пытается испробовать на вкус его нос. Хатаке впервые, позволяет себе короткий смех. — Что бы там ни случилось, помни парень, эта жизнь так коротка, иногда стоит принять все её дерьмо и взглянуть наконец, на то что она предложит в награду. — И Какаши кивает, что он получил в замен, той страшной ночи, он бежит, цепляет ветки, словно сопливый генин, летит так сильно чтобы взглянуть. На нечто совершенно крохотное, беззащитное, то что он получил той ночью. — Привет, отото. Шисуи, не знал, что он должен чувствовать в этот момент, как он должен себя вести, он совершенно точно, ничего не знал. Сколько бы раз ему не говорили, гений, он не знал таких простых вещей! И Обито-нии, он был угрюмым, однако не злым, скорее обреченно больным. Готовая тэмпура стояла на столе, конечно они знали, никто не придет сейчас с работы, чтобы искренне порадоваться и съесть это. Этого не произойдет. — Ни-сан? — Он мог лишь вздрагивать, потому, что перед глазами все еще стояло, это её лицо, с кровью и медленно уходящей жизнью. Он все еще не мог спать, слишком страшное было лицо, там в его воспоминаниях, в трижды проклятой им ночи, лицо такого родного ему человека. Должен ли он был, чувствовать, что-то помимо этой ужасной боли? — Шисуи? — И голос, голос его старшего братишки, был тихим и хриплым, почти пустым, тяжело падающим в тишину ночи. И сам Обито был таким, пустым, с не замечающим ничего взглядом устремленным в пустоту, но Шии знал, там в той пустоте, он тоже видит её лицо и жуткую рану, пронизывающую её насквозь, заставляющую их Рин, так надрывно хрипеть и булькать кровью. — Там, я тогда, позвал её. — Мог ли он объяснить, чего действительно стал так сильно боятся. А Обито Учиха, сильнейший из клана на данный момент, все отчетливо понимал. Ему было знакомо это чувство, что так и не мог принять в себе его младший братишка. Старейшины клана и многие другие, они считали, что он приблизил к себе талантливого мальца, поскольку видел в нем себя. Черта с два, не были они похожи. Шисуи был сильнее его, ему не нужно было прилагать таких усилий, который прилагал он, мальчишке все давалось проще. Обито помнил хотя бы свою бабушку, у Шии были только рассказы об героическом деде, Кагами-сама и собственно все, он сирота едва ли не с рождения. Обито прятал боль и одиночество за маской балагура и весельчака, когда его младший действительно умел любить это, вдруг осточертевший ему мир. Он выделил Шисуи Учиха, только по той причине, что на него он не был похож совсем. Обито, знал тысяча и один повод принести Рин, цветы. И сейчас у него наконец-то действительно был этот повод, не надуманный, однако использовать его отчего-то было совершенно точно, абсолютно мерзко. Это был совсем не тот повод, по которому, он хотел дарить ей цветы. Поэтому он понимал, почему тогда, в ту ночь, Шии назвал её так, как назвал. Ему знакомо это чувство, когда до боли хочется назвать кого-то мамой. Он был таким в отношении Кушины, в детстве все больше эгоистичным и не ценящим заботы ребенком, он всецело любил её всегда, пожалуй, будь он тогда одного возраста с Шисуи, он мог бы также позвать её однажды. — Она не была бы против, если бы, ты стал называть её, ка-сан. — Рин, не могла быть против этого, в конце концов он был уверен, что она любила каждого из них, однако этого ребенка просто обожала. Смешно и подумать, что она могла бы возразить. — Ты уверен, ни-сан? — Не надо так бояться, братишка, это же наша Рин, разве она любит в этом мире, кого-то также сильно как тебя? Разве, она совершенно точно, не совершала попыток, даже купать тебя? О, да, я долго буду помнить твое красное лицо, в тот момент. Перестань сомневаться, разве был ли у неё ребенок ближе тебя? — Конечно, она определенно выплескивала на тебя все свое материнское тепло, это меньшее, что ты мог бы сделать для неё. — Действительно, разве не было бы куда лучше, вспоминать сейчас, эти теплые моменты их жизни? В которых даже случайные взгляды и прикосновения говорили о любви, разве это не приглушает его боль? Нохара Рин, неужели ты могла помыслить о том, что я могу жить без тебя? Надеюсь, что нет, поскольку я совершенно точно, не могу существовать без тебя. Кажется я уже ненавижу мир, в котором, тебя нет рядом со мной. Это мерзкий, пустой и неправильный мир, Рин. Минато Намикадзе, пил стопку за стопкой, чтобы не думать, не думать, что выиграв он так безбожно проиграл. Какого черта? Почему именно свою команду он поставил на тот вход? Да, просто от того, что больше было некому доверить все, то без чего им так бы и не удалось избавиться от Данзо, Корня, Третьего, его маленькая ученица, вновь была чертовски права. А он вновь проиграл. — Где, Обито, Рин и Какаши? — Кушина была все еще бледна после родов, однако энергия уже переполняла её, женщина перед ним, словно горела изнутри, ярким теплым огнем любви, к их ребенку, которого она так бережно прижимает к груди. — У них было тяжелое задание, они зайдут, когда ты полностью восстановишься. — Мог ли он сказать ей правду? Той, что подарила ему сына, признаться насколько сильно он виноват? — Ты не сможешь скрывать это долго. — Арата-сама, глава клана Узумаки и брат Кушины, тот кто принял его, безродного сироту и не сказал и слова против. — Как мне сказать ей? — У него не было сил на это. — Я не знаю, какой дать тебе совет, но пусть она лучше узнает от тебя. — Красноволосый мужчина, смотрел строго, предупреждая о последствиях, если его сестра узнает о том, что действительно случилось той ночью, от кого бы то ни было, кроме Минато, быть беде. — Решайся, Хокаге, могу обещать, что в клане, никто не скажет, Кушине, о той кровавой бойне, что случилась в день рождения вашего сына. Впервые его называли Хокаге, с такой насмешкой. К сожалению, далеко не впервые, ему было так мерзко, от самого себя.