Круги на воде

      Войдя в Кофейник, Сфинкс огляделся. За столиком, ближе всего расположенным к двери, сидели несколько Крысят. То ли в карты играли, то ли гадали. Сфинкс не стал приглядываться. Стол в дальнем углу занимали Табаки, Слепой и Лорд. Одного из них он искал. Сфинкс уверенно шагнул в сторону состайников. Приблизившись, по внезапно образовавшемуся молчанию, понял, что прервал разговор, но не отступать же.       — Есть разговор, Бледный, — начал он тоном куда более вызывающим, чем собирался, замялся и, сбавив интонационные обороты, добавил, — наедине.       — Я к твоим услугам, — спокойно отозвался Слепой, — и пойду сам, если хочешь, чтобы мы вышли. Если же тебе угодно, чтобы ушли они, — легкий кивок в сторону Шакала и Лорда, — они тоже сами.       — Лучше мы, — Сфинкса смутил иронический настрой Слепого. Он точно не из тех парней, что зубоскалит над тем, чего даже не видел. Шакал и Лорд все это время внимательно наблюдают за натянутой тетивой отношений между друзьями, вернее и ближе которых представить в Доме сложно.       Слепой еще раз кивает и, послушно поднявшись, скользит за спиной Лорда, легко касаясь плеча эльфа своими пальцами, направляется к выходу. — Куда пойдем? — интересуется он.       — В коридор, во двор, в подвал — куда скажешь, Бледный. И ради бога, прекрати играть в покорность, — голос Сфинкса дрожит, и он сам удивляется, насколько он на взводе.       — Хорошо, — Слепой чувствует вибрирующую нервозность друга и, решив, что свежий воздух будет в этом случае полезнее затхлого подвала, направляется к выходу. Они идут молча, но это совсем не то молчание, в котором сокрыты тысячи слов и которое связывало их крепким морским узлом понимания. Это новое молчание — молчание патовой ситуации на шахматной доске, пожирающее Сфинкса, молчание — апатия, нелепо грызущее Слепого.       Оказавшись во дворе, они, не сговариваясь, хотя, понятное дело, Сфинкс может видеть направление Слепого и следовать за ним, но тем не менее — они не сговариваются, а просто идут к дубу. Сфинкс первый касается подошвой кеды его коры и, ухватившись граблями за ветви, подтягивает себя наверх. Слепой изящно следует за ним, легко цепляясь босыми ступнями за кору. Устроившись, словно нахохлившиеся пыльные вороны, на ветках они замирают. Сфинкс знает, что молчать Бледный может часами, днями и неделями, и смельчака, решившего переиграть его в этом деле, еще не нашлось. Он и не собирается переигрывать. Тем более, что до назначенного на вечер боя осталось менее пяти часов. Ему лишь нужно время собраться с мыслями. Собравшись же, он начинает с главного:       — Что будет с Волком? — Сфинкс рад, что друг не видит его искаженного страхом лица.       — Он важен для тебя? — по лицу слепца, как всегда, ничего нельзя понять, но руки его волнуются, и Сфинкс не может разобрать — разгорающийся ли это хищнический азарт перед дракой, или друг ловит его нервозность? Сфинкс молчит. Он знает, что решение уже принято, та сила, которая шепчет свои желания Слепому и сметает со своего пути неугодных, осмелившихся выступить против ее любимца, беспощадна. Время тренировок осталось в детстве. Но Сфинкс упрям, и в этом его сила. Только его упрямство позволяет ему продолжать на что-то надеяться.       — Волк — мой друг, — наконец произносит Сфинкс фразу настолько пустую, настолько и наполненную, но ему все равно становится неловко, — и ты это знаешь, — добавляет он почти раздраженно.       — Волк — твой друг, — вторит ему Слепой, но Сфинкс слышит, что упор вожак делает на слов твой. Пальцы на воображаемых руках Сфинкса немеют от холода и, пережив внутреннюю трансформацию сначала в растерянного кота, а потом в бестолкового Курильщика, он выдыхает, — И что? Его уже не спасти?       — А если так, то что? — голос Слепого, резкий, как сталь, касается длинной шеи Сфинкса, угрожая располосовать тонкую кожу от уха до уха. Сфинкс видит, как молниеносно преображается Слепой. И вот уже на место привычной пустоте в белесых глазах пришла страшная мощь. Сфинкс не раз был свидетелем этой трансформации и знает, что тут бессмысленно любое сопротивление. Неугодных эта сила, рвущаяся из незрячих глаз слепца, попросту уничтожает. Сфинксу страшно, но он знает, что если не он, то кто? И тихо, почти шепотом, глядя в самую глубину, пугающей его мощи произносит:       — Бледный, помоги. Мне шах и мат.       И, рискуя нарушить баланс их тел на ветке, рывком двигается в сторону слепого друга, а только веря в то, что это все еще он, можно просить. В следующее мгновение оба они падают вниз, теряя равновесие. Уже на земле, Сфинкс, извиваясь зеленой гусеницей, быстро подползает к ошарашенному падением Слепому и уткнувшись щекой в острую ключицу, торчащую из-под грязного свитера глухо повторяет:       — Шах и мат.       Потом они долго сидят так, не чувствуя неудобства позы и нелепости их вида, они даже не курят. Сфинкс успевает подумать, что сейчас как раз тот момент, когда Слепой может потребовать платы — и не заплатить он не сможет. Слепой же, по привычке, прикоснувшись к мыслям друга, опускается на дно своей тоски и, призвав Лес, уходит искать утешения в шорохе его листвы. Они сидят так долго, словно рожденные слитыми сиамские близнецы, теряя границы между телами, но не мыслями. Когда Слепой возвращается из Леса, на улице уже совсем темно, а Сфинкс заснул. Голова его сползла на уровень груди Слепого, и неестественно вывернутая шея, должно быть, будет долго болеть после.       — Твоему другу ничего не грозит. Не в этом Доме. Не от меня, — произносит он в пустоту и, растолкав Сфинкса, не дожидаясь его полного пробуждения, добавляет: — Я в Дом, Помпей ждет.       Он удаляется в темноту, пока Сфинкс, находящийся на грани между сном и сумерками позднего вечера, пытается понять, что сон, а что явь из произошедшего.       — Проехали, Сфинкс, — шелестит листьями вековой дуб, то ли передавая весточку от слепца, то ли идеально копируя его голос.